~ А крылья... а крылья не жалко ~

Хисока Моро — рост один метр и еще восемьдесят семь сантиметров. Чтобы окружающие смотрели снизу вверх. Чтобы неизменно провожали взглядами высокую сильную фигуру с узкими бёдрами и широким разворотом плеч. Хисока Моро — ярко-ало-малиновые, бирюзовые или огненно-рыжие волосы. Волосы, притягивающие взгляд, заставляющие смотреть ошарашенно на вспышку цвета в тоскливых серых буднях. Смотреть, но молчать — ибо, куда им до него. Хисока Моро — широкая усмешка, идеально-ровно-белоснежные, как фарфоровые, зубы. Усмешка, заставляющая думать о дорогом дантисте, о коронках и Голливуде. А еще это острые длинные клыки — не как у глупого киношного вампира… … но как у настоящего монстра из темноты, которой так боишься. Хисока Моро — и лаковые туфли. Щегольские, дорогие, фирменные, блестящие. С тяжелыми пряжками, с жесткими набойками… … отбивающими похоронный марш вдоль всего его пути. Хисока Моро — ладно сидящий по фигуре костюм, стоящий маленькое состояние. Костюм, оценив который, офисные сучки и дамы с большим кошельком, одинаково по-дурному улыбаются. Не могут оторваться от подтянутой фигуры, от проработанной задницы, обтянутой той самой дорогой тканью. Хисока Моро — от него идет запах денег и неприятностей… … запах веселья и проблем… … аромат одеколона за штуку баксов и секса. От такого запаха люди столбенеют, не знают, как реагировать — то ли раздвигать ноги, то ли бежать без оглядки. И плевать — мужчина ты, либо женщина, мальчишка совсем или дама в летах. Хисока Моро — хозяин это жизни, а еще хозяин огромной фирмы, приносящей бешеный доход. Серьезной хищной фирмы, совсем не вяжущийся с этим «клоуном, нацепившим деловой костюм» — как о нем говорят. Тихо говорят, шёпотом, оглядываясь, боясь, что до адресата долетит. Но он всё равно слышит, и ухмыляется своей белозубой усмешкой. Вгоняет в дрожь, в шок, в трепет, доводит до заикания и судорожных мыслей если не об увольнении, то точно о больших неприятностях. И не знаешь что хуже. Что этому «клоуну» в голову взбредет? Какой сюрприз он, словно фокусник на детском утреннике, вытащит из кармана? То ли колкую шутку, от коей губы невольно, но в усмешке разъедутся… То ли острую улыбку, как подпись под смертным приговором, после которого на работу разве что уборщиком устроиться… … и то, нелегально. Хисока Моро — это бумаги, разбросанные по широкому столу со стеклянной дорогущей столешницей… … это чашки крепкого — как дёготь — кофе, с липкими от сиропа сладкими боками. … это длинные крепкие ногти, чуть островатые на концах, покрытые всегда бесцветным гелем, крепкие, с бритвенно-острой наточенной кромкой. Это ногти, глядя на которые думаешь — «педик» — но не с отвращением, а сглатывая через силу от ужаса… … потому что Хисока Моро — это еще и светло-карие, выцветшие до золотого хищного оттенка глаза, с чуть восточным разрезом. … это французский шарм фамилии, светлые волосы, выкрашенные в бешеные цвета, и имя — привезенное из страны восходящего солнца вместе со слишком красивыми резкими чертами. Хисока Моро — это диссонанс, это два разных нечта, свившихся в нереальную, однако завораживающе красивую жуть. Это диссонанс, породивший на свет то ли чудовище, то ли гения, а может и то и другое сразу. Убить бы его родителей — пристрелить до того, как они смешали свои гены в одну жуткую ДНК, до того как под чужим сердцем из красной трепещущей плоти, под сердцем гонящим алую человеческую кровь, не зародилось это Н Е Ч Т О. Хисока Моро — оживший упорядоченный хаос, свивший себе гнездо в не дорого, а в Ш И К А Р Н О обставленном кабинете. … это взрослый, с его взрослым смехом и жуткими интонациями подростка, не боящегося ничего. … это комиксы о Бэтмэне посреди рабочего дня, закинув ноги на стол, наплевав на важные бумаги, устав от них безумно, и болея не за грёбаную летучую мышь, а за другого клоуна с улыбкой от уха до уха. Она у них обоих одинаково прорезана в плоти, только люди этого не понимают совершенно, видят то, что хотят видеть, предпочитают Моро лишь с нормальной его стороны, мечтая никогда не замечать ту, которой никогда не касается солнце. Он листает плотные глянцевые страницы, подцепляет своими жуткими ногтями, посмеиваясь над очередной несмешной жестокой шуткой… … до тех пор, пока не откроется дверь, ведущая в приемную, пока по дорогому паркету не процокают дробно подбитые металлом каблучки. Он специально сделает вид будто не услышал, что не заметил, что ему дела нет, переворачивая следующую страницу. Он позволит вырвать из своих рук аляповатое новенькое издание, пахнущее ещё типографской краской, и шлепнуть им об стол обвиняющие и негодующе. Только потом вздохнёт страдальчески, переводя взгляд на нарушителя своего перерыва. «Я работал», — ухмыльнется от уха до уха — нагл, как Чеширский кот. «Я вижу», — едко и надменно посмотрят в ответ. «Кот Шредингера ты, а не Чеширский», — читается в выразительных, презрительно поджатых губках. Шай — у этого дивного создания светлые короткие волосы, уложенные в стильную стрижку. Гладкие блестящие локоны, отражение первых солнечных лучей пробивающихся из-за занавески… … чтобы разбудить тебя с кошачьей непосредственной наглостью и ненаказуемостью. Шай — носит юбку-карандашик или узкие брючки на манер двадцатых. Стильная отсылка к гангстерским годам, к Бонни и Клайду. Отсылка к секретарше частного детектива из приторного дорогого боевика, сорвавшего немыслимый куш со зрителей. Шай — это точёная фигурка, которой место на подиуме, это рост — метр восемьдесят пять — всего на два сантиметра ниже Хисоки. Однако наглости там не меньше, чем в нём само̀м, пусть та наглость — сдержанная и закованная в оболочку светской леди, морщащей свой аристократически-острый носик, который так и тянет откусить. Шай — и перед глазами длинные пальцы, зло треплющие корешок несчастного комикса. Длинные просто немыслимо, с тонким платиновым ободком кольца на мизинце, сверкающим алмазной крошкой, разноцветными всполохами. Пальцы с ногтями-стилетами немыслимой длины. Не понять даже — как эта офисная сучка печатает ими по клавиатуре, как заваривает кофе, как вообще что-либо делает. Длинные аккуратные стилеты, расписанные золотом и разноцветными эмалями с крошкой из настоящих драгоценных камней. Не менее острые, нежели у Хисоки, но не режущие, а протыкающие острым жалом насквозь. Шай — аккуратный макияж, одежда всегда с иголочки, сделанные на заказ очёчки-половинки на кончике острохарактерного дивного носика. Очёчки, прикрывающие призрачной дымчатой завесой глаза от любопытных. Глаза, что лишь на один тон более темнее, нежели у шефа, радужками. Радужками с глубокими прожилками — завораживающие, гипнотизирующие. Шай Моро. То ли сестра. То ли жена. «С колечком не на том пальчике» — шепчутся по углам сотрудники, провожая длинные ноги от ушей, кипенно-белую блузку, тугой старомодный корсет, создающий несуществующий объем несуществующей, как и у любой фотомодели, груди. Заставляющий чужую фантазию мечтать забраться под юбку или в брючки, погладить точеные щиколотки — само совершенство, а не щиколотки. И ведь ни разу не видели её с размазанным блеском, не видели, как выскакивает из кабинета босса, судорожно одергивая одежду поправляя волосы, да еще и наверняка без трусиков под этими своими дорогущими костюмчиками, купленными, без сомнения — на клоунские деньги. Но что люди не видят — то они додумают, фантазией добавят с лихвой. Поэтому, если в тех самых фантазиях шеф не имеет её на столе, задрав юбчонку или приспустив брючки, то она непременно даёт в подсобке каком-нибудь деловому партнёру. И наверняка — наверняка — с точно таким же надменно-отстранённо холодным видом. Льда в ней — как в её то ли муже, то ли в старшем брате — пламени. Богатый стервец и дорогая шлюшка — вот что о них думают, но вслух сказать боятся, давятся и проглатывают под насмешливыми, либо холодно-внимательными взглядами. «На самом деле правильно в общем-то думают», — позабавлено вертится в голове у Хисоки, когда он позволяет скинуть свои ноги со стола и сунуть себе, вместо комикса, важные бумаги в руки. А затем провожает взглядом поверх скучных черно-белых листов, тугую попку и узковатые, но вполне фотомодельные бёдра. Правильно думают, да только вряд ли могут представить… … это худощавое желанное тело на хлопковых дорогих простынях, оттеняющих молочную кожу. … растрепанные из идеальной прически волосы, помытые с вечера, но не просушенные — оттого превращающие ледяную королеву в несуразное распушѐнное создание лет шестнадцати-восемнадцати от роду. Создание, напоминающее взъерошенного мотылька с длинноватыми прядками. С прядками, обрамляющими лицо — в обычном уложенном состоянии. Но более всего напоминающими смешные усики, когда вот так пушатся. Вряд ли вообще кто-либо может представить эти холодные руки и ноги, из-за которых по утрам Хисока просыпается. Открывает глаза — с ругательствами и пополам со смехом на губах, когда под него подсовывают ледяные конечности. Вряд ли могут эти сплетники, с их убогой фантазией, представить как он подтаскивает слишком легкое, слишком худое тело к себе, накидывает на них обоих сложенные вместе одеяла, а потом гладит горячими руками по груди и по внутренним сторонам бёдер, по впалому тугому животу и точёным коленкам. Пока не согреется, пока не проснется, сонно моргая своими длинными, но бледными ресницами, без краски угольной туши окончательно завершающими образ слишком не по сезону проснувшегося создания семейства чешуекрылых. Вряд ли кто-то вообще может представить сиё ледяное Величество — в узких непристойно шортах, открывающих низ ягодиц, или вовсе без них, но в чужой рубашке с подвернутыми рукавами. В рубашке с запахом того самого парфюма, от которых девицы в офисе текут как шлюшки в сезон денег. Это ледяное Величество, не реагирующее на данный запах совершенно, босыми ногами переступающее по тёплому паркету с хитрой системой труб снизу — всё, чтобы сокровище не мёрзло. Это ледяное Величество, постукивающее пяткой по деревянной лакированной поверхности… … в такт гремящей музыке, наполняющей или саму кухню, или наушники со стоившей безумное количество баксов стерео-системой объёмного звучания. Никто и никогда не представит — ну разве что Иллуми, старый партнер, который воспроизведёт мысленно… … как Моро заходит на кухню с утра — никого и ничего не стесняясь, без одежды, в одних старых полосках шрамов и свежих следах от острых расписных стилетов, прижмется со спины, втиснет бедрами с стол, проведет зубами по точеному плечику, там где никто не увидит днём… или всё же по бледной, длинной, слишком изящной шее… … по шее, напоминающей произведение искусства, для демонстрации дорогих украшений, стоимостью сотни тысяч долларов. Чтобы Шай потом, с выражением опороченной и оскорблённой гордости на лице, приходилось замазывать яркие следы от губ и зубов, чёрно-синие, глубокие, саднящие от малейшего прикосновения, напоминающие о себе куда лучше, чем скрипучий голос Хисоки или его настоящий запах, пробивающийся из-под духов… … будь они прокляты за свою вонь… … но хотя бы заглушающих тревожный, простым людям, аромат меди. Только Иллуми может рассказать, как этот аромат ощущается поздно ночью. Он ничем не прикрыт, и дорогой запах уже выветрился, больше не пряча чудовища, под ним таящегося. Не покрывая Моро, пьющего виски со льдом, сидящего рядом на высоком барном стуле. Тревожный поистине — по-другому не скажешь. Но как еще могут пахнуть люди пьющие свой алкоголь под негромкую, мурашками стекающую по спине, музыку? Особенно рядом с трупом бармена, у которого горло разрезано ровно от уха до уха. Как могут пахнуть люди, у которых под ногами, под обувью ручной работы, также стоившей маленькое состояние, хлюпает кровь и выпивка из разбитых бутылок? «Только так и могут пахнуть», — подумает Золдик, салютуя молча бокалам, глядя, не мигая, с абсолютно равнодушным лицом за тем, как Хисока Моро подкуривает сигарету с шоколадным табаком — терпким и густым. Наблюдая, как тот закидывает в рот конфету из открытой коробки и запивает своими виски. Как Хисока Моро глядит за Шай из-под слишком тёмных для натурального, но красящегося блондина, ресниц. А Шай… … а что Шай? Шай переворачивает модельной туфелькой очередной труп, расчищая дорогу, брезгливо переступает через тела, но спокойно наступает в тёмно-вишневые лужи, полные кровавого сладкого сиропа с высоким градусом. Шай подходит, отбирает сигарету. С выражением непередаваемой брезгливости тушит в пепельнице. И по точеному лицу, слишком похожему на лицо её то ли мужа, то ли брата, видно — ночевать тот будет сегодня на диване в гостиной. Хотя вряд ли долго — тот все равно змеёй проскользнет в спальню. Котом Шредингера — то ли есть он, то ли нет его. Нырнёт под одеяло, прижмет тонкое тело к простыням, сожмёт холодные запястья над чужой головой, поцелует меж лопаток, прикусывая старые шрамы, вьющиеся по обеим сторонам от позвоночника, по обеим лопаткам. Поцелует эти отметины, напоминающие, что когда-то у мотылька были прекрасные крылья. Как хвост у русалочки, отрезанный чужой безжалостной рукой, чтобы не просто сойти за человека, но спрятать своё сокровище. Крылья, которые он сам отсек когда-то, оставляя ожившее создание из сказок рядом, видимое всем и каждому… … о теперь этим «всем» не понять, ч т о именно они видят. Слепые идиоты. Поцелует выше шрамов, проследит губами выступающие из-под тонкой бледной кожи позвонки. Приласкает бьющуюся жилку проснувшегося давно пульса, втиснется в уже готовое — на самом деле, всегда готовое для него — тело. Хисока Моро — преуспевающий бизнесмен с неопределённым семейным статусом. Личность с неизвестным прошлым и мутным, но, без всякого сомнения, ярким будущим, посреди скучных и серых будней мегаполиса. Хисока Моро — это узкие выцветшие джинсы, облегающие сухую сильную мускулатуру. Это вызывающе-алый топ, на котором не видно чужой крови — только принт из карточных мастей крестом у самого рукава. Хисока Моро — это белый грим на лице и на шее. Разнесенный до самых ключиц, с звездой и каплей издевательски нарисованных на скулах. Клоун с острыми картами из тонкого металла, способными срезать человеку голову… … просто оттого что он знает КАК это сделать, он ХОЧЕТ это сделать и он это СДЕЛАЕТ. Хисока Моро — это тот самый Джокер их города. Только нет тут Бэтмэна. Есть Зодиак — группа лучших умов поведенческого отдела ФБР, присланных из Кванитко чтобы поймать его. Ну а в итоге — группа посмешищ, севших в лужу — глубокую и крайне грязную. Сделавших это, когда он просто вламывается в одну из правительственных лабораторий — прихватить пару сувениров-разработок для фирмы (надо же время от времени работать), да найти немного веселья, поиграв в кошки мышки с элитными военными, охраняющими объект. Хисока Моро — чудовище, убивающее скуки ради, не жалеющее ни мужчин, не женщин. Чудовище, стягивающий бесценный платиновый ободок — работа на заказ — с руки старой сухопарой и дюже скучной ученой. Не из-за жадности, но отправить по почте одному из членов Зодиаку — старому ее дружку… Чудовище, подбрасывающее тонкий еще теплый от чужого тела кружок драгоценного и совершенно бесполезного металла на ладони… … когда оно находит вход на более глубокий уровень — как в компьютерной игре. А там — странные существа, бывшие когда-то людьми, но, по воле правительства, ставшие теперь лишь искалеченными искажёнными уродами, скалящимися в клетках. Там — трупы других ученых и охраны. И честное скаутское — пусть Хисока скаутом никогда и не был — эти трупы совсем не его авторства. И это даже не обидно — это слишком интересно. Интересны следы когтей и зубов на их телах, порванные артерии, свернутые шеи, пропоротые животы. А интереснее всего — красотка-блондинка в докторском халате, единственная выжившая посреди сей вакханалии. Красотка забившаяся в угол комнаты, красотка рыдающая навзрыд — как в дешёвых триллерах. Тонкие руки закрывают без сомнения породистое лицо — совсем как у то сученой главы лаборатории. Светлые волосы слиплись от крови, разметались по плечам, по окропленной и заскорузлой от алого, белизне. Такую хочется спасти, такую хочется утешить — взять в ладонь изящную ступню с точёной щиколоткой, прикоснуться губами и сказать «ваше Величество спасено». Вот только это не для Хисоки. Он же, в конце концов, не Джокер — зачем ему своя Харли Квинн? Нет, не нужна совершенно… … или нужна? Потому, что когда меж его пальцев вспарывает воздух металл, извлеченной будто из ниоткуда карты, и прежде чем он врежется в стену за чужой спиной, походя снося хорошую головку… … в этот момент, меж длинных пальцев и спутанных — красивых даже в таком виде — локонов, мелькнет острый янтарный взгляд. Свистнут на опережение, подрагивая, полотна настоящих — совсем как у бабочки — крыльев, разрезая-рассекая воздух и то место, где Моро стоял секундой назад. «Мне определенно нужная своя — такая — Харли Квинн», — подумает Моро, глядя на искривленные жалко и зло бледные губы, на скребущие по полу обломанные нечеловечески-крепкие когти, на точеные черты лица… … на поломанную — перебитую кем-то лодыжку, нелепо подвернутую под себя, и делающую это хищное создание лишь красавицей в беде. Он ничего не скажет в тот раз, только опустится на одно колено, подтащит к себе ловко за целую щиколотку, как бы не упиралось сие существо, созданное черт знает для чего с таким красивым лицом и телом, но с острыми зубами и когтями, охочими до чужой крови. Хисока молча покажет кольцо — чтобы оно было узнано, чтобы в янтарных глазах мелькнуло мрачное удовлетворение. Обреченное удовлетворение — ведь на чужом лице — почти-страдание настоящей королевы драмы. Обречённость умереть тут и сейчас. «Поменяемся?» — только и спросит на это иронично фокусник. Кольцо — на крылья. Чужое жалкое существование подопытного — на яркое пятно в своей клоунской жизни. Янтарный взгляд настороженных и слишком красивых глаз — на невидимый почти шрам, оставшийся возле выпирающей косточки щиколотки. Больничную робу заключенного и холод стеклянной камеры — на дорогие костюмы и сладкие блинчики по утрам в тёплой уютной кухне. Статус чудовища — на звание снежной королевы и то ли жены, то ли сестры… … хотя кто из окружающих их идиотов вообще догадается, что это дивное создание прекрасно сочетает в себе оба пола? Жалко, наверное, из этого списка было только крылья. БЫЛО — ключевое слово. По тому, как глядя на это очарование, рассыпающее по помещению сверкающие ядовитые искры пыльцы со своей кожи… … глядя, как легким поворотом вокруг своей оси и потоком воздуха, пойманным широким рукавом, стянутым у запястья, оно направляет эти искры, в чужую сторону… … глядя, как всего лишь парой движений, дивное создание заставляет корчиться жертв в судорогах отравления… … глядя на это — он видел в разноцветном сиянии совсем другие крылья. Призрачные. Свободные. И раз уж их — красивых, тёплых, трепещущих под пальцами, когда он обхватывал впервые тонкое стройное тело, прежде чем срезать у основания навсегда, а затем прижечь пламенем зажигалки… если уж этих крыльев не жалко… … то и не жалко длинного имени выбитого на браслете подопытного рядом со штрих-кодом. «Шауапуф» — вычурно, в духе идиотов ученых. «Ш [sh] А[a] У[i] А[a] П[p] У[ou] Ф[f]». «Shaiapouf» — слишком длинно, странно для обычного мира. «Shai» — опасно и холодком по спине. «Шаи» — почти то, что надо. «Шай» — остается в свидетельстве о рождении, чтобы никто не догадался, чтобы никто не узнал. «Шай Моро» — коротко, со вкусом. А остальные… а остальные пусть гадают, кто они оба такие — сами по себе и друг другу.