Когда ты уехал, Россия опустела

      Как-то так с самого начала пошло, что им с Ваней в любом месте становилось тесно. Даже когда в Хабаровске они ещё почти не общались, пересекаясь только в общей компании, пространство вокруг само по себе сужалось в тот момент, когда удавалось поймать одну волну. Слишком необъятным оказывался их тандем, если дело доходило до попыток строить великие планы или разгонять абсурдные шутки до критической их стадии.       Присутствие Славы и Вани заполняло всё разом и никак не находило конца, кажется, способное на бесконечное расширение.       Эта неуёмность стала гораздо ощутимее после переезда в Питер. Здесь они стали по-настоящему близки. Наконец появилась постоянная тусовка, появился рэп, появились баттлы, появились «Ежемесячные» — и всё это приучило их быть по-настоящему ненасытными.       Они делали много, делали это вместе и делали как нравится — всегда казалось недостаточно. Больше дури, больше проектов, больше людей и пьянок. Хотелось поглотить собой всё и вся, но самое главное — быть при этом вдвоём.              Даже когда, съехавшись, вечерами они оставались в маленькой тесной квартире наедине, всё равно казалось, что вокруг, где-то очень близко, ещё бесконечно много людей и возможностей.       И когда разъехались, повзрослели, мало что поменялось — будто просто замедлились, но в остальном остались такими же. Всё ещё мгновенно заполняющими своим дуэтом любое доступное пространство до тех пор, пока в нём не становилось тесно, а в них самих не появлялось жгучее желание двигаться дальше и делать больше. Неразрывно, как и всегда.              И Слава искренне верил, что так может быть постоянно. Ведь поменяться в его жизни могло всё, кроме Вани, а вот Ваня — это константа. Что угодно рухнет, но он останется.              А потом Ваня сказал. Обычным вечером вторника пришёл к нему, к Славе, опустил глаза, рассматривая пол через линзы очков так, как будто видит его в первый раз. Пришёл, пялился долго в этот пол, выгибая нервно пальцы, и сказал:              — Я уезжаю.              Слава тогда кивнул. Ваня после этого добавил, что уезжает навсегда. В смысле, навсегда. В смысле, насовсем.              Слава в тот вечер вторника прижал его к себе крепко-крепко, а когда отпустил — Ваня исчез.              Точнее, просто уехал. Даже не сразу, а через несколько месяцев, но рядом его больше не было. Он, конечно, звонил, писал, показывал всё по видеосвязи, а Слава думал только о том, почему так резко начал чувствовать себя загнанным в одиночество. С ним рядом были другие люди, с ним осталась его музыка, его проекты — всё, что было не Ваней, осталось точно таким же и никуда не делось.              Но оказалось бессмысленным для того, чтобы заглушить гнетущее ощущение пустоты, которое появилось тогда, когда он Ваню отпустил.              И Слава спросил однажды, в каком-то из их звонков, несправедливо болезненно становящихся всё более редкими, как он сам справляется с этой пустотой. А Ваня его не понял. Не понял, непринуждённо рассказывая о том, как ему спокойно, как ему хорошо и как он, спустя столько лет, наконец-то оказался на своём месте.              Слава не сказал ему, что всегда считал их местом — быть повсюду, где угодно, лишь бы рядом друг с другом. Поздравил и отключился, принимая правду.              Ту правду, что именно это всегда Ване было и нужно — быть свободным. Делать то, что он хочет. Не бороться, не отстаивать свою правду, а записывать какие только вздумается треки; говорить, не следя за словами, и не бояться после: как, среди всех этих противоречий, остаться в России и остаться в порядке.              И найти эту свою свободу он смог только там, далеко, куда не попасть, если не умеешь от чего-то отказаться и оставить это позади.              Стать тем, что осталось в прошлом, оказалось очень горьким опытом.              Как и быть единственным, кто из-за этого теряется в безжалостно поглощающей пустоте — ведь Ваня теперь спокоен и счастлив, Ваня там, где ему нравится.              А Слава один там, где всегда были они вдвоём.