Разбитое сердце Кондраши

Павел Пестель пришёл к северянам, чтобы убить вечер. Великий князь Николай Павлович, любимый Ники, ради которого полковник вырвался на неделю в столицу, предупредил, что не сможет выбраться этим вечером, оттого пришлось чем-то себя занять, чтобы не маяться любовной тоской. Хоть и не хотелось Павлу к Рылееву после их предыдущей встречи, на которой поэт обозвал полковника честолюбивым Бонапартом, но что поделать - в квартире Кондратия Фёдоровича горели свечи и ломился стол. Помимо прочего, Пестеля не отпускала идея убедить северян объединиться и, наконец, реалистично спланировать восстание. Дверь полковнику открыл Николай Бестужев. Всё, что угодно ожидал Пестель: изгнание, вежливый приём, смущение оленя Трубецкого, но только не это. — Павел Иванович? Проходите, — заговорчески прошептал Бестужев, даже не выказав удивление, что полковник в столице. За столом в сумраке свечей были уже хорошо знакомые северяне. Здесь братья Бестужевы, нервно-худощавый Петя Каховский хищно смотрел из темноты, князь Оболенский задумчиво поглядывал на недопитый бокал, а Трубецкой — куда же без него — услужливо наклонился к Кондратию Рылееву, который хмуро сидел за столом. «Определённо, между ними любовь», — подумал Павел и громко, поскольку не привык быть в тени, сказал: — Добрый вечер, Кондратий Фёдорович. Рылеев смурно повернулся и сказал заплетающимся языком: — Здравствуйте… Бон суар… И тут же замолчал вновь. — Ну-ну, бывает, — сочувственно произнёс Трубецкой, и снова все неловко замолчали. — Как ваше здоровье? — продолжил Павел. — Прекккрасно, — снова, заплетаясь, изрёк поэт. — Я… Слава богу… В кругу друзей Да, Рылеев держался, но Павлу стало очевидно, что он в стельку пьян. «Что ж, не только Пестелю дебоширить», — решил Паша и смело пошёл за бокалом. Князь Трубецкой тотчас встал и радушно достал новую бутылку шампанского для полковника, которое, лучшее из лучших, как всегда, стащил из погреба своего тестя. — Здесь лучшие сыны! — громко произнёс Кондратий и снова замолчал. Сергей Петрович молча налил Пестелю и снова рванул утешать друга. Какой-то мальчишка, корнет, похоже, единственный, кто был пьян больше хозяина квартиры, произнёс совершенно нечленораздельную речь, на которую Рылеев отреагировал кратко: — Мда. — Чай, господа, нужен крепкий чай! — вновь засуетился князь Трубецкой Все сидели, как на поминках. Наконец, Бестужев подошёл к полковнику и шепнул ему на ухо: — Вы нас простите, господин Рылеев немного не в себе, потому что его сердце разбито. — А что случилось, позвольте полюбопытствовать? — Паша отпил из бокала и закусил свежайшим пирогом. «Неужели с Сергеем не выгорело? " — подумал про себя. . — Что ж, он окончательно расстался со своей музой, дамой, чью фамилию позвольте не называть. Паша невольно поморщился от разочарования, как будто шампанское было кислым. Я не хочу любви твоей, Я не могу её присвоить, Я отвечать не в силах ей, — Именно в этот момент продекламировал Рылеев свой стих, с надрывом, однако читая, он будто собрался и начал трезветь. — Браво! — воскликнул Трубецкой. Кондратий вновь замолчал. — Послушайте дальше, — продолжил Николай Бестужев. — Мы узнали, что сия госпожа была правительственной шпионкой. Можете себе представить силу негодования и отчаяния пылкого Рылеева и вероломство женщины? Мы с братом Александром успокаивали его сегодня, Рылеев тотчас хотел к ней ехать и устроить безобразную ссору… Павел оживился, поскольку сам накануне пал жертвой безобразной ссоры, устроенной Николаем Павловичем Романовым. Он посмотрел на Кондратия и сказал: — Сочувствую. Вы настоящий друг. Мне не любовь твоя нужна, Занятья нужны мне иные: Отрадна мне одна война, Одни тревоги боевые, — тем временем Рылеев читал свои отрывки, постепенно трезвея от чая и силы слов. Вскоре Павел приблизился к рассеянному, но собравшемуся из последних сил поэту, очевидно, решив, что разговора о деле сегодня не дождаться. — Господин Пестель… Наш маленький Бонапарт… Паша сел рядом, Рылеев пожал ему руку. Павел по-настоящему почувствовал себя в кругу друзей, хоть и спорил он с северянами не мало, и показалось ему, что как будто так они все, бунтари и заговорщики, обнявшись и пожав друг другу руки, пойдут однажды на эшафот. — Прекрасные стихи, господин Рылеев. Что бы ни происходило, Отечество — наша любовь и отрада. Трубецкой, наконец, перестал сопеть в спину и отвлёкся на беседу с Оболенским. — Повезло вам, Пестель. Вы живете рассудком и не допускаете пустой любви… — Вы снова неправильно меня понимаете, господин Рылеев. Я сочувствую вам, поскольку… -Паша допил шампанское и выдохнул… — знаю, что такое несчастная любовь и горе обид. Глаза Рылеева ясно блеснули. — Помилуйте, — он зааплодировал. — Вы же камень. Вновь перед взором Павла — эти голубые, как небо в ясный день, глаза, эти острые скулы, римский профиль великого князя, его яростный крик:"Мерзавец"или нежный мальчишеский шепот:"Пашка мой». — Как же вы справляетесь со своей…-Кондратий помедлил, чтобы не заплетаться.-Любовью? — Я делаю revolution, — усмехнулся Паша. — А если горю, то до тла. Разошлись только к утру — часы в прихожей уже пробили два раза и свечи догорели до огарков. Было весело и как-то неожиданно уютно. Обсуждали поэзию, русскую словесность и пели песни от французских романсов до солдатских о тяжелой жизни. Рылеев пел проникновенно, Паша весело и даже князь Трубецкой стал подпевать нежданно каким-то оперным фальцетом. Наконец, пора и честь знать: братья Бестужевы водрузили пьяного корнета, как мешок, на себя, Каховский увязался за ними. Князь Оболенский ушёл раньше. Пора и Пестелю возвращаться в свою пустую квартиру. Паша не был бы собой, если бы напоследок не сказал расфокусированному Кондратию: — А о делах мы ещё с вами поговорим, нам всё же надо объединиться. И тут же подмигнул Трубецкому, который и не думал уходить к себе в роскошный дворец: — Утешьте нашего поэта. По-мужски. Сергей вздрогнул и лишь пробормотал: — До свидания, Павел Иванович. Дождь прошёл, ясное ночное небо смотрело на Мойку тысячей звёзд. Казалось, потеплело, или Паша разгорячился. Он немного постоял над рекой в задумчивости и побрёл к себе, неприкаянный и неспокойный, как всегда. В квартире его ждал сюрприз. Его высочество князь Николай Павлович сидел на диване в гостинной в знакомом до боли мундире, прямой, как спица. — Где вы были, полковник? — спросил и взыскующе посмотрел прекрасно-ледяными глазами. В ответ Пестель довольно хмыкнул. — Не ждали-с сегодня вас, Ваше Высочество, — полковник, подобно ловкому хищнику, неспешно приблизился к своему принцу. — Я волновался, Паш, — недовольное бурчание Ники. — Ночь на дворе, а ты бродишь неизвестно где… Пестель уверенно обхватил скульптурные щеки великого князя холодными от промозглой осени руками. Лидер Южного общества с упоением водил взглядом по рельефным скулам, прямому античному носу, красиво очерченным губам. — А ты, Никусь, не боялся призраков, когда брел ко мне в ночи? Мало ли кто может выскочить с ножом — один удар и нет Его Высочества. — Я прибыл к тебе на коне, — Николь накрыл руки Павла в ответ. — Я солгал жене, что поехал объезжать казармы. Паша, родной мой… Головой рискую ради тебя. «Мой отважный принц» — подумал Павел и дерзко растрепал напомаженную чёлку. — А я ради тебя не только в тульчинское окно залезу, но и Зимний покорю! Ничто не помешает мне тебя любить! — воинственно произнёс Пестель. Тут же в нетерпении опустился к Ники на колени и прижался к монаршьим устам хищным поцелуем. Мял и ласкал губы возлюбленного. Верхнюю, нижнюю, слегка цеплял зубами, затем зализывал. Николай томно выдохнул ему в щеку и крепко обхватил за спину. — Что ты творишь со мной, Паша… — прошептал млеющий Ники, затем отстранился. — Почему я и ночи не могу прожить без тебя, когда знаю, что ты в Петербурге? Паш, подай прошение в гвардию! — чуть ли не в приказом тоне заявил Николай. — Я всё устрою, обещаю. — Шарлотта тогда тебя вообще дома не увидит, — пошутил Паша. — Ники, я желаю построить карьеру сам, без царской милости. У меня нет основания для перевода в гвардию, а даже если я и подам прошение, ты же сам знаешь, какое это будет понижение в чине. Предлагаешь мне из полковника вновь стать капитаном? Ещё менее солидно будет спать с великим князем! Ники грустно водил по пашиному армейскому мундиру. Пестель чмокнул возлюбленного в античный нос. — А все же, я ж в Малороссии не навсегда — придёт время и мы будем видеться намного чаще. У меня есть план. — Какой ж? — А вот это изволь удержать в тайне. Придёт время, ты сам всё увидишь. — Хорошо, — Ники подавленно вздохнул. — Мой голубоглазый пантеренок, — нежно, приглушенно выдохнул Паша и продолжил ласки. Обсыпал поцелуями губы, потом жадно спустился к шее. Николь замурчал, подставляясь, взъерошенный, расхристанный, не великий князь, а его, павлов Ники, родной и любимый Колено Павла Ивановича так и давило на пах — Ники закусил губу. Хоть за окном и холод осени, но здесь, в мундире и в нарастающих страстях, становилось безумно жарко. — Пойдём на кровать, мон амур, — прошептал Николь, жмурясь. Там, в спальне полковника, Николай вновь лёг под Пестеля — отчего-то нравилось чопорному великому князю отдавать удалому Павлу Ивановичу власть над собой. Только дерзкому полковнику Пестелю он это позволял. Мужчины быстро избавились от ненужных сейчас темно-зеленых бархатных мундиров — гвардейского Измайловского полка и армейского Вятского. Офицеры жадно ласкали друг друга руками и губами. — Ах, Паша… — сладостно простонал Ники от губ Пестеля на члене. Павел обожал, когда Николай терял над собой контроль, когда великий князь был полностью во власти полковника. Пестель взял поглубже, про себя думая, что всё готов отдать, чтобы слышать это сладостное «Паша» каждую ночь. Даже револютион Павел творит, чтоб выдернуть Ники из монаршьих оков и чтоб ничто не помешало им быть вместе всегда. Паша вынул член изо рта и потянулся к губам Ники за поцелуем. — Ангел мой, — прошептал в уста. Далее последовали минуты бурной необузданной тайной страсти, которую стены на квартиры на Мойке видали уже не раз. Ни Северное общество, ни монарший долг не могли помешать мужчинам любить друг друга горячо, с жаром, как в последний раз. После Павел лежал в сладкой неге в объятиях любимого, и события дня кружились перед ним: маята полудня, вечер у Рылеева. Как разболтался тогда Павел, разгорячившись от шампанского: — Я пойду до конца, господин Рылеев, на войне и в любви. Нелепые предрассудки мешают нам быть вместе, что ж, знайте, революция сделает нас свободными. — Смотрите, друг, любовь коварна. Взгляните на меня… «Нет, то примитивные страсти Рылеева, — думал Павел. — Мужчина так не поступит, мой брат, мой Патрокл. Ники мой, он покорится мне, диктатору, так же, как покоряется сейчас. И поймёт, что я освобождаю не только народ, но и его, великого князя» ~~~ Тем временем, Кондратий Рылеев продолжал страдать по своей музе, а Сергей Трубецкой — по Рылееву. Князь заботливо зажёг новые свечи и даже компактно сдвинул посуду на столе, чтобы ничего не мешало их духовному единению. — Нет, я знавал женщин, — медленно произносил поэт, — но чтоб так… Тихо нож в спину… «Ах, Рылеев, что вы со мной творите», — передразнил в обиде. «Как бы так его обнять, — задумался князь, прицеливаясь к плечам поэта. — По-дружески. Но крепко. Но по-дружески». Прицел сбил новый вопрос Кондратия: — А кто ж любовница у господина Пестеля, не знаете? Князь молчал. Вспоминал поцелуи полковника и сказанное: «Ники, мой Ники» Боже, какой конфуз! — Он ведь тоже ранен Эротом, представьте себе. Князь вздрогнул. — Не могу знать, — ответил Трубецкой и решил: «Сейчас или никогда, надо обнять Кондратия всеми восторгами своей души» Князь прицелился вновь. Предательски скрипнула дверь, и вошла Наталья Михайловна в белом чепце и старой шали. — Кондратий, — сказала супруга строгим, нервным голосом, — пора спать. Настенька приходила, проснулась от шума. Полно буянить. Сергей Петрович обратил внимание на то, что лицо женщины было заплакано, очевидно, всё она знала про интригу своего мужа, а что здесь творилось с утра и при братьях Бестужевых, до прихода Трубецкого, страшно представить. «А если Катя узнает… — пронеслось в голове у Сергея. — А если тесть узнает… Так, стоп. А что, собственно, они узнают? Что князь хотел дружески обнять друга?» Чёртов Пестель опять запутал князя Трубецкого! Кондратий поцеловал руку жене и сказал: — Написал стихи юной Наташеньке, подбросил под дверь, и до сих пор она меня терпит. Наташа поджала губы, чтобы не заплакать. — Ну полно, пойдём, — примирительно сказала она. — Сергей Петрович, простите нас… — Да-да, — собрался Трубецкой прощаться, подумав: «Так и не обнял друга». ~~~ Сергей Петрович, крадучись, выбрался из квартиры Рылеева, аккуратно вышел за дверь дома и с опаской побрёл в темноте, ожидая удара из подворотни и Бог весть чего ещё. Только в одном доме напротив на четвёртом этаже горела свеча на окне. Впрочем, город спал, освещённый звёздами яркого неба. Эх, надо было обнять Кондратия, надо было. Какой-то юродивый всё же попался незадачливому князю. Выскочил, как из ниоткуда, и завопил: «Ээ, да вы долго жить будете, сударь, не бедовый» Трубецкой отшарахнулся и ускорил шаг. А свеча горела в квартире Пестеля, который мирно спал в объятиях своего возлюбленного и верил в победу революции и нового мира.