Кривое Зеркало

1906 год. — Хава! Хава, ты как? Весь последний месяц Эзра провел вдали от дома: ишвариты начали выигрывать войну и продвигаться вглубь Аместриса. Вместе с другими монахами он бомбил города, передавал послания, срывал вражеские коммуникации… Однако несмотря на все победы, Эзре было неспокойно. Он все еще помнил их с Хавой разговор в сентябре. Что, если это уже случилось, а его не было рядом? Как только Эзра вернулся, он побежал на рынок, к ее ларьку, и обнаружил Хаву, сидящую на ковре под стойкой: ему пришлось согнуться, чтобы увидеть ее. — Чего разорался? Нормально все. На лице Хавы не было ни единого синяка — она, улыбаясь, ела питу с фалафелем и отдыхала под навесом из старого ковра. Эзра облегченно выдохнул, кивнул ей; Хава подозвала его к себе за прилавок, чтобы он не промок под дождем, и он сел рядом с ней, неловко пожав плечами: — Я тебя месяц не видел. Откуда мне знать? Хава усмехнулась, ласково покачала головой и протянула Эзре последнее, что у нее было — пустую, но красноватую от специй лепешку. Он взял, откусил немного, наслаждаясь вкусом терпких приправ. На поле боя их кормили очень простой едой, чаще всего рисом и несоленой курицей — впрочем, как и в монастыре… — Спасибо. Как обстановка? — Ты мне скажи, — цокнула Хава. — Я ж не знаю, как оно там, на войне. Ты и не написал ничего. Она закатила глаза — Эзра сразу понял, что совершил ошибку, не отправив ей ни единого письма. Наверное, Хаве было еще сложнее: он же обещал, что она может прийти к нему, если случится что-то нехорошее, а сам ушел и не дал о себе знать. Эзра неловко доел пряную лепешку, вздохнул и посмотрел Хаве в глаза: — Прости. В следующий раз напишу. Хава кивнула, но закрыла глаза и отвернулась; даже перестала жевать. Ей было страшно, и даже не потому что Эзры все это время не было рядом. У Хавы были гораздо более весомые причины — и она решила ими поделиться: — А будет ли он, этот следующий раз… Я иногда задумываюсь, зачем это все? Вроде бы наши до Ризенбурга дошли, но враги все злее и злее. Мириам вчера солдат за волосы оттаскал — она у меня спряталась и не выходит. Приказ был приказом — и необходимостью, чтобы выжить. Эзра должен был теснить аместрийцев, выгонять их со Святой Земли, но ему стало вдруг так стыдно за то, что он ушел. Большинство мужчин либо умерло, либо ушло на войну: женщин было некому защитить. А что, если бы он остался? Может, тогда бы с подругой Хавы было все нормально, а сама она не грустила бы так… отчаянно. Эзра знал, что не должен был сближаться с женщинами и касаться их без необходимости, но он просто не знал, как еще помочь. Он аккуратно взял правую ладонь Хавы в свою, чуть дрожа от волнения, поднял их сцепленные руки выше… На рукаве Хавы было маленькое пятно от крови. Она молчала, так ничего и не заметив, и на ее лице была улыбка. Но Эзра, оскалившись, приподнял ее рукав — Хава ойкнула от удивления, но он не прекратил, потому что на ее предплечье было несколько странных, неровных царапин. — Кто тебя обидел? И самое главное, почему ты молчала? Хава вздрогнула, испугалась его выражения лица, а потом сама посмотрела на свою руку и рассмеялась. Она покачала головой, цокнула, ухмыляясь, — Эзра тут же ее отпустил, и его лицо приобрело такой смущенный вид, будто бы он хотел провалиться под землю. А Хава поспешила объяснить: — Да это кошка моя. Недавно завела — она мне еще не доверяет. «Осел». Эзра шлепнул себя по лбу, неловко поджал губы, и Хава тут же захихикала, смотря на него. Она подсела чуть ближе, хитро улыбаясь, затем опустила свой рукав обратно к запястью, чтобы не нарушить слишком сильно заповедь о скромности в одежде, — кстати, Эзра заметил, что у нее было новое красное платье, — и прошептала: — Ставлю три монеты, что ты просто хотел на меня посмотреть. — Иди ты! — вскрикнул Эзра. Его лицо приобрело алый оттенок, как у недозревшей сливы, и он отвернулся от Хавы, тяжело дыша. Нет, это было слишком — Эзра позволил ей укрепиться в его жизни. Что, если он нарушит заповедь? Эзра не мог сказать, что чувствовал к ней влечение или любовь, но вдруг это было ближе, чем он думал? «Я не должен…» Эзра сглотнул, пытаясь собраться с мыслями, и глубоко вдохнул. Он посмотрел на стену, чтобы не увидеть Хаву с этим ее хитрым выражением лица… Что он вообще мог сделать? Разве что пристыдить: — Я значит, воюю месяц без продыху, а она смеется надо мной? Хава усмехнулась, но перестала хихикать и неловко посмотрела вниз. Теперь Эзра мог хотя бы чуть-чуть успокоиться и перестать думать о том, что слишком сильно взволновало его всего лишь несколько секунд назад. Он цокнул, строго посмотрел на Хаву — та подняла ладони вверх, будто собралась сдаваться, и ответила: — Ладно, ладно, извини. Я не со зла. Ты… это, раз уж вернулся, заходи ко мне иногда. Научишь драться, как и обещал. — Договаривались же, что это ты будешь ко мне приходить… — удивленно пробормотал Эзра. — А кто тебя знает, — цокнула Хава. — Ты то тут, то там. А я всегда на месте — так проще будет понять, будет вообще урок или нет. Эзра побежденно кивнул. У него не было причин отказывать Хаве — может, так действительно было бы легче. У нее дома он был лишь однажды, но помнил, что там было чисто, красиво и спокойно; правда, немного жарко из-за ковров, закрывающих все окна, чтобы никто из врагов не увидел, что дома нет мужчины. Правда, у Эзры все еще был к ней вопрос: — К тебе по вечерам женщины ходят молиться. А мне когда приходить? Хава цокнула, пожала плечами и отвернулась на секунду, чтобы подумать. Кажется, это было большей проблемой, чем Эзра мог подумать — и Хава подтвердила эту мысль: — Да уж, это та еще задача. Женщины испугаются, если увидят тебя… Вдруг ты подслушаешь и нажалуешься их мужьям? — На что это? — хмыкнул Эзра. — Мы ничего такого не обсуждаем, но… Не все женские разговоры нравятся мужчинам, знаешь ли. У некоторых из них совсем нет чувства юмора! Эзра, кажется, понял, в чем было дело: Хава не только учила женщин следовать за Ишварой, но и дарила им утешение. Зачастую их круг общения ограничивался только семьей, где не всегда и не со всеми можно было говорить свободно — Хава была для ее прихожанок отдушиной. И хотя Эзра слабо представлял, как ошибались мужья в отношениях, по примеру своей мамы и двоюродных сестер он вполне мог представить, о чем говорили в женских кругах… «Терпеть не могу свою свекровь!» «Мой опять вместо репчатого лука купил на рынке зеленый…» «И почему меня все время пытаются выдать замуж за старика? Нет бы молодого нашли…» Эзра все же решил в это не лезть — женщины должны были иметь возможность выговориться без осуждения, раз уж общество не давало им делать это открыто. Хава кивнула, увидев понимающее выражение на его лице, и наконец ответила: — По воскресеньям приходи, как раньше договаривались. Где-нибудь часов в семь — нам главное, чтобы до полуночи ты уже был далеко от моего дома. Эзра кивнул — его это время устраивало. По воскресеньям настоятели куда-то уходили, и монахи могли проводить свое время так, как захотят: обычно им нужно было быть внутри до захода солнца, если они не работали или не воевали, но в эти дни каждый Брат нарочно забывал об этом правиле. Некоторые, чаще всего совсем юные новобранцы, даже проносили себе по кувшину вина… Женщин, правда, все также не приводил никто — за нарушение целибата любого монаха ждала вечная адская кара, и ее боялись больше смерти. — Я приду. Кстати, это сегодня. — Буду ждать, — улыбнулась Хава. — Кофе сделаю. — Какой кофе на ночь глядя, глупая? Не надо. Эзра встал, чувствуя, как его рот расползается в легкой улыбке, и вздохнул. Учить Хаву драться уже не казалось хорошей идеей: одни, вдвоем, почти ночью… Хотя ничего вообще не могло случиться, Эзра знал, как это могло выглядеть в глазах остальных. У Хавы могла бы сложиться дурная репутация, и он не хотел ее подставлять. Что ж, теперь Эзра должен был сделать так, чтобы его никто не заметил… — А что Мириам? Ты говоришь, она у тебя? Хава хлопнула себя по лбу, уже забыв про свою напуганную подругу. Ну да ничего — Хава и так позволила Мириам остаться у нее дома, пока та не успокоится, так что она была ей должна. Наверное, Хава могла попросить ее хранить молчание в обмен на безопасность… — Она хорошая. Не скажет никому. Эзра чуть успокоился, кивнул и вышел из-под навеса на улицу. Он укрылся простым тканевым капюшоном, совсем легонько улыбнулся Хаве на прощание и поспешил в монастырь, чтоб не промокнуть до нитки. А Хава, простояв на рынке до заката, сложила прилавок и убрала все товары (которые уже почти закончились) в сумку. Она пошла к себе домой, думая о том, как сейчас сварит шахор и посидит немного в одиночестве, дожидаясь Эзру… Правда, он уже стоял у ее двери — и долго, судя по его промокшему капюшону. Хава цокнула, подошла чуть ближе… И зачем он пришел так рано? Она посмотрела на Эзру, легко коснулась его локтя, чтобы привлечь внимание — он обернулся и как-то слишком резко выдохнул. — Я думал, ты уже не придешь. — Сам виноват. Я и так ради тебя раньше закончила. Хава впустила Эзру внутрь и плотно закрыла дверь, чтобы дома не стало влажно — она никогда не любила сезон дождей. Эзра снял промокшую накидку, свернул ее и сел на диван, будто бы ему совсем не было холодно. Притворялся? Нет — Хава не знала, через какие тренировки ему пришлось пройти, чтобы стать монахом. — Кофе будешь? Эзра не хотел пить, но видел, что Хава чуть подрагивала от холода. Наверное, она бы выпила его одна, если бы он не пришел раньше, но стеснялась делать это при нем: Эзра все же был гостем, и по обычаю, она должна была делиться всем, что ставит на стол… Поэтому он кивнул: — Да. Пожалуйста. Хава улыбнулась, все еще думая, будто бы Эзра не понял, в чем было дело, и достала из ящика небольшую джезву, похожую на глиняный кувшинчик. Она разожгла печь, разбавила молотый кофе водой, аккуратно поставила джезву на огонь… Эзра не сказал ничего: а был ли в этом смысл? Молчание между ними уже нельзя было назвать некомфортным. Хава разлила кофе по чашкам, добавила кардамон — Эзра почувствовал терпкий запах шахора. Он взял одну чашку, кивнул Хаве и отпил немного: это было потрясающе. Эзра сам не осознавал, как ему было холодно, пока шахор не согрел его. — Ты здесь родился? — вдруг начала разговор Хава. Ишвар был поделен на три региона: Ганжа, Канда и Далиха. С тех пор, как аместрийцы присоединили Святую Землю к своей жалкой стране, все эти регионы будто бы слились в один, культурно и экономически: жаркий климат, торговцы из Ксинга… Раньше, в те времена, когда даже бабушки Эзры не было на свете, люди из Канды не могли понять тех, кто приезжал из Далихи. — Да. Я вырос здесь, в Ганже. А ты откуда? Хава вздохнула: она не знала, зачем начала этот разговор, если мысли о доме пробуждали у нее неприятные воспоминания. Она помнила, как путешествовала с родителями, как нянчила сестру, но осознание того, как все закончилось, слишком сильно отравляло дорогие сердцу образы. Хава выпила немного шахора, пытаясь успокоиться, и все же ответила: — Из Далихи. Но семья была у меня такая — все регионы объездили. — Что, у тебя мама тоже Сказительницей была? Эзра не знал, мог ли задать такой вопрос, но ему было интересно: все же в культуре ишваритов принадлежность к семье была очень важна. Его родители были простыми земледельцами и воспитали своих сыновей так, как знали и могли, вложив им в голову все ценности их народа. Но что же Хава? Не могла же лишь одна война сделать ее такой независимой… — А? Нет, нет, я в своем роду первая, — улыбнулась Хава. — Мама с папой торговцы были, как я, но о Боге с людьми не беседовали. Наверное, это и было объяснением: Хава в детстве наверняка видела страны, где женщинам жилось свободнее, чем здесь. Ни в Ксинге, ни в Аэруго не было религии Ишвары, и люди там могли делать вообще все, что хотели. А было ли это хорошо? Нет, конечно, ведь они отвернулись от Бога… Чем же тогда занималась Хава? Эзра не мог подобрать слово, которое описывало бы то, что она делает, но знал, что Хава — совершенно новый образец женщины. Это ему нравилось: с ней было не скучно, она могла с ним поспорить, многое знала… А на странные посиделки с подругами Эзра мог и закрыть глаза. — Интересно, — хмыкнул Эзра. — Так что, мне учить тебя или нет? А то заболтаемся до ночи. Хава тут же соскочила с дивана и сжала руки в кулаки, держа их ближе к телу, чтобы защититься. Эзра вышел из-за стола чуть аккуратнее — боялся что-нибудь случайно сшибить. Он встал напротив нее и, не тратя время, сразу обхватил ее правый кулак своей ладонью, чтобы вывернуть ей руку и закончить поединок… Но Хава резко отдернула правую руку назад и ударила Эзру в бок левой, пока он отвлекся. Эзра выдохнул, будто бы усмехаясь, сделал шаг в сторону, чтобы захватить Хаву сзади — как только она увидела его движение, она отпрыгнула подальше и, перебросив колено, постаралась его пнуть. Эзра схватил ее за ногу: несмотря на то, что Хава била резко и сразу уводила атакующую конечность назад, он был гораздо быстрее его. Хава ойкнула и попыталась переместить другую ногу вперед, чтобы сделать подсечку и выбраться из захвата, но Эзра крепче обхватил ее голень и потянул на себя. Хава упала на спину — хорошо еще, что под ней был ковер. Она ойкнула, потерла ушибленный бок и попыталась встать, но Эзра вдруг сел на нее сверху и прижал ее к полу. Хава закряхтела, будто бы начала задыхаться под его весом, и рыкнула: — Дай мне встать. — Аместриец не дал бы. Твоя главная ошибка в том, что ты дерешься, чтобы ранить, а не чтобы убить. Эзра даже не понял, в какой странной позе они оба оказались — он был слишком занят тем, чтобы объяснить Хаве, как бороться с врагом. Она же заметила только вес своего приятеля: чертов Эзра был чуть ли не в два раза больше нее, и ей становилось все хуже, поэтому она вдруг пихнула его в плечо и прикрикнула: — Встань уже, раздавишь. Эзра наконец поднялся на ноги и подал Хаве руку. Она встала, держась за его ладонь, и вдруг, оба поняли, что только что произошло. Хава, покраснев, отвернулась и выдохнула, а Эзре захотелось выколоть себе глаза, чтобы больше никогда не поддаваться искушению. Обоим не хотелось об этом говорить: Эзра предупреждающе топнул, привлекая внимание Хавы, и запустил кулак в ее лицо. Хава ахнула, присела на корточки: Эзра думал, что она тут же встанет и уже замахнулся, чтобы ударить снова, но его рука пролетела выше ее головы. Хава вытянула ногу и ударила его по лодыжке, будто надеясь, что Эзра упадет. Он не сдвинулся с места и лишь сурово пробормотал: — Подсечка делается не так. Дай покажу. Хава встала и закатила глаза: она и так знала, просто из такой позиции ей было очень сложно действительно зацепить его голень. Эзра цокнул и тут же сбил ее с ног, заводя ступню за ее лодыжку и толкая ее в сторону. Хава ахнула и начала махать руками, чтобы не упасть, но Эзра продолжал давить на ее ногу, и Хава все же полетела вниз. Эзра покачал головой и быстро схватил ее за плечи, чтобы она не упала во второй раз — мало ли, вдруг еще голову разобьет. — В целом неплохо, но против монаха тебе не выстоять. — Я и не надеялась — говорят, в одном тебе сила десяти воинов. Лицо Эзры чуть расслабилось, и он почувствовал, как его щеки начинают гореть. Почему же он так реагировал? До этого он воспринимал свои способности как факт, как результат тяжелых тренировок, но услышать похвалу от Хавы было… неожиданно приятно. Эзра отвел глаза в сторону, неловко улыбнулся — она вдруг рассмеялась, и он зашипел: — Чего? Хава тоже покраснела — а что вообще на такое отвечать? Она подошла к Эзре чуть ближе, посмотрела ему в глаза… Он покачал головой. Нет, Эзра должен был избавиться от своих мыслей, пока Хава не заняла его разум и сердце: пока у него все еще был шанс на спасение, и он не собирался его упускать. И Хава все поняла — Эзра ведь был монахом, на что здесь вообще можно было надеяться? Она не хотела, чтобы он страдал из-за нее, чтобы думал о ней слишком часто. Эзра, может, и заслуживал быть любимым, как и почти все люди, но у него был долг. Их клятвы были дороже, чем это странное чувство внутри, поэтому Хава лишь ласково улыбнулась ему и ответила: — Ничего, братец. Извини. Эзра и Хава снова начали драться. Он двигался быстро, бил сильно, чтобы дать ей привыкнуть к грязной борьбе аместрийцев. Хава отвечала, как могла — Эзра слишком хорошо знал свое дело. Но после долгих часов тренировки и у нее начало получаться: даже ее удары стали другими, более хлесткими и безжалостными… Хава вдруг услышала стук в дверь и выругалась себе под нос. — Черт, девушки пришли… Эзра бы отругал Хаву за плохое слово, да вот времени уже не было. Он быстро и бесшумно пробежал в коридор, взял свои сандали и быстро спрятался в первой же попавшейся ему комнате. Как назло, это была спальня — девушки не собирались туда заходить, но ему было неловко: это ведь было личное пространство Хавы. Что ж, она сама не виновата, что не уследила за временем… А Эзра теперь мог послушать то, что Хава будет говорить о Боге. Спустя годы тренировок у него выработался чудесный слух: через тонкую деревянную дверь он мог легко разобрать все, что она произносила. «Стоит ли подслушивать? Все же это их, женское… Никто не хотел, чтобы я остался здесь так надолго». «Плевать — все равно я услышу каждое слово». Эзра чувствовал себя плохо, но уже ничего не мог с собой поделать. Он прислонился к двери, затаив дыхание — судя по звукам бьющейся друг об друга посуды, девушки принесли еду. Хава молчала, пока все не прекратили набивать животы, и только тогда, когда установилась тишина, начала читать: — Вначале было только одно слово, и было оно «Ишвара»… Хава начала беседу с рассказе о сотворении мира — почему же? Эзра думал, что она углублялась в какие-то тяжелые вопросы о женской роли в их обществе, но оказалось, что они действительно просто читали выдержки из свитков. Эзра еще не знал, как был неправ — Хава дошла до сотворения первых мужчины и женщины. Сначала она просто прочла, как все было написано в свитках, а затем вдруг произнесла хитрым голосом: — Видите вот это слово? Нам говорят, что женщина была создана из мужского ребра, а тут почему-то написано «половина»! — Но ведь это тоже обидно. Неужели я — всего лишь половина какого-то мужчины? — возразила какая-то девушка явно младше Хавы. Эзра удивленно покосился на дверь, мысленно жалея, что не мог подойти поближе и стать частью этого странного круга. Он, конечно, знал, что в свитках было написано именно про половину, ведь был монахом, однако их учили, что женщина произошла от половины грудной клетки, а не всего мужчины — все равно получалось ребро. Эзра пожал плечами… И так и не вспомнил, где было про это написано. «Ну не будут же настоятели врать. Разница старых диалектов, наверное». — Я думаю, что здесь имеется в виду, что от самого мужчины тоже осталась только половина. Получается, мы равны им. «Ох, Первосвященник ей этого не простит…» В расширенной версии Свитков, доступной только монахам, Эзра прочел, что у первого мужчины было две жены: одна из них появилась до «первой» женщины и была слеплена из земли так же, как и мужчина. Она хотела быть равной ему — и поэтому Ишвара обрек ее на страшные муки в аду, где она вечность рождала шедимов. Стоит ли говорить, что Первосвященник ни капли не поощрял проявлений женской независимости? Но Эзра даже не знал, может ли осуждать Хаву. У нее было другое видение картины мира, и это пугало, иногда даже отталкивало — но с другой стороны, другие вообще не пытались осмыслить Бога и делали только то, что им говорили. Эзра сам был таким же: несмотря на то, что он был готов общаться с Хавой и закрывать глаза на ее странные взгляды, сам он следовал учениям Первосвященника. А Хава тем временем продолжала: — Скажите, есть ли в Свитках запрет женщине занимать религиозные посты? Послышался шелест бумаги — девушки поспешили найти хоть одно слово, которое запретило бы им собираться и слушать Хаву. Эзра вздохнул: разве это не было понятно и так? Ишвара был мужчиной, и все Первосвященники за историю Святой Земли — тоже. Так зачем подставлять себя под угрозу адской кары? Через несколько минут девушки наперебой зашептали, чем-то взбудораженные. Хава выждала паузу, а затем все так же хитро ответила на свой же вопрос: — Я тоже не нашла. Поэтому верьте — настанет день, когда Бог снизойдет и восстановит справедливость. Тогда вы сможете стать, кем захотите. — А если я просто хочу быть женой? Не нужны мне все эти ваши почести, — вдруг спросила одна из прихожанок. — А почему нет? Тоже хорошо. Если б не моя клятва, я бы сама вышла замуж… Да только вот аместрийцы не перевелись еще. И тут они начали обсуждать все на свете, забыв про заповеди и Свитки. Кто-то жаловался на мужей, кто-то на отцов, кто-то на братьев — а кто-то просто рассказывал подругам, где лучше хранить специи. Эзра даже расслабился, чувствуя, что обстановка перестала накаляться, сел на стул рядом с кроватью Хавы, закрыл глаза… — Вчера солдат мне окно разбил, — вдруг пожаловалась какая-то девушка. Эзра тут же вскочил со стула… и сел обратно. А что он мог сделать? Он не мог показаться перед толпой женщин: ни им, ни Хаве бы это не понравилось. Но все же, что ж это он за монах такой, если люди его родной земли каждый день терпят оскорбления врага? Эзра сжал зубы, но вдруг, его челюсть упала вниз — он услышал Хаву: — Опиши его. Если найду, убью. Нет, это было слишком опасно. Да, Хава была достаточно быстрой и сильной, чтобы выжить, но у любого солдата Аместриса был пистолет! Эзре захотелось ворваться в гостиную, отругать ее, может, даже назвать дурой и прижать к себе… то есть, потрясти, чтобы она одумалась. Но нет, Эзра просто не мог себя показать — это не то, чего Хава бы хотела. «И как я вообще в это все ввязался…» Эзра снова закрыл глаза, пытаясь не концентрироваться на женских разговорах — замужние женщины стали обсуждать размеры своих мужей, и ему стало как-то слишком стыдно обращать на это внимание. Он знал, конечно, что только так они могли выговориться… но и слушать это не хотел. Когда все ушли, Хава заглянула в свою спальню — она видела, что Эзра ушел туда. Он спал на стуле, наклонив голову к груди; Хава перевела взгляд на часы и поняла, что слишком сильно задержала его у себя. Эзра уже должен был быть в монастыре, а не у нее в комнате, на ее стуле — хорошо еще, что он не догадался залезть на кровать! Хава могла бы просто дать ему одеяло и уйти спать на диван, но знала, что его могли наказать, если бы заметили его отсутствие с утра. Она тронула Эзру за плечо, потрясла — тот тут же проснулся, посмотрел на часы и сжал губы, чтобы не выругаться: — Спасибо, что разбудила. Я пойду. — Беги. Только смотри, чтоб не заметил никто. Эзра, может, и хотел обнять Хаву, как тогда, в саду его родителей… Но он оставил ее одну и ушел в ночь, надеясь, что настоятель не устроит ему взбучку.