Кривое Зеркало

1907 год. В ее новом доме ничего не говорило об отсутствии первоначального хозяина: на стенах — те же картины и фотографии, в воздухе и на постельном белье, сколько бы его не стирала Хильда, — тот же запах одеколона, в подвале — те же взрывчатые вещества и слишком уж едкие кислоты. Здесь было все — кроме самого Зольфа Дж. Кимбли, чтоб его. И Луизе могла бы проводить сколько угодно времени, скучая по его объятиям и поцелуям, да только у нее самой не было ни свободной минутки; возможно, и желания. С тех пор, как конфликт в Ишваре превратился в полноценную Зачистку, Шварц начала свою антивоенную кампанию, пока что самое опасное и нелегальное из всего, что она когда-либо совершала. На окраинах города по ее приказу гремели теракты; иногда радиовещание о «грязной болезни в недочеловеческом обличье», которую «фанатично устраняли герои-защитники Аместриса» прерывалось научными статьями и революционными песнями. Большую часть своего времени Луизе проводила со своими последователями, но когда за ней приезжали солдаты, она надевала свою маскировку и пряталась в доме своего любовника, распивая виноградный сок на деньги, оставшиеся от работы с Йозефом; к сожалению, ее средства уже начинали заканчиваться. Хильда, их с Кимбли домработница, деловито чистила кухонную плиту от пригоревшего молока. Луизе сидела за столом в черном парике и в нетипичном для нее спортивном костюме: ей нужно было добраться до гетто, не вызывая вопросов у военных, охраняющих дороги. Шварц быстро доела картофельный салат, пробурчала Хильде «спасибо», положила тарелку в раковину и вздохнула: — Я рада, что вы помогаете мне скрываться. — Что вы, — рассмеялась старенькая Хильда. — Вы, фрау Шварц, наш единственный шанс на демократию: вас следует беречь, пока есть возможность. Луизе радостно улыбнулась Хильде, сунула ей в карман пятьсот центов на чай и выбежала из дома, скрывая лицо. За тот месяц, который Кимбли провел вдали от нее, Шварц научилась водить машину и избавилась от необходимости голосовать на дороге, где ее мог подобрать уже не такой дружелюбный, как Зольф когда-то, майор. Она села за руль, медленно повернула ключ, отпустила сцепление, и «Фольксваген», который раньше принадлежал Кимбли, спокойно повез ее прочь из города. Теперь гетто не было таким мирным: почти все мальчики-подростки, кроме Бени, странно воротившего от Луизе нос, и взрослые мужчины были заняты революцией. В углу, ожидая вечерних новостей, очень тихо, чтобы никто их не нашел, работал купленный Луизе радиоприемник, а еще глубже внутри канализации стояли, обернутые в пленку ради сухости, коробки с динамитом. — Луизе! Ты как? У нее все еще была перевязана рука, но она могла спокойно функционировать — даже приловчилась нажимать на кнопки и дергать рычаги в машине левым локтем. Луизе оглядела оставшихся в живых ишваритов, улыбнулась им всем, в том числе и матери Бени, задавшей вопрос, и кивнула: — Отлично. Я тут вам еды принесла. И лекарств — на всякий случай. Ишвариты радостно обступили сумку с припасами и начали делить их между собой. Луизе присела рядом, смотря на толпу ее, кажется, подчиненных? — если их можно было так назвать. Она приласкала ту самую девочку, которая подарила ей рисунок на Хануку, начала болтать с женщинами, затем переключилась на обсуждение вчерашнего теракта на военном заводе… Радио зашелестело, скрипнуло — и начало вещание: — Кто такие ишвариты? Это грязные животные, сохранившие самое близкое родство с макаками и поэтому имеющие неправильную форму черепа, делающую их низшей расой из всех, что только существуют на Земле. Их лица уродливы, а имена непроизносимы, и все, что с ними можно делать — это расстреливать без всякой жалости и сожаления. Какая-то старушка заплакала, прижавшись к своему безногому мужу. Парни покрепче перехватили свои винтовки, женщины стиснули зубы и начали ласкать своих детей; та самая девочка, будто бы у нее не было мамы, оглянулась вокруг, оценила повисшее в воздухе настроение и с плачем прижалась к Луизе. «Бесит. И правительство, и эта… Все только мешают мне». Луизе тяжело вздохнула и обняла девочку. Она быстро потрепала ее по волосам, дала ей свой носовой платок, чтобы она успокоилась как-нибудь сама, а потом повернулась к остальным, сжала здоровую руку в кулак и подняла ее в воздух: — Отомстим им, братья! Луизе даже потрудилась уделить вечерок изучению языка Ишвара: говорить пока получалось плохо, а писать — и того хуже, но даже ее призыв, выкрикнутый с ужасным акцентом, вмиг поднял боевой дух. Двое мужчин вынесли ящик динамита, остальные поправили винтовки, а сама Луизе уже было приготовилась планировать следующий теракт, как вдруг, передача прервалась криками ведущих… Шипение. Треск. Пробное «раз-раз» — и новая песня, которую Шварц до этого еще не слышала: — Ой, хорошо, хорошо, хорошо Станет, когда мы вас всех повесим! Ой, хорошо, хорошо, хорошо Будут трупы гнить на фонарях! Кажется, одним из певцов был Калеб — тот самый ишварит, который помог ей когда-то добраться до Йозефа и спас ее от Барри-мясника по пути. Хотя он был ранен тогда, в последнее время ему стало лучше: и черт подери, он решился пойти на очередной штурм «Радио-Гауптштадт»! Луизе вслушалась в текст песни, наблюдая за тем, как лица ишваритов расплылись в злорадных ухмылках… — Уже как пять лет нам обещали, Что перестанут убивать, Однако Луизе расстреляли Армейцы в черных сапогах! Луизе цокнула — рифма, конечно, получилась не очень, да и не расстреляли ее, а всего лишь ранили, и то по своим собственным причинам… Но какая разница? Ишвариты постарались на славу: главное — их настрой. До этого плачущая старушка начала подпевать, слишком уж хорошо зная слова, и выкрикнула: — Моя внучка сочинила! — Спасибо ей! — Луизе с тем же ужасным акцентом ответила на ишварском. И правда — среди мужского хора проклюнулся яркий девичий голосок, высокий и слишком уж нежный ради такой кровавой песни: кажется, той девочке было лет двенадцать. Луизе довольно улыбнулась во весь рот, стуча носком по полу в ритм, и облокотилась на стену, а еле знакомая ей малолетняя солистка вытеснила голоса ее подчиненных: — По воле Ишвары вас накажем И заберем свои права! Ножом ли, огнем, иль саботажем, Но будет ваша голова, Висеть отдельно, милый фюрер, И аместрийцы будут хмуры, Пока Ишвар идет, смеясь! — Ур-ра! Ишвариты радостно захлопали; женщины бросились к Луизе, наперебой прося ее претворить текст песни в реальность, а мужчины, злорадно улыбнувшись, сжали свои ружья покрепче. Один лишь Беньямин, демонстративно цокнув, отвернулся. — Эй! — издевательски потрепал его по голове один из взрослых. — Если сидишь на мягком месте и не воюешь, то хотя бы не шипи на ту, кто нас кормит. Бени зло оттолкнул руку новоиспеченного террориста от своей головы и оскалился на Луизе. Неужели все еще, как маленький мальчик, обижался на то, что она ему отказала? Шварц закатила глаза, пожала плечами и уже хотела пробурчать что-то вроде «да оставьте его, все равно еще несовершеннолетний», как вдруг Бени сам открыл рот: — И что вы вообще нашли в этой шлюхе? Не видели разве, как к ней захаживал тот брюнетик? В гетто послышался коллективный вздох удивления: неужели он действительно сказал что-то подобное о единственной аместрийке, которой было не плевать на них? Только одну Луизе и заботило, умрут они или нет, — и хотя они сами не одобряли ее привычки, осуждать ее вслух никто не смел… — Ты поаккуратнее со словами, — ухмыльнулась Луизе. — Если бы я не была такой доброй, твоя семья уже давно умерла бы от голода. Но, конечно, я не настолько мелочна, чтобы оставить кучу людей без еды только потому, что мне нагрубил какой-то пацан, в первую же встречу предложивший мне пожениться. Взволнованные ишвариты рассмеялись — мать Бени, покраснев, извинилась перед Луизе и сильно ударила сына по спине. Луизе не сдержала улыбки, но тут же, успокоившись, села на ковер и начала планировать их следующий теракт. Армейский штаб Централа был слишком хорошо защищен, а университет Луизе было как-то жалко… Она мысленно вспомнила районы города, в которые чаще всего захаживала после работы, и, почесав затылок, взяла ручку и начала что-то черкать, будто бы перебирая варианты. — Как насчет правительственного издательства? Они только и знают, что печатать нацистскую пропаганду. Нацистскую? Раньше это слово не использовал никто: само правительство называло себя парламентской республикой, Луизе же обычно плевалась в них обзывательствами вроде «расисты» и «фашисты», но то слово, которое Шварц только что произнесла, не было знакомо никому. Старичок, все еще обнимающий свою жену, спросил: — Э, а чо такое нацист? — Я этот термин сама придумала, — гордо улыбнулась Луизе. — Докторскую буду писать: «Нацизм в Аместрисе» называется. Это почти как фашизм, но не совсем: фашисты считают главной ценностью государство, а наши вдруг заговорили о национальном единстве великого аместрийского народа. Кажется, ее не понял вообще никто. Луизе еще раз попыталась объяснить другими словами, вроде «ультраправая тоталитарная диктатура», «дискриминация по национальному признаку» и «уничтожительная политика с культом личности фюрера», но ишвариты понимающе закивали только тогда, когда Шварц, сдавшись и мысленно прокляв правительство за то, что они запретили ишваритам посещать университеты, сказала: — Ну смотри. Глупый аместриец и его шайка ишваритов не любят — на этом их власть и строится, что любой, кто не той национальности и не согласен с властью, будет убит. — А-а. Ну тогда Бог этих нацистов накажет. — Накажет. — Луизе, конечно, могла бы поспорить и сказать что-то вроде «Бога нет», да вот только смысла в этом не было никакого. — Главное, чтобы мы сумели организовать их встречу. Маленькая девочка, ничего так и не поняв в этих рассуждениях, если не считать того, что нацизм — это плохо, залезла к Луизе на коленки и уткнулась носом ей в грудь. Еле подавив раздражение, Шварц погладила ее по волосам, поцеловала ее в лоб, и малышка, вдруг заплакав, поднесла свою смуглую руку к светлой ладони Луизе и спросила: — А у тебя в семье есть эти… наци– — У меня нет семьи. Мой парень тоже хороший, я вам обещаю. Он бы никогда. Луизе, конечно, знала, что прямо сейчас Зольф, должно быть, взрывал не первый жилой квартал и громко хохотал, упиваясь своим любимым делом — и ощущением оглушающего, пьянящего звука взрыва. Но ишваритам не было нужно об этом знать: да и сам Кимбли вряд ли был нацистом. «Если бы это было так, он бы убивал только ишваритов и именно потому, что они не аместрийцы. А ему просто нравится взрывать людей — любых. Странный, конечно, получается, но эгалитаризм… В его-то глазах все люди равны». А еще Зольф, кажется, не был так уж сильно предан своему командованию — по крайней мере, когда речь шла о вопросах безопасности Луизе. Он убил аж генерал-майора, а еще как-то раз сказал ей, что взорвал бы любой полицейский участок, в который бы ее приняли, и сдерживался лишь оттого, что сама Шварц могла умереть под обломками здания… Другие солдаты, которые точно были нацистами, чуть ли не обожествляли фюрера и никогда бы на такое не пошли. Луизе посмотрела на карту Централа, которую Калеб как-то, еще до ранения, похитил из государственной библиотеки, и перечертила схематичный чертеж здания издательства себе в блокнот. Она приблизительно отметила выходы и входы, а потом, посмотрев на возможные пути отхода, приказала: — После того, как забросаете здание динамитом, бегите по этой улице. Если мне не изменяет память, вот в этом доме наискосок должна быть потайная дверь: здание заброшено, так что она всегда открыта. Можете переждать погоню там — или сбежать через крышу, Авраам говорил мне об этом пути. Авраам был одним из тех, кого военные избили на митинге Луизе за демократию — он так и умер, от кровоизлияния в мозг, в следственном изоляторе. Шварц, вздохнув, позволила ишваритам взять перерыв и помолиться за мертвого товарища, на которого ей уже было, в общем-то, плевать, и отдала одному из солдат схему: — Если вы готовы, вы можете идти сейчас. Мне нужно идти по делам, но завтра я приду снова, и тогда… — Как скажешь, Луизе. Удачи тебе — не попадись. — Вы тоже. Вы все нужны мне живыми, хорошо? Ишвариты ведь действительно верили, что Луизе хотела помочь им, а не просто достичь силы с их помощью! Да, как только Шварц станет президенткой, ей придется пополнять ими частично демилитаризованную армию и давать им всякие социальные и политические привилегии, чтобы ее власть хотя бы на чем-то держалась, но вот на то, что случится с отдельной кучкой людей, Луизе и не собиралась обращать внимания. На секунду ей даже стало их жалко — потом пришло уже привычное для нее осознание: сами виноваты, что повелись. Дел, в общем-то, у Луизе сегодня и не было. Она хотела начать писать докторскую, но это было не таким уж и срочным делом, так что Шварц вполне могла бы пообщаться с Хильдой или написать Зольфу очередное письмо. Ей так и не пришел от него ответ, но Кимбли был слишком живуч, так что она не переживала — а если он уже умер, то это была исключительно его вина. Луизе бы грустила — и очень. Но раз Зольф сам попросил ее просто забыть его, если такое случится… Как только Луизе пришла домой, Хильда взволнованно всучила ей какое-то письмо — неужели? Шварц потянулась за конвертом, но пожилая домработница ласково погладила ее по плечу и прошептала: — Я не ожидала такого от герра Кимбли. Но вы не расстраивайтесь из-за него слишком сильно, просто… — Дай сюда! Черт, да что он уже успел натворить? Луизе резко отняла у Хильды письмо, чувствуя боль в плече, ушла в спальню и вытряхнула содержимое конверта на матрас: письмо и пара теплых носков. Интересно, где он вообще достал их в жаркой пустыне? Шварц недоверчиво оглядела носки, отложила их в сторону и прочитала первые несколько строчек: «Хильда, если ты видишь это, немедленно передай это моей любимой женщине без лишних вопросов и рассуждений. Я тебе изменил. Не воспринимай это на свой счет — просто я познакомился с религией Ишвара и понял, что мне будет лучше с покорной женщиной без образования, которая будет лизать мне сапоги и молиться, чтобы я смотрел на нее, а не на ее подружку…» — Ублюдок! Луизе швырнула письмо в сторону, а затем взяла носок, чтобы отбросить его куда подальше и сжечь вместе с этим проклятым домом и, возможно, Хильдой, как вдруг почувствовала, что в носке что-то было. Шварц тут же запустила в него руку — там лежала бумажка с истинным значением всех его ужасных признаний. — Так значит, это был чертов шифр… Луизе тут же поползла к письму, обессиленно взяла его в руки, чувствуя, как земля, выбитая у нее из-под ног, потихоньку начала возвращаться на свое место, и, прямо на полу, начала расшифровывать текст письма, чтобы понять, что Зольф на самом деле имел в виду. Второй абзац, тот самый, про измену, получился таким: «Знаешь, я очень по тебе скучаю. Мне нравится убивать — это моя отдушина, но без тебя все не то. Даже чудесно взорванный мной недавно дом с двумя подружками-ишваритками не прибавляет мне радости». Затем Луизе снова вернула взгляд на письмо: «Религия здесь дикая. Знаешь ведь, что верить в бога нет смысла? А вот они до сих пор считают, что Ишвара решит все их проблемы. Но мне хорошо: теперь я могу создать семью, где все, и жена, и два сына, будут мне поклоняться. Думаю, у одного из них будет шрам, потому что детей в этом убогом регионе можно безнаказанно избивать хоть по голове. А его брату я, наверное, отрублю руки, если он окажется леволибералом». Шифр был бы сложным, если бы основные значения не были написаны на листочке: Луизе уже поняла, что «религия» значило «убийство» или «убивать», а «верить в Бога» означало «сопротивляться». Луизе продолжала сканировать текст глазами, сверяясь со списком слов и словосочетаний… «Дико хочу убивать. Знаешь ведь, что сопротивляться мне нет смысла? А вот они до сих пор считают, что обычное оружие может решить все их проблемы. Но мне хорошо: недавно я взорвал целую семью, мужа, жену, и двух их сыновей. У одного точно будет шрам на лбу — как сейчас помню, как осколки от моего взрыва врезались ему в лоб. А из левого бока его брата текла кровь — ему, вроде бы, еще оторвало руку». Неужели спустя месяц молчания Зольф действительно хотел написать ей об этом? Луизе невольно вздрогнула, представляя, сколько ее потенциального электората Кимбли уже похоронил под обломками, и нахмурившись, продолжила расшифровывать текст, который в письме выглядел примерно так: «Религия Ишвары, конечно, хуже учений фюрера, но зато теперь я могу найти себе жену, которая не посмеет заговорить с другим мужчиной или даже показать ему волосы, представляешь? Короче говоря, я жалею о нашей тайной женитьбе — давай мирно разведемся?» На самом же деле Кимбли написал ей это: «Убивать ишваритов веселее, чем просто торчать на работе, но я переживаю. Что, если ты уже нашла себе кого-то еще и сейчас, живя в моем доме и на мою зарплату, спишь с другим? Короче говоря, я хочу вернуться домой и убедиться, что ты никуда от меня не уйдешь». «Если нет, то тебе, наверное, стоит принять религию Ишвара и стать покорной мужчинам, такой, как та ишваритка с подружкой». Луизе перечитала это предложение из письма — неужели этот ублюдок реально зашифровал это?! После того, как Шварц не получала ответа на его письма месяц, он решил объяснить ей, что будет, если она решит его бросить? Текст настоящего послания тут же заставил ее душу похолодеть — неужели теперь, после дней, проведенных на войне, Зольф был готов навредить и ей? «Если мои подозрения окажутся правдой, с тобой будет то же самое, что и с теми убитыми женщинами». О, Луизе собиралась ему отомстить — но в письме остался последний абзац, и она должна была расшифровать его, чтобы понять, насколько сильно Кимбли заслуживал наказания. Шварц быстро пробежалась глазами по тексту, сопоставила слова со значениями, и получила это: «Во втором носке оформленная на Хильду доверенность; тебе лучше не показываться на публике, я слышал от командира, чем ты сейчас занимаешься. Возьми столько денег, сколько захочешь — отдохни, расслабься, тебе ведь без меня скучно. А я тебя очень люблю, милая. Целую, Зольф». Шварц рыкнула — последний абзац совсем ее не успокоил. Неужели Кимбли настолько привык к жестокости войны, что был готов убить ее за измену, которой даже не произошло? Луизе тут же в общих деталях рассказала Хильде про шифр и то, что никакой измены не было, затем попросила ее сходить в банк и снять со счета Зольфа двести тысяч, и вернулась в спальню, чтобы написать ему ответное письмо — воспользовавшись своим собственным шифром, конечно же. «Дорогой Зольф, Ах так?! Мне плевать, потому что я уже три недели занимаюсь сексом с твоим братом. Ты мне никогда не нравился: ревнивый, хотя сам трахаешь любую, кто попадется, не умеешь обращаться с газом, еще и чертов садист. И член у тебя маленький. Я, если честно, даже не могу решить, что меньше: твой член или твой мозг. Надеюсь, что ты умрешь от сифилиса где-то в выгребной яме. И носки свои забирай, фу. Желаю всего самого плохого, Л.» Вдоволь насмеявшись, Луизе села писать расшифровку, чтобы Зольф окончательно не сошел с ума. Она достала маленький листочек, подумала секунду, чтобы убедиться, что ее код действительно имел хоть какой-то смысл, и вывела на бумаге слова: «Что ты несешь — «ах так», У меня нет времени — «мне плевать», Подготовка революции — «секс», Ишваритами — «твоим братом», Я на тебя обиделась — «ты мне никогда не нравился», Нет доказательств — «трахаешь любую», Ты слишком собственник — «не умеешь обращаться с газом», Угрожаешь мне — «слишком садист», Это меня пугает — «маленький член», Я скучаю — «мозг», Вернуться домой — «умереть от сифилиса», Без пустых подозрений — «выгребная яма», В носках послание — «забирай носки», Удачи — «желаю всего самого плохого». Теперь настоящий смысл письма было понять проще простого. Луизе сходила на почту, отправила его, а затем вернулась домой и все же начала писать что-то действительно важное — докторскую. Письмо Кимбли она все же прижала к груди, чтобы на секунду представить его прохладные ладони и запах его одеколона, а потом сожгла это унизительное послание и развеяла пепел на заднем дворе: Луизе терпеть не могла, когда ей угрожали. Черт, и как писать докторскую, если по ее теме вообще нет литературы? Шварц пришлось бы разбираться с тем, что происходило буквально сейчас, на ее глазах… Может, подождать пару лет? Ее больше не интересовали другие темы — ни Ксинг, ни Аэруго, ни военные перевороты… Луизе наконец-то изобрела название тому, что происходило в Аместрисе, и хотела это раскрыть… Ее усилия продолжались весь год. Пару раз ее чуть не раскрыли и не посадили в тюрьму, но у нее был очень убедительный парик и солидные поддельные документы, которые говорили о том, что она была сестрой Кимбли и никем более: никакой революции, просто безработная молодая девушка, повисшая на шее богатого братца. Тем временем Луизе продолжала свою деятельность — организовывала выступления и митинги, писала докторскую днями и ночами, хотя даже не представляла, как будет ее защищать, если у нее даже не было возможности выйти на улицу без маскировки и не быть осужденной — Луизе Шварц уже давно была объявлена в уголовный розыск, с тех самых пор, как ее антивоенные статьи в самом начале года были представлены публике. А Кимбли все продолжал писать ей самые разные письма — то извинялся за прошлые слова, то снова рассказывал о своих убийствах, то обсуждал своих сослуживцев… Одно из таких Луизе очень запомнилось, по крайней мере, уже в расшифрованном варианте: «Милая, Иногда мне кажется, что меня окружают одни идиоты, но и убивать их пока не за что. Вокруг меня наши старые знакомые: Рой Мустанг, тот самый, кого мы когда-то включили в наш список подозреваемых, Хьюз… Все плачется, что за Грэсией будут ухлестывать другие, пока его нет — даже я уже перестал тебя подозревать, а он только всем настроение портит. Еще и Хоукай — подружка Мустанга, снайперка. У нее такое лицо, будто ее заставили надеть военную форму и пойти сюда! Сущая глупость. Я посоветовал ей гордиться ее острым глазом и никогда не отворачиваться от смерти, но она и ее друзья, кажется, не поняли. Их ошибка — я буду удивлен, если они переживут это место. Для них это ад — а мне нравится, но ты это и так знаешь. Я по тебе скучаю — так хочу показать тебе, сколько всего я взорвал, и заняться с тобой любовью, пока ты лежишь над горой трупов и восхищаешься моим ремеслом — заранее извини, если снова за это на меня разозлишься. Ты ведь знаешь, я не могу по-другому. Вышли свою фотографию — приличные тоже подойдут, я страшно хочу тебя увидеть. Но будь осторожна, ты вроде бы в розыске: мне придется ее сжечь. Целую, Зольф». Из его писем Луизе узнала многое о его жизни: то, что раньше он ей не рассказывал. Оказалось, что Кимбли в юности поступил в университет на физика, чтобы взрывать, но потом познакомился с одной женщиной, которая показала ему алхимию, и он тут же бросил все попытки получить формальное высшее образование. А еще у Зольфа тоже были проблемы с родителями: свою мамашу он оставил в самом ужасном доме престарелых на отшибе Вест-сити за то, что в детстве она хотела положить его в психлечебницу. 1907 год прошел для Луизе очень сумбурно — в 1908 она вступила одна, с большим количеством денег, но очень уж шатким положением, будучи, по сути, окончательно вне закона. Некоторые ее последователи умерли, некоторые наоборот, родили новых детей и продолжали борьбу — сопротивление ишваритов Централа все еще не собиралось сдавать позиции. Но в марте 1908 Луизе получила очень странное анонимное письмо без имени отправителя — на конверте был указан какой-то дом на улице, о которой Шварц никогда и не слышала. Луизе пошла домой, начала читать текст, и тут же упала на пол, пораженная судорогой от волнения и усиливающейся до этого боли, которую Шварц как обычно игнорировала… Рядом с ней медленно приземлился листок желтоватой бумаги. «Зольф Дж. Кимбли в тюрьме».