Доброе утро, Илай Кларк

      Когда Илай выходит за дверь, его сразу заливает ослепительным светом — вспышка, постепенно угасающая, но оставившая цветные следы в воздухе. Он неуклюже вываливается в мир, прикрывает дверь за собой — за ним какое-то служебное помещение, и оказывается, что вышел он в метро. Где-то на линиях гремят вагоны, люди бегут по делам, коридоры лиминальные и обмазаны желтым цветом. Он стоит и вдыхает — сырость, бетон. Хочется улыбаться, как сумасшедший.       Он стоит, пытаясь впитать все постепенно, не одним куском. Здесь почти ничего не изменилось — стало чуть больше рекламы и сенсорных экранов для упрощения навигации. Удобно, наверное. Он мельком оглядывает себя, внезапно смутившись своего внешнего вида, но понимает, что это сейчас последняя из его забот. Главное, что повязка на голове крепко сидит.       Илай постепенно узнаёт тут все заново, и через пару минут неуверенно двигается из подземного перехода наверх. В Лондоне воздух гораздо более тяжелый и грязный, но ему все равно приятно его чувствовать — он другой, и даже эта мизерная разница его лечит.       Когда шум движения в час пик его оглушает, он не останавливается, а продолжает шагать, внезапно охваченный нетерпением, вспенивая лужи прохудившейся обувью. Каждый метр расстояния его взвинчивает только больше — волнением, предвкушением, немного ужасом.       Он идет домой.

***

      — Да я откуда знаю, какое вино лучше идет к рыбе, я кто по-твоему, сомелье?       — Ты деревенщина, вот ты кто.       — От деревенщины слышу, — ласково огрызается Наиб, штопором вынимая пробку из бутылки. Рональд закатывает глаза, стирает лужу соуса со столешницы салфеткой. Ему тоже без разницы, с чем они будут есть сегодня ужин, они оба устали, но, понимаете, мелкие бытовые споры — это тоже язык любви. Любовь была в мелочах, крошечных жестах, в руке на плече, в чашке кофе с утра. Все равно Наиб достал его любимое, а Рональд потом перемоет посуду, хотя ненавидит это делать.       Они перетаскивают всё на стол. Вечер не свинцовый, а сапфировый — чистое полотно дымчатого синего, кусочек виден из окна их квартиры. Фонарей больше, чем звезд, а машин больше, чем людей, и несмотря на слякоть у них дома тепло. Рональд весь помятый, домашний после рабочего дня, линяет из своего пиджака и со вздохом садится за стол, чувствует ноющую поясницу.       — Тебя что, заставили в театре мешки таскать? — спрашивает Наиб, гремит на кухне посудой.       — Вроде того. Надо было поднимать Марго на руки кучу раз, потому что кто-то не мог настроить свет, — жалуется он.       — Тяжело, — произносит он с дружелюбной издевкой. — Надеюсь, спину не потянул.       — Смешно тебе? — Рональд драматично изгибает бровь, кладет ногу на ногу. Наиб садится рядом с ним, но не успевает ничего съязвить в ответ, так как в дверь звонят. Он вздыхает так тяжело, как будто мешки таскал он. Звонок не единичный, он становится тем настойчивее, чем дольше его игнорируют. — Я гляну, сиди.       — Спасибо.       — Посуду моешь сам.       Он игнорирует то как Наиб закатывает на него глаза и встает, неохотно шагая до двери. Рональд смотрит в глазок, и на пороге стоит какой-то сумасшедший с перебинтованным лицом, в ужаснейшем плаще. Он отстраняется, хмурится. Думает, может просто дверь ошиблись. Смотрит еще раз — нет, звонит именно сюда и очень нетерпеливо.       — К нам какой-то бездомный ломится, — объявляет Рональд, глядя через плечо.       Наиб чувствует, как у него дергается бровь.       — Чего?       — Сам посмотри.       — А ты не можешь с ним разобраться?       Рональд тоже тяжело вздыхает, чувствуя, что еще один противнейший звонок в дверь и он сам вырвет кнопку с проводами. Он открывает дверь, сразу загородив проход плечом, чтобы не было возможности не то что войти, даже посмотреть внутрь толком.       — Что вам нужно?       Рука замирает на полпути к звонку. Илай теряется, как будто не ожидал, что ему откроют.       — Кто вы?       — Я? — Рональд изгибает бровь. — Я тут живу.       — Нет, — растерянно возражает Илай. — С каких пор?       — Что значит «нет»?       Наиб не может разглядеть из-за спины Рональда, с кем он говорит, но на секунду ему кажется… нет, это бред. У него просто под вечер голова не на месте, не может же быть, что…       — Я точно помню, что здесь раньше жил другой человек…       Он чувствует себя так, словно его лицом окунули в воду. Наиб поднимается с места. С грохотом отлетает от стола стул, который он неаккуратно задевает, он берет трость, в ушах звенит. Он торопливо шагает к двери, отодвигает Рональда за плечо.       Человек, который выглядит в точности, как Илай Кларк, замирает и вскидывает брови, виднеющиеся из-под повязки. Глупо открывает рот, будто рыба, но ничего не говорит. У него волосы отросли, лицо забинтовано, видимо, куском рубашки, плащ как будто в саже, но он такой же. Не отличить.       — Ты седой, — выдавливает он голосом Илая.       Наиб смотрит на него так, будто увидел призрака — так и есть, потому что это не может быть он. Наиб роняет трость, тянется обеими руками и стягивает с его головы посеревшую повязку. Ему становится еще хуже, когда на него смотрят знакомые до боли синие глаза. Где-то дюжина таких, раскиданных по лицу.       — Это ты, — хрипит он, зажимая рот ладонью.       — Я, — Илай неуверенно растягивает губы в улыбке, глаза на мокром месте. Он внезапно осознает, что прошло, должно быть, очень много времени. У Наиба седые виски — сахар с корицей — и лучи морщин в уголках глаз. И какой-то незнакомый мужчина в доме, но об этом они потом поговорят.       Пока Наиб, пришибленный от чувств, оглядывает его с ног до головы, не веря своим глазам, Рональд напряженно хмурит брови и следит за ними обоими на всякий случай. Что-то тут не так. Неужели сейчас будет сопливое воссоединение с пропавшим бывшим и ему придется неловко сидеть рядом, пока они делятся тем, что у них произошло?       — Так вы собираетесь входить, или-       Начинает он, но не успевает договорить, потому что Наиб резко дергается вперед, выбрасывает кулак и, видимо, на радостях разбивает Илаю нос.

***

      — Я понимаю, за что, — Илай выдыхает ртом, а к носу прижимает комок окровавленных салфеток. — Но мог бы быть полегче.       — Не заслужил, — сухо отвечает Наиб, пока роется в морозильной камере. Он вытаскивает какой-то пакетик с фаршем и кидает ему не глядя, Илай его ловит свободной рукой и через полотенце прикладывает к переносице. Рональд стоит, прислонившись к кухонной тумбе и стучит пальцами по поверхности.       Пока Наиб не ударил его пару раз, он не успокоился, но даже сейчас у него внутри все кипело. Сначала, конечно, было потрясение, какое-то ошеломляющее чувство от осознания, что он действительно живой и стоит перед ним, а потом он осознал, что этот ублюдок сейчас будет чувствовать себя практически героем, который вернулся из сражения невредимым. Наиб не мог ему этого позволить.       — Десять лет, — начинает он, как мелко дрожит воздух перед землетрясением. — Ты пропадал черт знает где. Ты ушел и не дал никому тебя остановить. Мы десять лет думали, что ты мертв.       — Ну, я… — он прикусывает язык. Теперь, зная, что он почти не постарел, может, он и не жил. Может, в Бездне его тело заморозилось в одной точке, поэтому было неуязвимо к времени — там оно особо не существует. Не всегда, но почти постоянно.       — Заткнись. Просто. Помолчи.       — Но нам ведь надо поговорить.       — Теперь ты хочешь поговорить? — Наиб садится напротив так резко, что Илай снова боится получить по лицу. — А тебе не хотелось поговорить со мной перед тем, как ты ушел и пропал?       — Ты бы не дал мне это сделать, — Илай старается быть терпеливым. Ему не больно, ему больше обидно — он не знает, через что Наиб прошел после его исчезновения, и он не ожидал какого-то особого приема, но это?       — Интересно почему!       — А это нормально, что… — Рональд неуверенно ведет рукой у лица.       — У него это нормально, — агрессивно перебивает Наиб.       — На меня не срывайся заодно. Это ты работал со всякой чертовщиной годами, а не я.       Наиб давит пальцами на глаза, каким-то дерганым жестом убирает со лба волосы.       — Да, ладно, извини.       Илай наблюдает за их взаимодействием всеми глазами, с интересом ис каким-то тянущим за ребрами чувством. Видит, как Рональд постоянно напряжен из-за того, что не понимает, как себя вести, но держится рядом на всякий случай; видит, как Наиб пытается не перекладывать на него свое раздражение.       Он вздыхает, шумно и через зубы, прежде чем опять смотрит на него.       — Ну и? О чем поговорим? — дружелюбно произносит Наиб. Илай отрывает себе еще салфетку. Пакет с фаршем тает на полотенце и пахнет мясом.       — Если ты хочешь что-то узнать… ну, или если у тебя были вопросы…       — У меня уже давно нет никаких вопросов к тебе, — такое ощущение, что Наиб сейчас заведется с пол оборота, стоит ему произнести хоть слово неправильно. — Хотя, нет, подожди. Скажи, как давно ты из Бездны вылез?       — Где-то час назад.       Наиб оборачивается на Рональда и издает ошарашенный смешок.       — Час назад. И он решил сразу меня обрадовать.       — Я не знал, куда мне еще идти, — Илай вытирает нос, кровь больше не шла, к счастью. Переносица от холода онемела, у Наиба все еще очень хороший удар. Даже слишком, но он явно бил не от всей души.       На это он почему-то не находит ответа, только закатывает глаза, отворачивается, не зная, куда себя деть.       — Ну да, бюро ведь не работает, — бормочет он, подпирая щеку кулаком. У Илая сердце падает в желудок.       — В смысле «не работает»?       — Не в этом смысле, — Наиб сразу же его успокаивает. — Просто разошлись еще лет… пять назад. Бездна больше нигде не открывалась, вход держали до последнего.       Илай выдыхает и откидывается на спинку стула, убирает от лица пакет. Именно это он хотел услышать больше всего на свете. Становится так легко на сердце, что кружится голова.       — Твоими стараниями? — спрашивает Наиб. Он больше не звучит так холодно и злобно. Илай мелко кивает, будто не очень в этом уверен.       — Вроде того.       Они молчат. Наиб рассматривает его лицо, множество глаз, гораздо больше, чем то количество, с которым он уходил — как будто изменился, но при этом нет. Илай неловко убирает отросшие волосы за ухо.       — Значит, бюро больше нет.       — Мы тебя похоронили, Илай, — тяжело произносит Наиб. Он в мгновение кажется еще старше, будто тогда его необратимо надломило и даже сейчас зажило не до конца. — Мы все время надеялись, что ты вернешься, но прошло пять лет и единственный оставшийся проход просто закрылся. Ты хоть понимаешь?       Илай еще раз проговаривает у себя в голове — десять лет. Наибу уже должно быть тридцать семь, ему все еще двадцать четыре. Они ждали его пять лет и потом похоронили пустой гроб. Спустя долгих пять лет у них не осталось ни единого шанса его вернуть, и еще через пять лет он вернулся сам, когда его больше не ждали.       Почему он чувствует больше вины, чем радости, глядя ему в лицо?       — Я не жалею о том, что сделал.       Наиб смотрит на него так, словно ему больно.       — Ну конечно. С чего бы тебе, — он проводит рукой по лицу и отворачивается. — Получилось побыть героем, молодец.       — Что мне еще было делать? — отчаянно спрашивает Илай. — Я видел, как вы умираете. Мне надо было просто сидеть и ждать, когда это случится?       — Ты мог бы для начала просто поговорить с нами. Просто поговорить, а не бросаться в Бездну. С чего ты взял, что мы бы не придумали решение?       — Откуда я знал, будет ли оно вообще?       — Откуда ты знал, что нет?       Илай измученно трет лицо. Все его глаза синхронно закрываются, и он задумывается, передергивает ли их двоих от отвращения, когда они это видят, и сможет ли он вообще жить теперь спокойно с таким клеймом.       — Не заставляй меня жалеть об этом, — просит он.       — Господи, да я не пытаюсь. Но ты действительно считал, что так будет лучше?       — Да. Я и сейчас так считаю.       — Значит, бездна тебя не особо изменила.       Рональд наконец устает слушать их диалоги — он уже пять минут глазами оглаживает закрытую бутылку вина, но когда все-таки тянется за ней, Наиб останавливает его.       — Нахер. Доставай виски.       Рональд смотрит на него с ужасом, медленно отворачивается и, да, тянется вместо этого за виски. Илай случайно обращает внимание на его руку и видит золотое кольцо. Потом смотрит на руки Наиба и видит такое же — вывод напрашивается сам.       — А давно вы…       Наиб проследил за его взглядом, сложил ладони на столе и ласково прокрутил кольцо на пальце. Рональд с любопытством смотрит через плечо, доставая стаканы.       — Три года уже как.       Илай не знает, почему, но он чувствует себя так, словно его ударили в живот, и, видимо, на его лице это отражается. Он тут же спешит себя поправить.       — Нет, я рад за вас, правда.       — Не ври мне с таким лицом, — Наиб обводит его скептичным взглядом. Он все еще видел его насквозь, к тому же Илай разучился лгать, как разучиваются говорить после долгого молчания.       — Я не вру, я просто… я правда рад за вас, — он пытается затолкать неудобное горькое чувство поглубже, но у него не получается, и оно болит, и он действительно ожидал чего-то другого? Нет, он ведь этого и хотел — чтобы Наиб забыл его и жил счастливо, без груза ответственности за него, без приветов из прошлого, без условий и без багажа. Почему тогда внутри так тесно и тяжело? Илай замолкает вовремя, пока голос не выдал всё, о чем он думает, но его с потрохами выдают глаза.       Рональд молча ставит перед ними два стакана и садится рядом с Наибом, помешивая виски.       — Значит, вот ты какой, Илай Кларк.       Он будто включается, осознав, что очень невежливо его игнорировал все это время и протягивает руку.       — А, прошу прощения, мы ведь не знакомились.       — Заочно вы знакомы, — говорит Наиб, пока они неловко жмут друг другу руки. — Ты помнишь дело в театре «Золотая роза»? И директора?       Илай вскидывает брови, для него все как-то резко встает на места.       — Ты встречаешься с директором «Золотой розы»?       — Даже замужем, — поправляет Рональд.       — Да, точно, простите. Я привыкну.       Наиб очень надеется, что так оно и будет.

***

      После того, как основной пласт вопросов истончился, они поняли, что время далеко за ночь, почти что два часа. Наиб разрешает Илаю остаться в гостевой до утра, чтобы он выспался и придумал, что ему делать и куда идти дальше. Вариантов у него немного — можно попробовать связаться с бывшими членами бюро, но он не был уверен, стоит ли. Конечно, у них всех сейчас своя собственная жизнь, возможно, они даже не общаются, чтобы лишний раз не напоминать друг другу о тех ужасах, которые их связывали раньше. Может, наоборот, они собираются по пятницам в баре, в качестве традиции напиваясь до смерти, а в понедельник сидят в одной очереди к мисс Месмер. Илаю хотелось прямо ночью сорваться и поехать к Эзопу, но он знал, что ему надо поспать. Им всем надо.       Как он и ожидал, его старой одежды в квартире Наиба не осталось, зато Рональд был достаточно любезным, чтобы поделиться. Он вел себя вежливо, но с расстояния, видимо, воспринимая Илая, как временную помеху, перед которой, тем не менее, не хотелось показаться грубым. Илай это все равно ценил, ведь знал, что не каждый бы согласился дать ему переночевать после всего, что Рональд, скорее всего, про него слышал. Он чувствовал себя гостем, хотя когда-то имел смелость назвать это место и своим домом — когда у него была своя зубная щетка в ванной и полотенце, запасные футболки, когда он знал, где на кухне стоят стаканы, а где столовые приборы. Он ходил, не оставляя ощутимых следов в чужих жизнях, но сейчас он четко ощущал, что это всё не его. Наиба, но не его, потому что Наиб ему больше не принадлежал.       Принадлежал ли когда-нибудь? Или это Илай принадлежал, как верующий принадлежит своей вере?       Так Илай осознает, что уже минуту пялится на то, как вода из крана переполняет стакан и льется за края в раковину. Он стряхивает туман в голове. Надо оставаться в настоящем, а не в своих мыслях.       Перчатки, протершиеся до тканевой подкладки он выбрасывает в мусор, туда же идет грязная повязка, его любимый плащ и почти все его вещи. Удивительно, как неодушевленные предметы износились, а сам он не постарел ни на день — он все еще выглядит как какой-то молодой специалист или студент-выпускник, просто не стриженный пару месяцев. Он думает о седине на висках Наиба, думает о том, как благородно года очертили лицо Рональда. Интересно, как изменились остальные. Глядя на себя он не думал, что десять лет — это на самом деле очень много.       — Утром позвони Кевину, он тебя заберет, — Наиб оставляет ему на тумбочке свой старый мобильник, которым Илай еще знает, как пользоваться. Оказывается, все уже перешли на сенсорные и без них никак.       Он кивает. Он сидит на кровати, не решившись лечь и остаться один на один с тишиной впервые за десять лет — он так привык к завываниям ветра и легкому шороху мгновенного разложения, что тишина ощущается жутко неправильно. В комнате горит одна лампа над кроватью, ночь тихая, разрывается только шумом машин издалека или чьей-то сиреной. Наиб прислоняется плечом к дверному проему, переносит вес на здоровую ногу — Илай заметил, что он гораздо сильнее полагается на свою трость, и не понял, это из-за того, что его колено стало хуже, или он просто расслабился и перестал строить из себя неуязвимого.       — Ты вообще планировал возвращаться? Или это случайно получилось?       Илай кусает щеку. Этот вопрос залез слишком близко к сердцу. Он и сам не знает — сначала он думал, что останется в бездне, и ничего страшного в том не будет, а потом, ближе к концу, он почувствовал конечность своего пути, как будто незримая точка назначения. Возможно, бездна сама его вывела, потому что глубоко внутри он хотел обратно.       — Ты злишься на меня?       — Я могу тебя понять сейчас… но да, я злился.       Илай пялится в ковер. Он не может расслабиться, не может занять ничем руки.       — Я рад, что ты вернулся, но я не хочу, чтобы ты хоть на секунду подумал, что то, что ты сделал, было правильно, — ровно, с ожесточившейся нежностью произносит Наиб — горький сироп от кашля, колючая перьевая подушка. — Я знаю, что у тебя не было выбора, ты не мог по-другому, но это было ужасное решение.       В бездне время тянулось, как густой мед, стекающий с ложки, и при этом неслось, как поезд по рельсам — оглушительно, быстро, неостановимо. Камни срастались по песчинкам и растирались друг об друга в пыль за секунды, трава прорастала, желтела и жухла, а потом умирала, сгнивая в ничто. Может, с ним это случилось множество раз, но он этого не понял, поэтому не изменился.       Он поднимает глаза, как будто не услышал того, что ему только что сказали. Наиб раздраженно вздыхает.       — Илай.       — Тебя я тоже видел.       Они смотрят друг на друга.       — Когда бездна показала мне их смерть. Ты тоже был там, — сознается Илай, потому что он всегда сознается, когда говорит о вещах — как грешник исповедуется, мечтая очистить душу. Может, несправедливо вываливать на него это сейчас, но раз уж ему больше незачем врать и некого спасать… — Поэтому я сорвался и попытался сломать Вход. Я знаю, что это было неправильно и я наделал ошибок, но я не смог по-другому.       Человек, которого он давным-давно похоронил, сейчас кажется ему более живым, чем когда-либо — сейчас, когда ему некуда идти, некому высказаться и он буквально умоляет о понимании. Наиб больше не может быть к нему жестоким — он когда-то любил его. Просто любовь, которую некуда сложить, сгнивает в скорбь, и он не знает, что остается после этого. Что осталось в его сердце от Илая, так это глухая боль, как заноза, загнанная слишком глубоко, чтобы достать.       — Я думал, что делаю все правильно, но бездна продолжала показывать мне тебя очень долго, и я боялся, что не успел, или ошибся, или…       Наиб, оказавшийся рядом, молча кладет ладонь ему на шею, а Илай льнет к нему, обхватив за торс и уткнувшись лбом куда-то в солнечное сплетение. Его трясет. Он кажется Наибу таким потерянным и наивным, но вместо раздражения, внутри этот факт отзывается мягкостью. Он — первый, к кому Илай пришел, вернувшись из бездны, он — первый, кто посмотрел на него, как на человека, а не список предосторожностей при работе, он — первый, кто дал ему хотя бы кусочек того, что счастливые люди называют домом. Илай вдыхает и чувствует, как ему тут же слезливо сдавливает горло — Наиб пахнет по-другому. Даже эта крошечная ниточка, с которой он мог ощутить что-то знакомое, истончилась и оборвалась. Перед ним чужой человек. Он никогда не вернется домой.       Илай всю ночь лежит, сжавшись в точку на боку, пока за окном не посветлеет и часы на телефоне не покажут приемлемые восемь утра, чтобы вставать и начинать собираться на выход. Даже под одеялом ему холодно.