Цветущая

      Сэм чувствовал ленивые поглаживания солнечных лучей на своём лице даже сквозь сон. Яркие и греющие, они просачивались сквозь крону дерева и скользили по загоревшему, веснушчатому лицу Гэмджи, словно бы облюбовывая и убаюкивая, вторя покачиванию гамака, на котором хоббит лежал, погружённый в грёзы. А грёзы эти, напротив, заставляли сердце то сжиматься и ныть, то блаженно неметь, настолько противоречивой была атмосфера, образы, эфемерные касания и… тоска.       Ладонь на ладони на корешке. Красная кожа искусственная и бледная, исполосованная шрамами кожа настоящая. Обжигающие хуже лавы влажные следы на щеках.       Гэмджи проснулся разом от двух поцелуев в свой лоб — настоящего и сохранившегося только в воспоминаниях, — и приоткрыл лениво один глаз, чтобы взглянуть на Рози, как всегда лучезарную. Стоя рядом, она смотрела на Сэмуайза выжидающе и с весёлой ухмылкой, от которой сердце её мужа всегда переполнялось чем-то согревающим и мягким. Взгляд её, казалось, одновременно любяще и насмешливо поглаживал Гэмджи на пару с солнцем, щёки были очаровательного оттенка розового, и по одной только складочке в уголке ее губ Сэм уже мог понять, зачем она его разбудила. Разгадывать мимику супруги, на самом деле, было одним из любимых занятий Сэмуайза вот уже который год.       — Как спалось? — спросила Рози непринуждённо с тем повседневным отзвуком ласки, к которому стоило бы давно привыкнуть, но Гэмджи просто не мог подавить в себе желание каждый раз внутренне ликовать от осознания, что он любим, действительно любим бывшей когда-то Коттон. В общем-то, Сэм даже не пытался скрыть и той яркой, восторженной улыбки, что сама собой возникала на его лице, пока Рози фырчала и закатывала глаза в притворном смущенном смятении.       — Замечательно, — Сэм почти не врал. Аккуратно повернувшись на своём подвешенном ложе так, чтобы ненароком не свалиться, Сэмуайз обнял жену за талию и прижался к ее боку, в который немедленно заодно и носом уткнулся, желая потеряться в запахе чистоты тканей одежд возлюбленной, в этом чувстве всеобъемлющего спокойствия, теплоты и простого житейского счастья.       В отличие от всего того, что наводняло его разум во сне.       Хотя нет, не наводняло. Билось этими равнодушно-прекрасными волнами о берег Серых Гаваней, отлетало отрезвляющими насильно брызгами в его лицо и холодило, холодило, холодило…       — Куда-то уходишь, дорогая? — прижавшись щекой к корсету Рози и сосредоточившись на ощущении его текстуры, на отсветах солнца в упругих кудрях супруги и на шелесте листьев над их головами, словом, всём том, что возвращало его сюда, в Шир и его драгоценную семью, поднял взгляд на девушку Гэмджи.       — Именно, дорогой, — произнесла Рози, с готовностью запустив пальцы в золотые волосы Сэма, чтобы мягко те перебрать, и растянув обращение с ласковой издёвкой. Это было чем-то вроде их тайной маленькой игры — дразнить друг друга тем, насколько они были взаимно дополняющи.       Когда Сэм пел для Эланор, Рози танцевала. Когда она читала дочери сказки, он живо их иллюстрировал, размахивая тростью и накидывая одеяло на плечи, как плащ, отчего комната тут же наполнялась заливистым, а затем и икающим смехом. Пока один Гэмджи готовил, другая, словно сама была шкодливым ребёнком, подворовывала ингредиенты и то и дело съедала половину крема ещё до того, как кексы были приготовлены. А на семейных посиделках со старшими, стоило Сэму раскурить табака чуть больше обычного, Рози начинала громко и показательно возмущённо жаловаться на него всем подряд, за что почти сразу удостаивалась ласкового порицания и поцелуя в висок. И все вокруг нарадоваться за них не могли, и сами они бесконечно друг другу напоминали, насколько добры, красивы и любимы.       — И как ты только догадался? — хихикнула Рози с язвительной ноткой.       — Ты выглядишь менее потрясающе, чем обычно, а значит не планируешь, чтобы я любовался тобой весь день, — протянул Сэм и тихо засмеялся, когда тут же получил в ответ слабый подзатыльник. Тёплая волна прокатилась по всему телу Гэмджи от этого жеста, поглощая туманы тревожных мыслей и превращая их в обыкновенное умиротворение. И такое же обыкновенное желание сжать Рози в объятиях только крепче, пускай он даже свалится с гамака.       — Угадал, — хмыкнула девушка, так и этак играясь с волосами возлюбленного, пока тот, словно большой-большой кот, ластился к ней. Увы, у Рози не получалось даже изображать недовольство, и потому она всегда просто продолжала своим отработанно спокойным тоном. — Я иду в гости к Айрис и Лилии.       — А-а, вот оно что, — понимающе протянул Сэмуайз, пряча от жены шутливую улыбку. Всё потому, что Гэмджи в свое время очень долго думал, стоит называть их троицу «кашпо» или «клумбой», прежде чем пришел к тому варианту, который казался его благоверной наименее оскорбительным и хоть сколько-нибудь остроумным. — В «цветник», стало быть, собралась? — ну разумеется, она закатила глаза, испытав прилив этого уникального для супругов чувства, которое лаконично именовалось «вот балда».       — Да-да, — снисходительно улыбнулась Рози в ответ, на самом деле искренне забавляясь по-деревенски грубоватым, но родным, отчасти напоминавшем ей отеческий юмором Сэма. — Эланор сказала, что не голодна, так что полдник на тебе. К ужину, надеюсь, я уже вернусь, но если что, начинайте без меня. И не забудьте сложить белье, оно почти высохло, — разъяснила девушка, после чего, встретив со стороны мужа взгляд, вопрошающий, «будут ли ещё какие-нибудь указания», тихо фыркнула и с лелейной улыбкой наклонилась к Сэмуайзу, гладя его щеку. — Не скучайте тут без меня. Разве что чуть-чуть, — оставила мягкий, согревающий поцелуй, от которого в груди ее супруга словно бы сам солнечный свет разлился рекой и омыл взамен крови сердце, на щеке Сэма Рози, прежде чем отстранилась и нежно хихикнула.       Он на мгновение потерялся. Чрезмерно радостный для такого простого проявления и всё же бесконечно благодарный самой судьбе за всё, что ему подарила. И гадать, достоин ли он этого, в кои-то веки совсем не хотелось. Сэм лишь кивнул, блаженно выдохнув и глядя на Рози так, как смотрел на леса Лориэна, на самые прекрасные цветы, что лицезрел там, стоя плечом к плечу с… да. С ним.       Девушка, таким ответом вполне удовлетворившись, потрепала Гэмджи на прощание по волосам и пошагала в сторону калитки, придерживая ремешок сумки на плече, пока кудряшки ее подпрыгивали и бились друг о друга в пушистом, драгоценно блестящем облаке.       Сэмуайз долго смотрел ей вслед, провожая взглядом и все же думая, чем заслужил такое счастье. Пышно цветущее, с ароматом полевых и садовых растений и домашней выпечки, оттенка первых объятий весеннего света и совершенно точно безмерное. Помня полную задорного предвкушения улыбку Рози, Сэм сам улыбнулся шире. А заодно и решил найти ещё одну причину своего неприлично постоянного хорошего настроения.       Бэг-Энд был подозрительно тих, когда Гэмджи вошёл в поисках Эланор. На мгновение в голове Сэмуайза даже промелькнула мысль, что дочка, его не дождавшись из сада, прилегла на кресле и уснула, обязательно обнявшись с какой-нибудь книгой в своем обыкновении. Стоило застать младшую Гэмджи в такие моменты, Сэм не мог не улыбаться и думать про себя с теплотой, что его неугомонный, златоглавый хоббитёнок похожа на крохотную, милую и мягкую игрушку, которую бесконечно хочется обнимать, качать на руках и целовать в румяные щёки. Даже при том, что день ото дня Эланор росла и росла, словно безмолвно угрожая, что вот-вот, и не поместится она в объятиях отца.       Стоило Сэмуайзу погрузиться в это суждение достаточно, чтобы тихо посмеяться и уже начать придумывать, как дочь наиболее аккуратно разбудить, в глубине дома послышался шорох, едва различимый, но Гэмджи пойманный мгновенно. И не с радостью.       Неприятный, липкий холодок пробежался по затылку Сэма от понимания, в какой комнате шебуршала расшитая подсолнухами юбка, на какой стул там забирались и перед каким столом. В конце концов, какая на том столе лежала книга, бередящая Гэмджи душу, что тот намертво залатал, заштопал, а вдобавок ко всему чуть ли ни прижёг, чтобы не вздумала даже разваливаться.       И Сэмуайз сделал шаг. Неуверенный, шаткий, но тем не менее вперёд, ещё раз и ещё по направлению к злополучной двери. Толкнув ту с невольным замиранием сердца, Сэм едва слышно, дрожаще выдохнул, наблюдая, как Эланор аккуратно, с присущим детям благоговейным любопытством проводит кончиками пальцев по обложке Алой Книги. Долгое, тяжёлое, как некогда вес друга на его плечах, мгновение Гэмджи с замиранием сердца наблюдал за тем, как ладошка дочери скользит по красной коже, прослеживая теснения и шероховатости, как сама она глядит на неё и почти хмурится, словно бы с недоверием, но таким, которое всякий раз преследует перед опасным, но захватывающим приключением.       Не замечая отца то ли ненамеренно, то ли совсем наоборот, Эланор подцепила ногтём уголок обложки и слегка поскребла, словно раздумывая, открывать ей книгу или нет. И видя это, Сэм ощутил, как сосредоточение жизни в его груди болезненно сжалось, гоняя кровь, ставшую вдруг густой и тёмной от скорби.       А ещё, пожалуй, к превеликому стыду Гэмджи, обиды.       В мягком солнечном свете, проникающем в окно и подсвечивающем не только фигуру Эланор, но и множество искрящихся, танцующих в воздухе пылинок, дочка его казалось удивительным воплощением чего-то неземного и одновременно простого, близкого, с этим своим белокурым, но непослушным облачком волос на голове и кустистыми бровками. Сэм мысленно порицал себя за трусость. Ведь за обложкой скрывалась такая же светлая, полная надежды история, готовая быть рассказанной и услышанной во всей её полноте.       Но ему было тошно. Тошно, тошно, тошно — в том особенном смысле, когда сказ о победе великой и общей обращается в историю утраты личной.       — Когда ты её продолжишь, папа? — не оборачиваясь, спросила Эланор высоким и беззаботным тоном, и старший Гэмджи с ужасом осознал, что всё это время не дышал, погруженный в мысли и тревоги. С трудом выдавив из себя непринуждённую, отечески уверенную улыбку, Сэм подошёл к дочери сзади и погладил её по плечу, склоняясь вперёд, чтобы поймать лучащийся жаждой знаний и историй взгляд.       — Скоро, солнышко. Я примусь за это дело быстрее, чем ты успеешь придумать, что хочешь получить в подарок на Йоль, — Сэмуайз усмехнулся краешком губ, ожидая от Эланор известия, что она давным-давно всё придумала, и мысленно уже надеясь, что им удастся обратиться к этой теме взамен Книги.       — Но до Йоля ведь больше полугода! — почти что возмутилась вместо того она, чем неплохо ошарашила старшего Гэмджи. — Это слишком долгий срок! Я уже давно научилась читать и хочу узнать, что дядя Фродо нам оставил! Ну пожалуйста, папа! — дула губы и хмурила брови Эланор, чем вводила своего отца только в большее замешательство.       Сэм, пожалуй, сказал бы, что то было первое на его памяти проявление каприз дочери, если бы и эти требования она ни умудрилась озвучить тоном совершенно сознательного, рассудительного и взрослого хоббита, не то что не понимающего проблемы, а скорее зревшего прямо в её корень. И именно потому незадачливого дезертира осуждающего за нежелание сталкиваться… с чем? Сэмуайз неуютно поежился, с неохотой позволяя этой мысли развиться, разлиться и наполнить его. Примирительный вздох старшего Гэмджи был тяжёл и скорбен, но тут же на лице его возникла слабая, снисходительная и любящая улыбка.       — Хорошо, цветочек мой. Я тебя понял. Сяду за перо так скоро, как только смогу, — заверил ласковым тоном Сэм, поглаживая дочку по курчавой голове, и девочка от удовольствия сдержанно захихикала, смакуя внутренне свою победу.       Словам отца Эланор поверила незамедлительно и безоговорочно исключительно потому, что Сэмуайз не врал. Не надеялся всего-навсего отсрочить столкновение с неизбежным до следующей подобной вспышки дочери. И пусть сердце его болело, кровоточа и вызывая слабость во всем теле, от того, как Эланор беззаботно называла давно ушедшего Фродо «дядей», словно вот он, читает рядом в надёжной крепости своего кабинета какую-нибудь очередную историю, Сэм готов был дать ей это обещание.       — Но это точно случится не раньше, чем мы соберём осенний урожай. Так что будь терпелива, — и Эланор в ответ со всем ревностным послушанием кивнула, вновь вызывая на лице отца выражение бесконечного благоговения перед этим маленьким сосредоточением упрямства, любопытства и несоизмеримой возрасту проницательности, именуемым его ребенком, его драгоценной половинкой души.       — Я буду, обязательно буду! — соскочив со стула, Эланор воодушевлённо закружилась по комнате, чуть ли не спотыкаясь о полы своего платья, чем вызвала со стороны Сэма неловкий смешок и взволнованный лепет бесконечно повторяющегося «осторожно, золотце». — А потом мы сорвём последнюю тыкву, и я смогу прочитать историю о Кольце с самого начала и до самого конца!       Старший Гэмджи с ухмылкой покачал головой в притворном неодобрении. Неприятное, тягостное чувство кольнуло его изнутри при упоминании Кольца, но Сэмуайз незамедлительно сам себя успокоил, произнося раз за разом мысленно, как заговор или заклинание, что коли дочка его так беззаботно говорит о чем-то столь могущественном и губящем, значит война точно прошла, закончилась безвозвратно, превратившись в сказание о минувших темных днях.       Всё это было так неприлично свежо в памяти Сэма, что он не смог сдержать ироничной, печальной усмешки. Когда-нибудь он расскажет Эланор, насколько глубоко уходят истоки зла, когда началась история этой борьбы, зародившейся задолго до появления Бильбо на свет. Но не сегодня. Не сейчас.       — Так, цветочек мой, раз уж ты заговорила про тыкву, значит проголодалась. Пойдем-ка на кухню, приготовим, что захочешь, — засмеялся тепло Сэм, и Эланор с готовностью его смех подхватила, выбегая из комнаты вперёд отца с тем, чтобы выбрать продукты самой и тем самым определить их досуг на дальнейшие пару часов.       — Пирог! Яблочный пирог с корицей! — скандировала младшая Гэмджи, бежа по коридору, пока старший закрывал дверь кабинета со всё той же далёкой, блаженной ухмылкой. И только беспокойный взгляд, брошенный им внутрь напоследок, напоминал Сэмуайзу о том, как он всё же был слаб перед лицом своей утраты.

***

      Сэм просрочил своё обещание на целых полтора месяца. И Гэмджи по этому поводу наверняка терзала бы совесть, если бы Эланор не проявляла тактичного терпения со всей простодушной доверчивостью ребёнка, ещё ни разу в своей жизни по-настоящему не обманутого. Так что сердце Сэмуайза было относительно легко, когда он шагал к кабинету.       С ещё большей лёгкостью это чувство обратилось знакомой, бередящей душу тревогой, стоило хоббиту сесть за стол и уставиться напряжённо на обложку. Смотря то ли не неё, то ли в неё, то ли вообще сквозь неё, Гэмджи ощущал это так, словно удерживал чей-то взгляд. Не мрачный и тяжёлый, но и не беззаботный, говорящий. В этом несуществующем взгляде, казалось Сэму, не находилось ничего, кроме смиренной серьезности, как если бы он принадлежал хоббиту, раболепно принявшему две истории под одной обложкой во всём их прекрасном и устрашающем разнообразии — от авантюризма и загадок до призраков и войн.       Что, собственно, так и было. Смотря на Алую Книгу, Сэмуайз чувствовал себя самым странным образом прикованным к ней. Знакомые чувства причастности, восхищения и долга боролись с чем-то, что Гэмджи назвал бы… что ж, снова обидой. Не жгуче-гневной и даже не меланхолично-печальной. А истинно детской. Будто брошенный, покинутый мальчишка, что позволил упасть самому красивому и драгоценному камушку на свете в воду, забыл, что не умеет плавать.       Фантомные иглы начали колоть Гэмджи прямо в грудную клетку, рёбра и живот, так что он, не выдержав, оторвал взор от обложки и устремил его в окно. Там, укутанные в тёплые кофты и тонкие, но несколько раз обернутые вокруг шей шарфы, Рози и Эланор сидели на лавочке у забора и переплетали распустившиеся корзины.       С улыбкой, мягкой и наполненной той уникальной теплотой, которая свойственна только матери, любящей безгранично своего ребенка, старшая Гэмджи объясняла младшей, сосредоточенно и нахмуренно слушающей, как протягивать и закреплять прутья так, чтобы плетение было надёжнее, и сердце Сэма от этой картины успокаивалось самым естественным из возможных образом, становясь в груди полновесным и трепещущим от ласки.       Почему-то именно в это мгновение, такое обыденное и в то же время необъяснимо особенное, Сэмуайзу подумалось, что он достаточно силён. По крайней мере, достаточно храбр, чтобы столкнуться с этой болью, ещё не говоря о принятии. Смиренно, вдумчиво выдохнув, Гэмджи снова опустил глаза, на сей раз видя перед собой не личность, но плот её трудов. Точнее многих бессонных ночей, наполненных тянущей болью ран.       Тишина обволакивала комнату, пока он думал.       Теперь грудь Сэма стесняло не какое-то страдальческое, упадническое чувство, а обыкновенная жалость, желание утешить. Теперь Сэм бессознательно оглаживал обложку рукой и прослеживал тем самым её рельеф. Теперь Сэму оставалось только поражаться, как огрубевшие его от многолетней работы пальцы могут почувствовать текстуру кожи, каждую малейшую трещинку, соринку и гладкость так явственно и четко, словно место их заняли нежнейшие лепестки цветов.       Взор Гэмджи был тяжёл, но не суров, будто громоздящееся тёмными тучами небо, безмолвное, только сулящее беду, но не разящее ей. И с этим своим взглядом он скользил и скользил ладонью по обложке, точно по очертаниям лица, застывшего в вечности с мученическим выражением. А ведь он казался почти что прежним в тот роковой час на склонах Ородруина…       Завиток. Ещё один, затем ещё, а после крохотный, выпуклый рубин, своими гладкостью и едва ощутимой прохладой возвращающий Сэма в реальность, точнее пока только цепляющий его дрейфующий, беспокойный ум. Подушечки пальцев, в эту секунду дрожащих, вжались в теснения корешка так нерешительно и вместе с тем отчаянно, что Сэмуайзу оставалось только самого себя пожалеть, обругать, отдёрнуть руку.       А затем замереть. На долгое-долгое мгновение, прежде чем хоббит наконец плюнул на всё, до этого его удерживающее, и потянул обложку вверх, открывая книгу. Отзвук тяжёлого удара сердца о грудную клетку был в голове Гэмджи таким шумным и грохочущим, что заглушил даже треск корешка, разнёсшийся по кабинету.       А после волной хлынули удивление и одновременные болезненная юдоль и радость, ибо взгляд Сэма полетел вслед за соломенно-желтым конвертом, словно направленным неведомой силой прочь из открытой наконец книги в потоках спёртого воздуха к середине комнаты. Быстрее, чем Сэмуайз успел понять, ноги уже подняли его со стула и понесли вслед за письмом, которое хоббит немедленно поймал ещё на весу, крепко сжав то в ладони и слушая встревоженное сознание, что настойчиво шептало что-то вроде: Держи, держи и не отпускай, Сэм. Ибо это последняя твоя возможность до него дотянуться.       Хотя всё остальное его существо, вопреки этому, молило держать послание так, будто было оно по меньшей мере пером Валинорской птицы.       Взгляд Гэмджи сделался совершенно не читаемым, когда хоббит поднял глаза, стоило только уловить тихий скрип двери. Сэмуайз был уверен, мог что угодно поставить на то, что плотно затворил кабинет за собой, когда вошёл, и всё же вот диво — источником звука послужил сквозняк, проникающий через образовавшийся проход, морозный и зазывающий, словно чьи-то удаляющиеся шаги. Невесомые, незримые и тем не менее ощущаемые Сэмом так чётко, что в уголках глаз наверняка защипало бы, если бы он не был так изумлён. Непроизвольно, взволнованно вздохнув, Гэмджи опустил конверт в карман жилетки и сделал шаг вперёд.       Затем ещё раз и ещё, пока не обнаружил себя бредущим по коридору прямо ко входной двери, за которой раздавался звонкий смех Рози и Эланор. Чего, впрочем, Гэмджи поначалу не то, что не слышал, просто не мог этого сделать, ибо в это мгновение все органы чувств, связывающие его с домом, словно бы отказали, направляя по другой, эфемерной тропе. Тропе, скрываемой стенами деревьев, с крон которых, словно ветви плакучей ивы, спускались к земле нити, сплетённые из звёзд. Тропе, на которой само движение воздуха слышалось музыкой, ибо чище, благословеннее него ничего не было. Тропе, знакомой и неведомой одновременно.       Потерянный в этом чувства, Сэм накрыл ладонью ручку, провернул её…       И, затаив дыхание, замер на пороге. Наваждение схлынуло, вернув его обратно в Средиземье, которое отчего-то разом стало стократ роднее, чем до этого.       Ибо Сэмуайз видел снег. Несчётное количество маленьких, пушистых искорок, спускающихся к земле потоком, кружилось и металось в воздухе, толкаясь, превращаясь в метель на мгновение только за тем, чтобы снова рассеяться по ветру, как нестройный водопад. Гэмджи никогда в жизни не доводилось узреть так много снега, почувствовать столько снежинок на себе, колющих щеки и путающихся в золотых волосах, словно птички в неаккуратном гнезде. И звон. Сэм поклясться готов был, что слышал, будто каждая из снежинок, достигнув своей цели, оседая на, поверить только, всё ещё зелёной-зелёной траве, издавала волшебный, серебром искрящийся звук, похожий на тронутую на арфе ноту. И пусть небо заволокли облака, день всё ещё был светел, отчего казалось, словно весь мир белеет, выцветает, но в самом сказочном, прекрасном смысле, становится чистым и безгрешным.       Впрочем, Сэмуайз не думал об этом так. Говоря откровенно, он не думал вообще. Только чувствовал. Посреди исчезающего в снегу Средиземья стоял мальчишка, едва-едва вставший на ноги хоббитёнок, не стремящийся протянуть руку и поймать застывшую небесную слезу не потому, что боялся холода, не потому, что благоговел, не зная даже значения этого слова, а только потому, что испытывал то, что называют счастьем. Маленьким таким, неомрачённым и согревающим вопреки всему.       А перед ним вместе с хлопьями снега кружились его жена и дочка. Смех которых, кажется, и был тем самым звоном.       Тогда счастье в груди Сэма разрослось до всепоглощающего, улыбка мягкая, почти недоверчивая возникла на его губах, прежде чем Рози его заметила, сияя детской радостью:       — Сэм! Снег! — воскликнула девушка и расхохоталась громко, словно забивший из земли ключ, кружась, пока Гэмджи любовался ей с растерянностью и благоговением, прослеживая взглядом, как переступали босые ноги, взметались юбки, подпрыгивали кудри, и искорки мерцали в уголках глаз. Недолго думая, Рози в этом танце, вторя мечущимся вокруг неё снежинкам, развернулась и протянула руки в направлении Эланор, столь же взбудораженной и, несомненно, румяной.       — Сне-е-ег! — практически пропела младшая Гэмджи, разбегаясь и скорее взлетая, чем прыгая, на руки матери. Немедленно Рози прижала к своей груди смеющуюся Эланор, и вместе они продолжили плясать под снегопадом и делали бы это до тех пор, пока голова не закружилась, если бы сознание собственной безграничной удачи, ощущение того, как любовь и нежность затопляют и выливаются наружу, ни заставило сердце Сэма удариться о рёбра единожды, но безумно сильно.       — Снег, — не помня себя, прошептал он следом и кинулся вперёд, подхватывая на руки разом обеих Гэмджи, что успели только изумлённо взвизгнуть и пискнуть, высоко и ещё выше. Держа их в своих объятиях, словно величайшие драгоценности на свете, коими они для хоббита и являлись, Сэмуайз закружился тоже, и вместе вся семья расхохоталась, прежде чем ожидаемо рухнула в успевший образоваться сугроб, что веселья не убавило, а только его преумножило. Так они и лежали, смеясь — два самых ярких лучика в жизни Сэма у него на груди, где под тканью кармана пряталось найденное письмо, ожидающее, хрустящее.       Подняв взгляд к небу, с которого сыпалось холодное, кристальное счастье, Гэмджи тепло улыбнулся. И вместе с тем подумал, что оно, пожалуй, подождёт своего прочтения столько, сколько нужно. Ведь он бы понял. Он бы узрел. И он наверняка улыбнулся бы тоже.       Вздохнув, Сэм закрыл глаза и крепко обнял Рози и Эланор.