Сказание о демоне луны

Итачи очнулся в темной комнате, скованный по рукам и ногам, в унизительном ошейнике на шее и с принудительно активированном шаринганом. Неизвестная техника заставляла юношу постоянно держать демона-лиса в состоянии подчинения, даже не видя его и не зная, где он и что с ним происходит, при этом путы тянули из пленника чакру, и по ним время от времени проблескивала цепочка странных печатей. Учиха на пробу дернулся несколько раз и чуть не взвыл от острой боли. Сколько он пролежал в своей темнице было неизвестно, но каждая мышца за это время успела затечь и застыть. И все же ничего из этого не доставляло Итачи особенных неудобств: если сравнивать физическое состояние и муки ноющей в отчаянии души. Юноша прекрасно понимал, что стал для своей деревни предателем, что нарушил все мыслимые и немыслимые законы, что сорвал выполнение очень важной миссии и напал на собственных товарищей. Ничего из этого не могло оставаться в секрете достаточно долго для того, чтобы стать незначительным и неважным. Учиха заранее смирился со своей участью и ради улыбки прекрасного демона был готов поступить точно так же еще не один раз. Нет, Итачи грызла тоска совсем за другое предательство. Он закрывал глаза, и снова распахивал их, когда жжение в радужке становилось особенно невыносимым, а с внутренней поверхности век на Учиху кротко смотрел Узумаки Наруто, доверчивый, послушный и покорный — такой, каким он явился на зов. Итачи мог собой гордиться: ему все же удалось приручить сильного демона, он стал своим для существа совсем иного порядка, однако вместо гордости юноша испытывал лишь жгучий стыд и острое болезненное сожаление. Ведь он должен был предугадать, что все именно так и произойдет, должен был понимать, что сошедшемуся с человеком лису судьба не готовила ничего, кроме плена, боли и бессильной ярости. Яростное желание схватить любимого в охапку и оказаться с ним за много-много миль отсюда, желание просто жить, не скрываясь, быть вместе и быть счастливыми перевесило любые доводы разума. И теперь тот, кто дал самому себе обещание любой ценой защитить любимого, ничего не мог сделать для того, чтобы уберечь его. Злоба душила юношу. Итачи злился на собственного отца, который ради какой-то совершенно идиотской цели не только наставил оружие на своего старшего сына, не только раскрыл его вместо того, чтобы помочь, но и продал и предал младшего сына. Саске ведь так верил в отца, так сильно жаждал его любви и внимания, что теперь Итачи не мог даже думать о маленьком брате. Он никак не мог представить всю глубину тех боли и разочарования, что настигли Саске в тот момент, когда он понял: отец стал возиться с ним исключительно для того, чтобы подобраться к Итачи. Юноша надеялся, что родители недостаточно сильно сошли с ума и все-таки позаботились о младшем и теперь, похоже, единственном сыне, когда отвратительная миссия подошла к концу. Раны Саске словно бы зеркалом отражали боль на Итачи, терзали его, заставляли бессильно перекатывать голову по холодной спинке стула, к которому он был привязан, и закусывать стремительно бледнеющие губы. Что теперь? Куда теперь? Итачи уже подходил к самой опасной границе отчаяния, на которой уже все варианты прикинуты и отвергнуты, страхи и ужасы проворачиваются в голове по третьему кругу и кажется, что никаких способов спастись и спасти любимых не осталось, когда дверь его камеры бесшумно распахнулась. Учиха слегка повернул голову и пристально уставился на вошедших. — Не смотри так, не сработает, — ухмыльнулся один из тех ребят, которые били его после того, как он согласился пленить Наруто. — Твои глазки теперь способны лишь держать лиса под контролем, и, как только надобность в нем отпадет, ты тоже станешь не нужен. — Что вы собираетесь сделать с ним? — Итачи вспомнил красивые слова Третьего Хокаге о том, как деревне нужен еще один сильный защитник, способный прийти на помощь в минуты неминуемой опасности. Он никогда не верил в эти сказки, но допускал, что сила демона-лиса и в самом деле позволит деревне взяться за какую-то миссию повышенной сложности или важности и успешно выполнить ее. Однако слова, кажется, это был его троюродный брат, (а, быть может, двоюродный дядя, клан Учиха всегда отличался своей дружностью и крепкими родственными связями) подсказывали Учихе, что с лисом было все не так просто. — Не твое дело, — грубо оборвал первого еще один член клана, рослый и мощный, с длинными игольчатыми волосами и прикрытым полумаской лицом. Итачи редко видел его в деревне и даже смутно не мог припомнить имени неизвестного, однако какие-то обрывки давно забытых картин подсказывали ему, что этого человека опасался и слушался даже надменный Учиха Фугаку. — Ты распускаешь язык, Фан, это недопустимо. — Но, Ма… — начал было первый, но тут же оказался с заткнутым горлом и прижатым к стене. Отчаянно захрипел и выпучил глаза, умоляюще глядя на спутника. — Не смей называть меня по имени, — оборвал второй. — В следующий раз вместо моего кулака в твое горло войдет кунай. Учиха Фан униженно закивал и отошел в сторонку, и человек в маске склонился над Итачи, заглянул ему в глаза, бесцеремонно надавил пальцами прямо на глазницы, затем задумчиво цокнул языком. — Техника работаешь… — он принялся рассуждать вслух, — тогда почему демон молчит? — Быть может, они сговорились с лисом заранее и наложили на себя печати? — услужливо подскочил Учиха Фан. — Стоит проверить, потому что я уверен: в вашей технике просто не может возникнуть никаких сбоев. Человек в маске осклабился и ухмыльнулся прямо в лицо своему спутнику. Кунаем взрезал на Итачи сетчатую футболку, обнажая грудь и живот и откидывая лохмотья в разные стороны. Разумеется, кожа юноши оказалась абсолютно чистой, но человек в маске все равно приложил к ней свою ладонь, от пальцев которой побежали черные символы. Они запятнали всю видимую часть тела и поползли дальше, а Итачи выгнулся и застонал от нестерпимой боли: что бы ни делал с ним человек в маске, юноше казалось, будто он заживо сгорает в неумолимом пламени, кожа оплавляется, обнажая сворачивающиеся мышцы, кости рассыпаются в мелкую труху. Когда все закончилось, Учиха бессильно обмяк, распластался в своем кресле, задрожал, не в силах сдерживать короткие стоны на каждом выдохе. — Ни одной печати, — резюмировал человек в маске, — если я продолжу, наш друг покинет нас гораздо раньше времени. Или ты не веришь моим словам и желаешь сам проверить? Быть может, стянуть с него все, до последней нитки? Даже думать не смей о подобной мерзости в моем присутствии! — Конечно, господин Учиха, даже в мыслях нет! — подобострастно поклонился Фан. — Придется нам свести этих двоих вместе, — успокоившись, заявил человек в маске, — быть может, тогда я увижу, что не так в моей печатью. И, быть может, лис станет гораздо сговорчивее в присутствии своего друга. Да, насчет Саске… Фугаку немного перестарался, как он сейчас? — С достоинством принял ваше наказание, господин, просил передать, что иного способа добыть лиса не видел, — заговорил Учиха. Второй ухмыльнулся. — Я о Саске, идиот! — Его передали на попечение Микото, господин. Мальчик слишком избалован и мнит себя невесть кем, как и весь его клан, но уверен, вы быстро покажете ему, где его место и научите послушанию. Физически ему ничего не угрожает, идет на поправку. Микото спросила у меня, как произошло так, что ее сын пострадал, но я ничего не рассказал. Хочу предупредить вас о том, что Саске молчать не станет и нажалуется матери, если уже не сделал этого. — Не страшно, — незнакомец равнодушно пожал плечами. — Главной ветви придется принять, что как раньше уже никогда не будет, а если они окажутся на это неспособны, то очень быстро перейдут в разряд побочной ветви или вовсе уйдут в небытие. Довольно болтовни, бери этого и отправляемся немедленно. Хокаге и его старейшины уже начали беспокоиться, будет плохо, если они поднимут крик раньше времени. — Слушаюсь, господин Учиха. Незнакомец проворно, но с достоинством выплыл из камеры, и тогда Фан склонился над слабо соображающим Итачи. Ласково коснулся обнаженного живота, наиграл пальцами какой-то мотив, спустился к кромке форменных брюк. — Будь моя воля, я проверил бы каждый клочок твоего тела, гаденыш, снаружи и изнутри. Не переживай, если доживешь до того момента, как господин Мадара закончит с тобой свои дела, я уломаю его отдать тебя мне. Воспитаю как любимую игрушку, научу подавать тапочки и беспрекословно слушаться, будешь задницей вилять и визжать от восторга на все, что я тебе предложу. У меня много фантазий, надменный гаденыш! Итачи сморгнул мутную пелену слез и усталости и вгляделся в этого идиота. Кажется, теперь он узнавал его гораздо лучше: они сдавали экзамен на джонина вместе, только Итачи в тот момент было восемь лет, а Учихе Фану — двадцать восемь. А потом свет в глазах померк, и очнулся юноша уже в новом месте, снова скованный, снова с печатями на цепях, снова с активированным шаринганом и абсолютно без сил. Вместо камеры он сидел в кресле посреди огромной светлой комнаты с высокими окнами, за которыми обрисовывались знакомые очертания родного дома: это было самое сердце квартала Учиха. — Даже не думай, — холодно сказал человек в маске, выступивший из-за спины Итачи. — Снаружи сюда не заглянуть, и крики твои никто не услышит. Заводи! Человек в маске — Мадара! Итачи внезапно вспомнил его имя — повысил голос, обращаясь уже явно не к своему пленнику. Пока кто-то, а скорее всего, Фан, возился с чем-то вне пределов видимости Итачи, последний лихорадочно соображал. Он слышал об Учиха Мадаре, изгнанном из деревни за попытку поднять мятеж против Конохи лет пятнадцать назад. Кажется, тот обещал найти легендарные древние свитки, способные наделить каждого члена клана такой силой, что они смогут изгнать прочие правящие кланы и единолично встать во главе Конохи. Свитков он тогда так и не нашел, заговор оказался раскрытым, Учиху Мадару должны были казнить, но он как-то умудрился улизнуть. Чтобы не выставлять себя полными неудачниками, деревня заявила о его изгнании и постаралась забыть о существовании этого человека, навсегда стереть его из памяти всех живущих. И вот теперь он вернулся. Вернулся для того, чтобы притащить за собой на толстой цепи безвольного Узумаки Наруто, все так же безразлично глядящего в никуда. Как только их взгляды встретились, Итачи накрыла волна слепящей, невыносимой боли.