Чашка звездной пыли

      Красивый и совершенно безобидный с виду небольшой сугроб, похожий на облако, издает подозрительно громкий чавк. В кроссовку заливается что-то холодное и мокрое. Не успевший вовремя затормозить Чонгук соображает, что, похоже, вступил в лужу. Глубокую такую лужу, коварно присыпанную снегом. И сейчас у него в обуви оперативно образуется небольшой Ледовитый океан.       Снег в этом году выпал слишком рано. И слишком много. Чонгук проснулся от неприятного ощущения, что над головой врубили бестеневую лампу, как над операционным столом. А оказалось – это мир внезапно стал слишком ярким от толстого слоя снега. Он даже распахнул окно пошире, чтобы убедиться, что не показалось. После тепла и уюта постели морозный, свежий до обжигающего воздух, дохнувший с улицы, заставил поежиться и побыстрее захлопнуть окно обратно. Внизу, во дворе, визжащие дети и даже группа вполне по-взрослому выглядящих парней, лепили наперегонки кто во что горазд. В широких следах от скатываемого в шары снега виднелась блеклая осенняя трава. Чонгук на всякий случай заблокировал окно поворотом ручки и пошел менять пижаму на что-то более подходящее погоде.       Несмотря на выходной, график у него привычно на зависть любому трейни. Только и думаешь, как бы не скопытиться на месте.       Чонгук учится на режиссера и время от времени всерьез раздумывает, а не слишком ли широко раскрыл рот на такого-то слона. Даже по кусочкам, управляться получается с переменным успехом. Требования в университете высокие, а он на стипендии, там за каждым шагом следят ещё пристальнее. Нужно и чтобы успеваемость не падала, и репутация была положительная, и активности внеучебные добавляли плюсов, и вообще всячески демонстрировать, что тебе ни к чему ни сон, ни отдых, и чужды любые человеческие слабости. С необходимостью зарабатывать деньги включительно. Тебе ведь стипендию выделили от необъятной щедрости, вот и сосредоточься на учебе, будь так добр. А что стипендии хватает, буквально впритык до последней воны, исключительно на базовые нужды никого не интересует. Художник должен быть голодным, так он творит продуктивнее.       Чонгук бы с этим ох как поспорил. Порция горячего рамена никогда лишней не бывает. А если ещё суп, и кимчи, и свининка… Определенно мотивирует на подвиги гораздо успешнее урчания в животе и ощущения скручивающихся в морские узлы внутренностей.       Отбыв положенных полдня в библиотеке, Чонгук, загребая носками кроссовок снег, бредет в круглосуточный за целебным мотивационным раменом. Неуверенно кружащиеся в воздухе снежинки, будто заблудились и потерялись, оседают на волосах и торчащем из шарфа кончике носа. Влажность такая, что каждое их касание к коже ощущается крошечным разрядом тока. К вечеру наверняка потрескаются и губы, и костяшки рук, и кончики пальцев, и вообще всё, что можно и нельзя.       В библиотеке Чонгук со своими однокурсниками, Чимином и Тэхёном, практически живет, как и положено примерному, старательному студенту. Чимин учится на танцевальном, Тэхён – на актерском мастерстве, и некоторые дисциплины, вроде истории искусства Азии или литературы, у них пересекаются. Гораздо проще запомнить, причём там Юн Дусо к культуре бунта в искусстве, когда Чимин рядом изображает танец с веером, зажав в пальцах тетрадь, а Тэхён, томно расплывшись по столу, выразительно цитирует Юн Сондо, разбавляя собственными комментариями. Чонгук вообще не уверен, что без них продержался бы на своей стипендии так долго. И подозревает, что друзья придерживаются примерно такого же мнения в его сторону – вместе всегда проще преодолевать препятствия. Какими бы сложными они не казались.       В ноябре смеркаться начинает едва ли не сразу после обеда, но белая пелена снега немного сдерживает крадущийся мрак, отбрасывая его к вечерним часам. Хлюпая водой в обуви, уравновешивающей приятную сытость после еды, Чонгук по широкой дуге огибает чужую битву в снежки и заходит в соседний с круглосуточным двор. На газоне громоздятся снеговики всевозможных форм и размеров. Кажется, кто-то попытался слепить Тоторо. Получилось вполне узнаваемо, только левая половина усов-веток сползла вниз под собственным весом. Чонгук великодушно поправляет усы, влезая в мокрый снег и второй кроссовкой тоже. Невелика жертва во имя искусства. Тоторо провожает его немигающим взглядом существа, которому в этом мире уже всё понятно.       В окно, третье слева от входной двери, видно смутные силуэты – там ещё не включили свет и темное стекло бликует, не позволяя ничего разглядеть толком. На низком подоконнике следы от пальцев, сгребающих снег, и три немного кривых, уже слегка подтаявших уточки в ряд. Чонгук жмет замерзшей рукой кнопку коммуникатора и выдыхает облачко пара, тут же оседающее каплями на шарфе.       – Кто там? – сипит динамик низким голосом Намджун-хёна, похожим на старую радиопередачу, колкую и прерывистую от помех.       – Это Чонгук, хён.       Дверь мелодично пиликает, открываясь, и Чонгук с облегчением шагает в теплый подъезд.       Второе после библиотеки место, где он проводит больше всего времени – студия хёнов. Хотя “студия”, это, конечно, сильно сказано. Юнги и Намджуну просто очень повезло со звукоизоляцией в арендуемой квартире, а ещё с хозяйкой квартиры, и с соседями – всё удачно сложилось в их пользу. Потому номинально спален у них две, а по факту – одна. Вторая переоборудована в студию, где Юнги может сколько угодно играть на электропианино в любое время дня и ночи, и записывать свои провокационные микстейпы, вместе с Намджуном разнося раз за разом всю андеграундную сцену. Подпольная рэп-тусовка их одновременно любит, ненавидит и побаивается. И, конечно же, адово завидует. Есть чему.       С хёнами Чонгук познакомился, как ни странно, благодаря универу – там о них до сих пор ходят легенды. Оба – выпускники с продюсирования, старше Чонгука на пару лет, и ещё во время учёбы отличились по всем фронтам. Не сказать, что учились на отлично, но вкладываться в карьеру и репутацию начали с порога. Компактный и дерзкий Юнги красил волосы во все цвета радуги, подражая Джи-Дрэгону, не боялся фристайлить жесткие диссы и разносил недоброжелателей не только словесно, но и физически, если к нему лезли совсем уж внаглую. Намджун, ростом под два метра и способный одной левой без проблем навалять любому, наоборот – состоял в философском клубе, загибал в текстах пятиэтажные смыслы на нескольких языках и коллекционировал карточки с покемонами. Свои первые контракты с небольшими студиями они получили ещё на третьем курсе, а после выпуска практически сразу ушли на вольные хлеба, работая то с одной компанией, то с другой.       Для курсовой работы в конце второго года, Чонгук, – не без помощи Чимина, который как раз увлекся хип-хопом, – выбрал темой локальную андеграундную сцену. И тут уж у него не было ни единого шанса не пересечься с местными легендами. Получив их контакты, Чонгук на бумажку не дышал, как на святыню, и до сих пор хранит её в первом томе Наны на книжной полке. Он две недели собирался с духом, чтобы хоть кому-то из них написать.       Хёны оказались неожиданно дружелюбными и незаморочными, несмотря на разницу в возрасте и статусе. Тут же позвали в гости, посмотреть на работу, сделать все нужные записи для видео, ещё и накормили совершенно безвозмездно. Чонгук может с уверенностью сказать, что они его купили с потрохами ещё в тот день – Юнги готовит как божество, честное слово. Но окончательно он провалился, когда после первой встречи они не потеряли связь. То один, то другой, хёны писали в катоке, спрашивали, как продвигается работа над курсовой, давали полезные советы, ненавязчиво гоняли поесть и поспать. Потом наперебой просили прислать финальный файл, потом хвалили в целом далеко не самый качественный монтаж и не самый удачный и ровный сторител. Короче, шансов у Чонгука действительно не было вообще никаких.       Прошло полтора года, и к хёнам домой он ходит, как к себе. Разве что с прежним, если не большим, количеством благоговения.       – Ты на мокрую собаку похож, ты в курсе, мелкий? – приветствует его Юнги, открыв дверь, и отходит в сторону, пропуская внутрь. – Хоть обтрусись на коврике, мы только вчера полы мыли.       Чонгук правда очень старается, но с волос, одежды и, особенно, обуви, капает растаявший снег, расползаясь далеко за пределы придверного коврика с надписью “пиздуйте откуда пришли”. Хён тяжело, смиренно вздыхает, и приносит ему полотенце.       – Ты не одной лужи по дороге не пропустил, да, Кук-а? – ворчит беззлобно, обозревая масштабы бедствия. – Вали в ванну, пока потоп нам тут не устроил. Выкопай себе чистые носки в сушилке, я не успел разобрать.       Перед лицом такой заботы Чонгук неизменно и позорно слаб. Иногда ему кажется, что хёны в курсе и совершенно бесстыже этим пользуются. Когда таскают в щиктаны за свой счет, одалживают бессрочно свои шарфы, перчатки, футболки, толстовки, всегда готовы ответить на любые, даже самые тупые вопросы, могут сорваться в любое время дня и ночи, стоит Чонгуку только заикнуться, что у него температура на градус выше положенной. Он подобным отношением не избалован, ему много не надо, чтобы преданно ходить хвостом и заглядывать в рот. Чонгук сам человек добрый, и на его доброте и бескорыстности часто наживаются, это ранит. А чужое внимание, тем более – настолько последовательное и долгое, – настораживает. Он никак не может понять, чего им от него нужно, но и отказаться никаких сил нет. Слишком уж хорошо всё это чувствовать.       – Ты хоть спал сегодня, студент-отличник? – интересуется Намджун, когда взъерошенный после полотенца Чонгук в чужих, теплых ещё после сушилки носках, вползает в гостиную. – Выглядишь, будто тебя сутки олени жевали, пока сами не задолбались.       – У меня просто лицо такое, – отмахивается Чонгук, чувствуя, как розовеют уши.       Намджун с Юнги живут вместе настолько долго, что иногда начинает казаться, будто у них один голос и манера разговора на двоих. Усредненное арифметическое обоих хёнов в одном. Что особенно забавно, учитывая насколько они на самом деле разные.       – Какое там у тебя лицо, говоришь? – переспрашивает Юнги, заходя следом, и впихивает Чонгуку в руки кружку с горячим орзо, куда явно щедро плеснул шоколадного молока. Шоколадное молоко в этом доме водится только из-за Чонгука. Хёны такое не пьют. – В эти мешки под глазами можно уместить все мои карьерные амбиции. Не думаю, что так было задумано природой.       У самого Юнги лицо одновременно нежное и хищное. Когда он расслаблен, кажется немного злым и надменным, но стоит только улыбнуться… Его улыбки впору использовать вместо оружия массового поражения, на Чонгука действует безотказно каждый чертов раз.       – Да спал я, – вяло отбивается он, устраиваясь в углу дивана под двумя пристальными взглядами. – И ел, и вообще… Нечего во мне дыры сверлить.       – Чонгук-а, ты же в курсе, что давать себе время на отдых – нормально? Это нужно и полезно. Так ты будешь куда более продуктивен, чем если продолжишь постоянно перерабатывать, – Намджун смотрит на него поверх очков своими драконьими глазами, прямо в душу и навылет. Будь они в компьютерной игре, Чонгук уже валялся бы бездыханным телом, потеряв сразу три жизни из пяти. – Ты же не хочешь слечь с простудой от истощения, как в прошлый раз.       – Кто бы говорил, – продолжает держать оборону Чонгук, обозревая заваленный записями дешевенький стол из икеи и пол вокруг его ножек. Юнги всегда пишет на желтых листах из отрывных блокнотов, Намджун – на всём, что попадает под руку. Вперемешку создается впечатление, что в гостиной стошнило пару офисных корзин для бумаг. – Юнги сказал, вы пол вчера мыли. Судя по хаосу – потом писали всю ночь.       – Какой ты наблюдательный, мелкий, – хмыкает Юнги и Чонгуку в этом мерещится странное, нежное одобрение. Он спешит отхлебнуть из чашки, чтобы не успеть надумать себе слишком много лишнего. – У нас внезапный проект нарисовался, очень многообещающий, а времени в обрез. Что не отменяет правоты Намджуна – мы отдадим все материалы и лично я после буду спать сутки. Только попробуйте меня разбудить.       – Руку по локоть откусишь и глаза выцарапаешь, мы в курсе, – кивает Намджун с серьезным видом, но Чонгуку ясно видно, как подрагивают уголки его губ.       Что хёны встречаются, Чонгук понял далеко не сразу. Они не особо скрывались, но и не спешили светить отношения публично – на рэп-сцене за такое разносят на раз-два. Репутацию потом приходится выгрызать обратно с мясом. На них и без того постоянно наезжали, ещё с универа. Мол, везде вместе, будто склеились намертво, а не потрахиваете ли вы там друг друга часом, с такой-то тесной дружбой. Моментами подобные доебы переходили невидимую черту. Намджуна из себя вывести сложно, а вот Юнги порой заводился с полоборота. Чонгук думает, что не соврет, если скажет – три четверти легендарных студенческих потасовок с участием Юнги начались именно с попыток использовать его отношениях с Намджуном как аргумент против кого-то из них.       Чонгук как-то сам не выдержал, слишком уж душило его любопытство, и, краснея пятнами от выпитого алкоголя и смущения разом, поинтересовался, кто у них в паре сверху.       – Тебе зачем? – слегка ощетинился Юнги, сужая красивые, миндалевидные глаза.       – П-просто интересно, – Чонгук аж запнулся от испуга и неожиданности. До этого Юнги на него никогда не злился, даже в шутку, и ощущать его недовольство оказалось очень неприятно. – Я нич-ч-чего такого Юнги-хён, честно…       – Это как суперпозиция носков, – невозмутимо ответил Намджун с умным видом, мгновенно разряжая обстановку. Чонгук непонимающе вытаращился на него, а Юнги прыснул в свой стакан соджу и заулыбался. – Смотри, пока носки просто лежат в ящике, оба одновременно являются и правым и левым. Их позиции становятся определенными только после того, как ты их наденешь. Тебе ведь не важно заранее знать, какой из них истинно правый или левый. Ты принимаешь их суперпозицию, как данность.       – Д-допустим, – покивал Чонгук, хотя сам ничего не понял.       – Джун-а пытается сказать, – сжалился над ним Юнги, – что не имеет значения, кто в паре сверху. Ты же не задавался этим вопросом, пока не узнал, что мы встречаемся. Позиции в сексе не определяли нас раньше и не определяют сейчас. Это если объяснять долго. Если коротко – то сверху тот, кто захочет быть сверху, вот и вся квантовая физика.       Что за окном окончательно стемнело, Чонгук понимает, когда под потолком вспыхивает свет и буквы от этого разбирать внезапно становится гораздо проще. В черных стеклах неясными бледными силуэтами высятся присыпанные снегом деревья. Отряд подтаявших уточек пристально следит за ними, заглядывая в комнату с улицы.       – Есть хочешь, мелкий? – спрашивает Юнги, возникший на пороге студии, как мятежный неупокоенный дух в рваных джинсах и огромной расстегнутой клетчатой рубашке.       Когда он с явным удовольствием потягивается, край футболки немного задирается, обнажая узкую полоску кожи над поясом. Движется хён совершенно по-кошачьи, грациозно, плавно и как-то немного опасно. Даже если причмокивает при этом губами и корчит умилительные рожи. Чонгука от такого диссонанса периодически почти разрывает на десяток восторженных Чонгуков поменьше.       – Хочу. Тебе чем-то помочь, хён?       – Чтобы рамен залить водой, большого ума не надо, – Юнги фыркает и, проходя мимо, ерошит волосы Намджуну, зависшему в наушниках над ноутбуком. Ласковый, обыденный жест, от которого у Чонгука мурашки по спине маршируют, как на плацу. – Можешь посидеть со мной на кухне, если хочешь. От компании я не откажусь.       Чонгук тоже не отказывается. Мог бы – и сам приклеился к хёнам намертво, да совесть не позволяет.       – Как твоя учеба, Кук-а? – интересуется хён, курсируя между холодильником, столом и микроволновкой, как маленький, но очень целеустремленный катер. Вроде тех, что в теплое время года катают по Ханган богатых туристов. – Выбрал уже тему для диплома?       – Нет ещё, – честно признается Чонгук, откровенно разглядывая руки с проступающими венами. Как они легко потрошат пачки рамена, нарезают лук и проводят другие простые бытовые манипуляции. Вот об этом фильм надо снимать, а не всякие глупые вещи, вроде плачевного экологического состояния окружающей среды или технологического прогресса страны в сфере изобразительного искусства. Настоящее искусство – это руки Юнги. – Ты бы видел, какая война началась, когда список вывесили, я думал, до драки дойдет.       – О, я помню, как было у нас, – Юнги коротко смеется, слегка присвистывая от шепелявости. – Кто-то даже делал ставки, кого из преподов попытаются подкупить, чтобы выбить себе желаемую тему. Ты хотя бы топ приоритетов составил? Чтобы понимать, в какие терки лезть, а куда – смысла нет. Я сделал это, как только объявили темы, и мне здорово помогло.       – Там выбор чисто между плохим и ещё хуже, – вздыхает Чонгук обреченно, припоминая ту фигню, которую им подсунули в качестве вариантов. Такое чувство, что составляли этот список с тяжелого похмелья на очень больную голову. – Но я выбрал что-то более-менее сносное, как ты и сказал.       – Знаешь, мелкий, мы похожи даже больше, чем я думал, – добродушно хмыкает Юнги, высыпая в чашу с раменом размякшие в соусе ттокпокки, и ловко разделяет на тонкие полоски сыр, чтобы положить сверху. – Мне даже советовать тебе ничего не нужно, ты сам поступаешь так, как поступил бы я.       Похвала неприкрытая и совершенно необязательная, Чонгук её ничем не заслужил, но ему приятно. У Юнги каким-то загадочным образом всегда получается выискивать поводы сказать что-то подбадривающее даже в мелочах.       – Тэхён-и говорит, что все похожие люди созданы из частичек одной и той же звезды, – задумчиво тянет Чонгук. Тэхён вообще обожает болтать про звёзды и знает об этом, наверное, больше энциклопедии. – В космосе ведь полно звездной пыли, а люди состоят, в основном, из неё, так что шансы действительно очень высокие.       Юнги ставит перед ним порцию рамена, и Чонгук, заняв себя возней с палочками и вкусным, вызывающим обильное слюноотделение запахом, едва не упускает странный, непривычно внимательный взгляд кошачьих глаз. Будто хён его увидел впервые, под каким-то новым углом, с какого не смотрел раньше.       – Да ты романтик, мелкий, – хмыкает он, спустя мгновение, как ни в чем не бывало. Чонгуку хочется мотнуть головой и проморгаться, чтобы понять, показалось или нет. – Вы с Намджуном точно из одной звезды слеплены. Он мне вчера про кинцуги полчаса затирал, мол, это хорошая аллегория того, как слабость можно превратить в силу. Как по мне, то заливать трещины золотом – чистой воды показушничество. Я бы оставил так, чтобы не скрывать, что вещь была сломана, но всё ещё целая, а не пытается притворяться чем-то иным. Это немного отдает лицемерием.       Чонгук слегка теряется в темных лабиринтах рассуждений Юнги. Намджун в своих высказываниях бывает временами чересчур грузным, академичным и заумным, но он больше обращается к фактам. Юнги же оперирует эмоциями, ощущениями и полутонами, выворачивает понятия наизнанку и проламывает между ними границы, переплетая между собой то, что изначально не должно было иметь связи.       – Думаю, золото в трещинах не столько скрывает, что вещь была сломана, сколько поддерживает её функционал, – осторожно говорит Чонгук, тщательно подбирая слова, будто идет по тому коварному снегу, что тихо тает сейчас за темными окнами квартиры. – Золото ведь не прячет факт наличия трещин, а наоборот, привлекает внимание к ним и к факту поломки. Но если оставить вещь просто сломанной, она больше не сможет выполнять свои функции и быстро станет ненужной.       В тусклом сиянии кухонной подсветки глаза Юнги блестят, будто гладкие камешки, когда он поворачивается от микроволновки, чтобы поставить на стол третью, последнюю порцию рамена. Для Намджуна.       – Мне нравится, как ты размышляешь, – хён слегка склоняет голову набок и его тон становится мягким, отчего мурашечный марш на затылке Чонгука возобновляется с новой силой, направляясь по спине вниз. – Твои мысли часто оказываются совсем не тем, чем кажутся на первый взгляд. Намджун считает, что все люди покрыты трещинами, в той или иной мере, потому что трещины всегда приходят с опытом.       – Тогда мы все тут просто лавка подержанных вещей, – фыркает Чонгук, возвращаясь к увлеченному поглощению еды. Капли соуса разлетаются повсюду, попадают на стол и пальцы. – Ты, Юнги-хён, лунная ваза из частной коллекции, у которой через всё дно широкая трещина. Тебя отдавали на дорогую реставрацию мастеру кинцуги, и по тебе с первого взгляда не скажешь, что есть хоть какой-то изъян. Но твой предыдущий владелец знал, что трещина есть, и его это бесило. В итоге он продал тебя подешевле, потому что не сумел справиться с твоей неидеальностью.       Чонгук увлеченно бубнит с набитыми щеками, одновременно усиленно жуя. Он не сразу соображает, зачем Юнги тянет к нему руку через стол. Когда теплый палец касается верхней губы, легко надавливая, Чонгука будто прошибает разрядом.       Он в детстве был совсем дурак и ради любопытства всё же сунул в розетку пару стальных палочек для еды, хотя родители много раз говорили ничего подобного не делать. Так что он отлично знает, как ощущается, когда тебя ударяет током. И прикосновение Юнги похоже именно на это.       Чонгук подскакивает на табурете и врезается спиной во что-то большое и умеренно твердое.       – Чего скачешь, братец-кролик? – басит над его головой Намджун, аккуратно подталкивая в плечо обратно за стол. – Так же и со стула навернуться можно.       Юнги, слизывая с пальца соус, который стер с чонгуковой губы, глухо и довольно смеется, заставляя Чонгука залиться краской до самых корней волос.       Ему отчего-то жарко, неловко, странно и томительно одновременно. И ещё, кажется, он только что здорово сглупил. Выставил себя совсем идиотом.       – Куки тут неплохо развил твою вчерашнюю идею, про людей с трещинами, – говорит хён, как ни в чем ни бывало, двигая к Намджуну его порцию рамена. – В воображаемой лавке подержанных вещей я был бы лунной вазой с золотой трещиной в дне.       – Довольно точное описание, – кивает Намджун абсолютно серьезно и гладит Юнги по щеке совсем невесомо. Потом берется за палочки, будто ничего необычного не произошло. – У тебя отлично развито образное мышление, Чонгук-и, для режиссера это важно. Придумаешь подходящий образ для меня?       Чонгук слегка сбит с толку, но ему по-прежнему нравится, когда хвалят. Потому он старается незаметно сделать пару глубоких, успокаивающих вдохов, пока думает.       – Бонсай в горшке, – решает, наконец. – Тебе не очень много лет, потому ты активно растешь, а тебя постоянно нещадно стригли, чтобы ни миллиметра листочка не в ту сторону. Постепенно твоих владельцев утомило, что тебе нужно уделять так много времени и ты не поддаешься формовке, и они просто от тебя избавились.       Из Намджуна в университете действительно долгое время пытались слепить витринный пример для подражания. Он неплохо учился, и на него вешали то обязанности старосты группы и курса, то какие-то роли в организационном комитете и студсовете, то выезды на межуниверситетские дебаты и различные собрания. Намджун от всего этого ускользал с изворотливостью угря на сковороде, но отстали от него всё равно только ближе к выпуску.       – Я бы и сам точнее не сказал, – одобрительно комментирует Юнги, прожевав всё, что успел запихать в рот. Намджун просто смотрит на Чонгука из-за толстых стекол очков, внимательно, будто в этот момент производит в голове какие-то сложные вычисления. – Тебе бы, может, попробовать написать пару диссов. В выражениях ты не стесняешься. А про себя самого что придумаешь, мелкий? Кто ты в нашем великолепном хламовнике?       – Чашка, – не задумываясь, отвечает Чонгук. – Просто чашка с каким-то дурацким принтом, сделанным на заказ так давно, что он почти стерся и выцвел. У меня есть сколы и отбита ручка, но меня всё равно долго хранили именно из-за воспоминаний.       В кухне повисает тишина, уютная и неожиданно комфортная. Когда Юнги снова тянется к нему с немым вопросом во взгляде, Чонгук с замиранием сердца послушно склоняет голову и дает хёну потрепать себя по волосам. В этот раз на удар током совсем не похоже. У Юнги ласковая, осторожная рука, и гладит мягко, почти нежно.       – Готов поспорить, что такие чашки – одна из самых ценных вещей, существующих в мире, любого спроси, – негромко говорит Намджун, и Чонгук, вздрогнув, ощущает на плече его ладонь, большую и теплую. Пальцы сжимают едва-едва, бережно и аккуратно, и отпускают. – Я, пожалуй, пойду запишу идею, пока не потерял.       Он забирает недоеденный рамен и, – Чонгук может поклясться, что ему нихрена не показалось, – подмигивает Юнги. Тот неожиданно улыбается, отводит глаза, будто в смущении, и убирает руку. Чонгук предпочел бы, чтобы хён этого не делал, но просить он пока не осмелится.       – Ты доел, мелкий? Давай тарелку.       Вместо тарелки Чонгук, обмирая от ужаса и восторга, вкладывает в протянутую руку хёна свою. Юнги медленно моргает и смотрит на него непонимающе.       – Я сам помою, – он сползает с табуретки и движется в сторону умывальника и стоящего там же Юнги. Собственное тело кажется невесомым и плавным, будто его окружает вода. – Ты готовил, я мою посуду. Так будет справедливо.       Хён совсем немного ниже него и вблизи на Чонгука смотрит, – почти незаметно, но всё же, – снизу-вверх. Чонгук, сквозь свою воображаемую толщу воды, ощущает, что руку Юнги так и не отпустил. Наоборот – переплелся с ним пальцами так легко и естественно, будто делал это всегда.       – Зачем тебе? – спрашивает с любопытством, склоняя голову набок. Чонгуку проще простого представить, как следующим движением Юнги смахивает со стола оставленную там тарелку, как делают коты со всем, что стоит слишком близко к краю. Чонгук вот очень близко. – Просто интересно?       – Нет, не просто, – сипит Чонгук, напуганный и предвкушающий, и оттого не особо соображающий, что вообще творит. – Ты знаешь, хён, что не просто.       – Знаю.       Юнги толкает. Чонгук падает.       Прямиком на теплые, приоткрытые губы, которые столько дней мечтал поцеловать и боялся признаться в этом даже себе самому.       Момент между тем, как затихает звук голоса Юнги, и Чонгук целует его маленький, розовый рот, кажется вечностью. Черной, поглощающей и бездонной. Из которой он выныривает в нежное прикосновение языка с острым привкусом соуса от только что съеденного рамена. И это так отрезвляюще, успокаивающе и так пронзительно реально одновременно, что Чонгук смеется в поцелуй.       – Ты в порядке, мелкий? – спрашивает Юнги, немного отстранившись. Взъерошенный, теплый, настоящий и убийственно милый с этим неподдельным беспокойством во взгляде. – Если тебе что-то не нравится, ты скажи.       – Все хорошо, Юнги-я, – Чонгук гладит его по плечу, и от мысли, что теперь, наверное, можно погладить и по щеке, и по жестким от завивки волосам, и даже больше, снова становится страшно и волнительно. – Я не ожидал чего-то такого, но мне всё нравится.       – Тогда славно, – выдыхает Юнги, явно расслабившись. – Посуду помоешь или уже передумал?       Чонгук честно моет посуду. И разбирает забытую сушилку под ворчание Юнги, что он вообще не должен и он тут в гостях, а не у себя дома. И поздно ночью идет с Намджуном в тот самый круглосуточный за пополнением запасов еды, когда хён начинает жаловаться, что голова совсем не работает и надо пройтись.       Подмерзший снег скрипит под ногами, влажный воздух пахнет свежестью, а губы у Намджуна оказываются сухими и обветренными, но невероятно мягкими. Его широкие плечи заслоняют Чонгука от нещадных, режущих порывов ветра, пока они целуются под фонарем. Неспешно, тягуче и нежно, будто у них впереди миллионы лет, и они не превратятся в ледяные скульптуры, если постоят так ещё пару минут.       – Я знаю, что ты сейчас себе надумываешь разное, и советую не забивать голову лишними мыслями, Чонгук-и, – Намджун поправляет ему шарф и улыбается, как умеет только он. Чтобы на щеках проступили ямочки, совершенно не вяжущиеся с его привычным, хищным драконьим обликом. – Если тебя что-то действительно беспокоит – мы обязательно это обсудим, все вместе. Но просто так, без причины, не накручивай себя. У тебя и без того сейчас очень большая нагрузка, и последнее, чего мы хотели бы – лишние поводы грузиться сверху на всё остальное.       – Не буду, хён, – честно отвечает Чонгук. Он себя, вообще-то, ощущает сейчас воздушным шариком на слишком уж тонкой ниточке. Если Намджун не будет держать его за руку – унесется прямо в чистое ноябрьское небо с высыпавшими над городом звездами.       – Тогда идем, чашка без ручки, – Намджун, словно почувствовав невысказанное, сжимает его ладонь в своей. – Будем продолжать заботиться друг о друге, если ты не против.       Чонгук не против. Чонгук очень даже за всё, что предложат хёны.       Бледный, слегка сияющий в неоновом свете Тоторо в сугробе на газоне топорщит им в спину усы-веточки и смотрит взглядом существа, которому уже всё в этом мире понятно.