Метаморфозы

Если вы встретите кого-нибудь, кто собирается стать человеком, но ещё им не стал, или был человеком раньше, но перестал им быть, или должен был бы быть человеком, но не человек, — не спускайте с него глаз и держите под рукой боевой топорик.

Клайв Стейплз Льюис «Лев, колдунья и платяной шкаф»

Когда Весельчак проснулся, часы показывали полтретьего медузианской ночи. Весельчаку хотелось есть. Его организм твердо знал, что промежуток между приемами пищи не должен составлять более четырех часов. Поэтому глубокой ночью он просыпался часто. Кряхтя, он выбрался из постели, нашарил на полу тапочки и, не включая по пути свет, привычной дорогой потащился на кухню. На кухне сидел Крыс. Весельчак ощутил легкую досаду. По ночам он предпочитал кушать в одиночестве. Тем более, столешница перед Крысом была пуста, то есть он вполне мог бы обосноваться в любом другом месте. Потом Весельчак присмотрелся. Крыс сидел, сгорбившись, и смотрел прямо перед собой. Он и всегда-то выглядел как маленький грустный человечек, а сейчас казался еще мельче и грустнее. Весельчак все понял. — Опять приснилось? — спросил он. — Опять, — глухо сказал Крыс. Весельчак сочувственно поцокал языком. — Кофе хочешь? Крыс кивнул. Весельчак с готовностью склонился над кофемашиной и занялся тонкими манипуляциями. Требовалась определенная сноровка, чтобы заставить машину работать. Когда спустя пять минут он повернулся обратно, Крыс сидел в той же позе. Весельчак поставил перед ним дымящуюся чашку. Крыс потянулся за ней, и стало видно, что рука у него дрожит. Весельчак наблюдал за ним, закусив губу. — Может, тебе таблеток каких-нибудь попить? — спросил он неосторожно. — От нервов. Или… Крыс поднял на него взгляд, и Весельчак проглотил застрявшее на языке «снотворного». — Я хочу побыть один, — сказал Крыс. — Понял-понял. Ухожу. Весельчак немного потолкался по кухне, опустошая полки и шкафчики, выгреб половину холодильника и, нагруженный разнообразной снедью, наконец ушел. Ему было тревожно, а лучший способ борьбы со стрессом — заесть. … Ему снился Крокрыс. У этих снов никогда не было сюжета. Только тянулись перед глазами темные, извилистые, бесконечные ходы, пронизывающие нутро мертвой планеты. Потом Крыс просыпался, чувствуя какую-то щемящую пустоту в груди, и уже не мог заснуть до утра. Он не скучал по Крокрысу и не хотел туда вернуться. Напротив, то, что однажды прекрасный, сияющий мир, похожий на стеклянную игрушку, отторгнет его, и придется возвращаться домой — это было, пожалуй, единственным, что его по-настоящему пугало. Сны не были ностальгией по родине. Это была ностальгия по черно-белой жизни, в которой все понятно и просто. Есть враги, которых нужно убивать, и есть временные союзники, которых можно убить когда-нибудь потом. Если кто-то тебе не нравится, он враг. Если ты захватил кого-то в плен, а он не выдает ценную информацию — его пора пустить в расход. Ситуация, когда враг сидит у тебя в плену восьмой месяц, молчит, а ты только переводишь на него ресурсы, не укладывалась в крокрысскую картину мира никак. Это было против всех и всяческих правил выживания, дикое, безрассудное расточительство. И это начинало утомлять. — … А еще он сломал робота, — рассказывал Весельчак. Он сидел по одну сторону решетки, а Третий — по другую. В последнее время у Весельчака вошло в привычку спускаться в темницу для коротких доверительных бесед. Это действовало на него успокаивающе. — Это был робот-уборщик, он вообще ничего не делал и никому не мешал. И добро бы еще его разнесли из бластера. Но его… знаешь, его как будто разорвали пополам. Металлический корпус и все остальное. — Может, это не он сделал? — спросил Третий. — А кто? Я этого не делал, ты тоже, Второй в «Чайке». Ни у кого из моих ребят силы на такое не хватит. Они помолчали. — Он вообще какой-то странный стал, — продолжил Весельчак. — Раньше хотя бы орал — ну, в смысле, когда был повод. А теперь — не орет. Причем я же вижу, что он на взводе постоянно, и чем сильнее бесится, тем тише говорит. Еще смотрит так… И по ночам не спит, а еще… — Меня обсуждаете? — спросил Крыс у него за спиной. Он возник в подземелье совершенно бесшумно. Третий, ослабший за время тюремного заточения, не засек вовремя появление нового эмофона. Весельчак убрал руку от сердца, за которое схватился в первое мгновение, и шумно сглотнул. — Вовсе нет, — возразил он. — Ха-ха. Просто заглянул, вдруг, думаю, удасться выбить из этого формулу. Третий, как сделать галактий? — Я ничего не скажу, — отчеканил Третий. — Вот. Крыс по очереди смерил их обоих подозрительным взглядом. Третий, не отрываясь, всматривался в воронку пиратского эмофона, в беспросветную, жадную черноту, пожирающую все вокруг и самое себя. Вроде все выглядело как обычно — или же?.. — Продолжайте, — сказал Крыс и ушел. Третий и Весельчак молчали, пока наверху не хлопнула дверь. Потом Третий спросил: — У тебя в комнате дверь запирается? — Не знаю. Запирается, наверное. — Тогда закрывайся на ночь. Весельчак зябко передернул плечами и сказал: — Ты тоже. … Весельчак его раздражал. По правде сказать, его раздражало все. И он очень устал. Метаморф может принять любой облик: человека, птицы, таракана — и при этом всегда сохраняет сознание и личность. Это основополагающая черта крокрысского характера: в любой момент очень хорошо понимать, кто ты, где ты и чего ты хочешь. Но сейчас Крыс потерял точку опоры. Проклятый дивный новый мир ломал его, выворачивал наизнанку, раз за разом заставлял отказываться от своей природы, от естественно-крокрысских реакций и устремлений. В этом прекрасном саду играли в совсем другие игры, одновременно простые и сложные, бесконечно далекие от интуитивно понятного «убей или умри». Сначала Крыс думал, что сможет подстроиться. В этом суть метаморфизма — притворяйся, копируй, носи чужую шкуру, пока она не прирастет. Он всегда хорошо это умел. Но здесь, на Медузе, впервые засомневался, что у него получится. Время шло, а чужие правила не становились привычными. Ему осточертело постоянно себя сдерживать. Бесило, что никто, абсолютно никто не мог оценить титанические усилия, которые он прикладывал. И он уже очень давно никого не потрошил. На этот раз Третий уловил появление тюремщика заранее и поднялся на ноги. — Здорово, Третий, — сказал Крыс и замолчал. Третий тоже молчал. С Крысом происходило что-то странное. Воронка у него над головой — теперь Третий был в этом уверен — стала еще чернее и непрогляднее и выбрасывала в стороны ломаные протуберанцы. Третий никогда прежде такого не видел. Он чувствовал в Крысе какое-то неоформленное, тяжелое желание, но не смог бы облечь ощущение в слова. Возможно, и Крыс бы этого не смог. Поэтому Третий решил начать с того, что понимал хорошо. — Послушай, — начал он мягко, — нам нужно поговорить. Это насчет Весельчака. — С ним-то что? — удивился Крыс. Предложенная тема явно застала его врасплох. — Он очень встревожен. Ты его пугаешь. Я не знаю, как именно ты к нему относишься, но он все-таки считает тебя другом, и это следует ценить. Ты мог бы хоть немного сдерживаться… — В смысле? — переспросил Крыс странным голосом. — В смысле, я все понимаю. Тебе, наверное, сейчас тяжело. Ведь желание причинять боль и страдания у вас, крокрысцев, в крови. Тебе, конечно, трудно противиться своей природе. Но, видишь ли, в цивилизованной галактике так уже не делают. И тебе придется постараться, чтобы сдерживать свою… Воронка эмофона взорвалась, словно черное солнце, и Третий успел понять, что сказал что-то не то. Это была его последняя связная мысль. В следующий момент вылетевшая из пазов секция решетки сбила его с ног и отбросила к дальней стене камеры. Он сильно ударился затылком и на секунду, кажется, потерял сознание. Завозился, пытаясь подняться, и тут его схватили за шею и вздернули вверх. Он оказался прижат к стене, ноги едва касались пола. Мелькнула мысль, что Крысу в обычном облике не хватило бы роста, чтобы так его держать. Рука, пришпилившая его к стене, обладала огромной силой. В кожу на горле, царапая до крови, впились какие-то острые ребра. Третий двумя верхними руками схватился за чужое запястье, пытаясь ослабить хватку, и ощутил под пальцами не человеческую плоть, а что-то твердое, как будто костяное. В голове звенело, перед глазами все плыло. Он не увидел движения, и кулак, с хрустом врезавшийся в переносицу, стал для него полной неожиданностью. Третий поперхнулся кровью. Следующий удар пришелся в скулу. Третьему показалось, что у него раскололся череп. — Я сдерживался, — сообщил Крыс удивительно спокойным голосом. — А сейчас перестану. Клешня на горле сжалась и полностью перекрыла доступ кислороду. Третий захрипел, перед глазами вспыхнули и закрутились разноцветные круги. Вот и конец, подумал он отстраненно. Как-то все глупо получилось. А потом хватка на горле исчезла, и он сполз на пол. Крыс — нечеткая фигура, плавающая в кровавом тумане — смотрел на него сверху вниз. Третий слышал его тяжелое дыхание. Затем он развернулся и вышел из камеры, перешагнув через остатки решетки. Третий со стоном перекатился на живот и сплюнул кровь. Прижался щекой к холодной плитке. Так хорошо было просто дышать. Нападение не ошеломило его — подспудно он ждал нападения постоянно, когда Крыс был рядом. Язык насилия — единственный, который знаком крокрысцам. Это всем известно. Что его по-настоящему удивило — Крыс остановился. … В корабельной рубке некоторое время он просто сидел и пялился в темный монитор. Он смутно чувствовал, что что-то не так, но не мог понять, что именно. Потом понял: вместо рук у него до сих пор были клешни, а клешнями неудобно набирать команды на пульте. Он превратился и задал корабельному компьютеру точку назначения. Включил коммуникатор и распорядился: — Дайте взлет. — Взлет разрешаю, — откликнулся пират-диспетчер. В объективе внешней камеры крыша малого ангара начала собираться гармошкой, открывая затянутое тучами небо. — Кэп, а вы куда? Мне надо в журнале отметить, вы сами велели… — На Блук, — сказал Крыс. — Говорят, там видели говоруна. [Дневники профессора Селезнева, неизданное] … Алиса осталась убирать беспорядок в кают-компании, а я проводил стражников к выходу с корабля. Одна мысль не давала мне покоя. Наверное, нехорошо было так настойчиво лезть в их дела. Но все-таки это они первые залезли в мою профессиональную область. И когда мы дошли до шлюза (и Алиса уж точно не могла нас услышать), я сказал: — Одну минутку. Его благоушие сделал знак помощникам, чтобы они шли дальше, а сам вопросительно приподнял уши. — Послушайте, — сказал я, — так уж вышло, что я профессор космозоологии. И как ученый я могу со всей ответственностью заявить, что ваша история про белых червяков противоречит всем космозоологическим законам и никак не могла произойти в реальности… Уши стражника печально опустились. Он молча смотрел на меня и ждал, что я еще скажу. Тяжелый это был взгляд. Я снова подумал, что зря полез не в свое дело. — Я, разумеется, не настаиваю, чтобы вы мне открыли настоящую причину вашего визита, — сказал я поспешно. — Просто предупреждаю. Вам может попасться менее сдержанный космозоолог, который раскритикует вашу версию прилюдно. Ушан вздохнул. — Сейчас разгар туристического сезона, — сказал он извиняющимся тоном. — А через два дня — большой праздник, будут массовые мероприятия. Вот нам и велели рассказывать сказочку про белых червяков, чтобы никто не начал беспокоиться. Он замолчал. Я тоже молчал. Мне было ужасно любопытно. — Вот что, — сказал он наконец. — Если вам встретится этот человек с фотографии — лучше держитесь от него подальше. Хоть он и ваш знакомый. — Почему? — спросил я. — Очень нехорошая история у нас тут случилась, — продолжил он как-то неуверенно. — Несколько местных погибли, и погибли… скверно. — Он вдруг достал из кармана пачку фотографий, перетасовал их как карты и снова убрал. — Нет, незачем вам такое видеть. В общем, плохо они умерли, а человек с фотографии — главный подозреваемый. Я совершенно растерялся. В голове никак не укладывалось, что доктор Верховцев — маленький сухонький человечек, прятавшийся от нас под кроватью — мог кого-то убить. — Вот так-то, — сказал ушан. — Никому, пожалуйста, не рассказывайте. Иначе я вас привлеку за препятствование расследованию. — Разумеется, — ответил я. — Примите мои соболезнования. Мне очень жаль, что ваши достойные соотечественники погибли. Он криво усмехнулся. Ушаны, вообще говоря, для глаз землянина выглядят непривычно и слегка нелепо. Но этот стражник больше не казался мне нелепым или смешным. У него было грустное лицо. Грустное и очень усталое. — Знаете поговорку? — спросил он. — Не каждый турист на Блуке — хороший человек, но каждый хороший человек на Блуке — турист. Они не были достойными людьми, мои соотечественники. Но они были живыми. А теперь они умерли. […] — Вы еще пожалеете, — сказал Верховцев и сунул руку в карман. Индикатор покраснел от страха. Паук-ткач-троглодит замахал на Верховцева недовязанным шарфом. — Осторожнее, папа, у него пистолет! — крикнула Алиса. В первое мгновение я и сам так подумал. Но Верховцев не торопился вытаскивать оружие. А потом начало происходить что-то странное. Карман вдруг распух и затрещал по швам, как будто то, что в нем находилось, росло и меняло форму. Мне вспомнились фотографии, которые стражник так и не решился показать. Уж лучше бы у Верховцева был пистолет. — Полосков! — сказал я в микрофон, висевший у меня на груди. — Засеки мои координаты! Мы в опасности!.. — Не двигаться с места! Вы окружены! Крыс моргнул. Вся последняя неделя была какая-то тяжелая, но сегодняшний день не задался особенно. Вояжи на Блук приносили некоторое облегчение, но их было недостаточно, чтобы унять снедавшую его ярость. Все равно каждый раз он возвращался в Медузу. К Весельчаку, у которого все валилось из рук; к закрывшемуся в «Чайке» Киму; к Третьему, которого так и распирало от морального превосходства. И не было этому видно конца. Впрочем, в последнее время Весельчак начал его избегать. Третьего он избегал сам — после той стычки он ни разу не спускался в подвал. До Кима было попросту не добраться. И вот сегодня все разительно изменилось. Сначала в люк провалились сумасшедшие космозоологи, с которыми он раньше пересекся на Блуке. Ким внезапно расконсервировался. И в довершение всего непонятно откуда появился капитан Буран вместе с доктором Верховцевым. Началась суета сует. Крыс на этом празднике жизни чувствовал себя сторонним наблюдателем. Ким красиво прыгал по камням и палил из бластера. Дрыщ-космозоолог обезоружил Весельчака приемом самбо. Буран отдавал распоряжения капитанским голосом. Все были очень заняты и увлечены. И очень, очень уязвимы. Как легко он мог бы сейчас убить любого из них. Убить их всех. Эта мысль его заворожила. Настолько, что он с трудом удержал безобидный облик Верховцева. Да, это, конечно, перечеркнет все прежние усилия. Одно дело — выпотрошить торговца слегом в Палапутре, и совсем другое — космозоолога или его детеныша. Лично он большой разницы не видел. Но для общественности в первом случае он станет (если следствию вообще удасться доказать его причастность) кем-то вроде народного мстителя. А во втором — безжалостным чудовищем. И прекрасный, нелепый и трогательный мир, под который он так старался подстроиться, немедленно его отринет. Значит, сказал он себе, нужно просто не оставлять свидетелей, вот и все. Я убью всех, кто находится в ангаре. Весельчака и его команду — тоже, чтобы они не начали трепаться. Потом спущусь в подвал и закончу там. Взорву базу к чертовой матери. Все равно с галактием ничего не вышло. Никаких следов не останется, а я сменю внешность и начну все сначала. Я найду новых друзей и врагов, с которыми будет так же весело играть по их странным правилам… — Ну, самозванец, — сказал доктор Верховцев у него над ухом, и Крыс вздрогнул, возвращаясь к реальности, — покажи нам, какое у тебя истинное лицо. Крыс не питал к доктору Верховцеву никакой личной неприязни — если не считать раздражения по поводу синтетической оболочки, которую было хлопотно воспроизводить из раза в раз. Тем не менее Верховцеву предстояло умереть первым. И когда он полез руками Крысу в лицо, нащупывая язычок молнии, Крыс решил про себя, что смерть эта не будет легкой. Синтетическая оболочка упала на пол. Крыс переступил ногами и выпростал из кучки тряпья, которое недавно было поддельным Верховцевым, длинный скорпионий хвост. Кто-то из космозоологов ахнул. Конечно, они же никогда не видели крокрысца. И не знали, разумеется, на что он способен. Это была точка невозврата. Находиться в ней было мучительно и сладко одновременно, и Крыс помедлил одно мгновение. А потом взмахнул хвостом и вонзил жало себе в грудь. Транквилизатор подействовал сразу. Беспамятство навалилось, словно ватное одеяло, стало тепло и очень спокойно. «Он сам себя ужалил! Как скорпион…» — воскликнул в отдалении детский голос. Сквозь вату его почти не было слышно. «И почему я раньше так не делал?» — подумал Крыс. И отключился. Похмелье было тяжелым. Он немного полежал, борясь с тошнотой и пытаясь сообразить, где он и что с ним, но не сообразил. Сел, придерживая раскалывающуюся голову руками, и огляделся. Вокруг были клетки с животными. Он и сам сидел в клетке. Крыс сделал мыслительное усилие — после обморока это далось ему нелегко — и предположил, что находится на «Пегасе». Пол под ним слегка вибрировал. Это означало, что двигатели работают. Скорее всего, «Пегас» направлялся на Блук — это была самая близкая к Медузе населенная планета. Лететь до Блука три дня, сказал он себе. Я был в отключке не более суток. Значит, до посадки остается еще пара дней. Если играть по правилам, то эти два дня ему надлежало смирно просидеть в клетке. А затем, когда «Пегас» совершит посадку, раствориться в окружающем пейзаже. По крайней мере, раньше в похожих обстоятельствах он поступал именно так. Но сейчас он чувствовал, что с него хватит. Он устал играть по правилам. За два дня с кораблем в глубоком космосе может случиться все, что угодно. Шальной метеорит, небольшая поломка в реакторе — и «Пегас» вместе со всем содержимым разметает в пространстве облаком космической пыли. И никто уже не сможет установить, от чего именно погибла команда. Просто идеальные условия. Кряхтя, он поднялся на ноги, преобразовал руки в клешни и одним ударом выломал переднюю решетку. Попутно выяснилось, что клетка была под током, и Крыса слегка тряхнуло. Это его только раззадорило. Он ждал, что после того, как электрический контур нарушится, взвоет сирена. Однако ничего не случилось, и он умилился. Вот они, прекрасные дети прекрасного мира. Что ж, они еще пожалеют о своей беспечности. Если успеют, конечно. Он выбрался из клетки и покинул трюм. Который, конечно, тоже был не заперт. Крыс шел по коридору и вел рукой по стене. Под острой клешней пластик обшивки расползался, а спрятанная под ним мелкая электрика потрескивала и искрила. Ему это нравилось. Это было как прелюдия, маленький беспорядок в преддверии огромной катастрофы. Он уже слышал доносящиеся из кают-компании голоса и звон посуды. Он был совсем рядом, когда дверь впереди по коридору — на ней был нарисован красный крест — вдруг отъехала в сторону. Он остановился. Ему интересно было, кто из космозоологов раньше остальных встретит свою судьбу. Из каюты вышел Третий Капитан. Крыс опешил. Вот этой встречи он никак не ждал. Он думал, что Третий сейчас летит со своими лучшими друзьями на «Чайке» или «Эвересте». У него даже мелькнула мысль, что лучшие друзья опять потеряли своего товарища — теперь на «Пегасе». Третий передвигался с трудом, маленькими шажками. Перед собой он толкал стойку с капельницей и одновременно цеплялся за нее, чтобы не упасть. Он выбрался в коридор, неуклюже развернулся и замер. Достижения земной медицины отчасти подправили ему лицо, но черные синяки вокруг глаз и ободранная скула все еще напоминали о стычке в подвале. Из-под расстегнутого ворота пижамы виднелись бинты, к появлению которых Крыс уж точно не имел никакого отношения. Третий стоял между Крысом и кают-компанией. И молчал. — Отойди, — сказал Крыс тихо. Третий покачал головой. В его глазах Крыс не видел ни страха, ни сомнений — только спокойную, упрямую решимость. Я тебе не позволю, говорил этот взгляд. Сначала тебе придется убить меня. Они стояли так минуту, две, три. Вдалеке что-то звякнуло и покатилось, раздался детский смех. Третий дышал все тяжелее, двумя правыми руками он оперся о стену. А точка невозврата все длилась, и длилась, и длилась… А потом что-то ткнуло Крыса в спину. Он оглянулся. Паук-ткач-троглодит сосредоточенно протиснулся мимо него, отпихнув к стене, подчеркнуто вежливо обошел Третьего и побрел дальше. На ходу он вязал три варежки сразу. И тогда Крыс сдался. Сопротивление было бесполезно. Дивный новый мир победил. Он развернулся и ушел обратно в трюм. Забрался в клетку. Можно было еще попробовать как-то приладить на место выбитую дверцу, но он решил, что с этим космозоологи справятся и без него. Когда наконец закончат пить чай с конфетами. Никогда в жизни он еще не чувствовал такой обиды — и такой беспомощности. Да, жизнь несправедлива, он знал это и раньше. Но никогда еще жизненная несправедливость не достигала таких вселенских масштабов. А затем он услышал неровные шаги. Толкая перед собой капельницу, Третий медленно пересек трюм. Со вздохом, хватаясь за прутья, опустился на пол по другую сторону уцелевшей решетки. Нащупал руку Крыса — уже вполне человеческую, с оставшимися кое-где пластинами хитина. И пожал.