Hello Winter

Химия. Все было химией, по крайней мере для Шерлока. В возрасте восемнадцати лет, студента первого курса Университетского колледжа Лондона, он видел мир именно так: как неограниченную цепочку реакций, где каждое действие имеет свою причину, каждое событие — свою закономерность. Он знал, что факты — это элементы, и как бы не была запутана его жизнь, как бы ни вмешивались случайности, он всегда мог свести их к строгому математическому уравнению. Но с каждым годом, чем больше он постигал мир, тем яснее становилось: даже самое простое уравнение не всегда решается с первого взгляда. Холмс продолжал быть тем же умным, дерзким и порой слегка провокационным, как и прежде. Однако теперь его лицо было окружено более выраженными скулами, а черты стали острее, как если бы его интеллектуальная непоколебимость и логическая неуступчивость нашли своё отражение в физическом облике. Он возмужал, стал заметно выше, и теперь, несмотря на всю ту же резкость в манерах и взглядах, которые когда-то вызывали у взрослых скорее улыбку, а не беспокойство, его проявления оставляло людей в растерянности. И, как обычно, это его ни капельки не беспокоило. Даже напротив, доставляло почти явное удовольствие. Мир мог бы мириться с его отличием от остальных, но вот не все были готовы принять его таким, какой он есть — и это давало ему втайне свою странную форму удовлетворения. Его брат Майкрофт, который не переставал беспокоиться о будущем младшего, часто напоминал, что привычка игнорировать лекции и посвящать своё время экспериментам, из которых не всегда выходили очевидные научные открытия (даже если сам Шерлок был убеждён в их важности), может обернуться неприятностями. Эксперименты с парами газов или безумные теории о пространственном перемещении людей воспринимались Майкрофтом как лишённая смысла трата времени. «Сколько можно, Шерлок? Пора бы уже серьёзно заняться делом. Ты же можешь больше!» — настаивал он, его голос проникнут недовольством, смешанным с отчаянием. Но Шерлок знал, что все эти слова будут рассеяны как дым. Он не испытывал ни желания слушать, ни намерения подчиняться. Сейчас, стоя в коридоре, Шерлок ощущал странную смесь равнодушия и легкого раздражения. Он давно привык к подобным ситуациям, когда его действия или высказывания неизменно вызывали бурю, порой даже напоминали химическую реакцию, где он был одновременно и катализатором, и результатом. Он знал, что если просчитать всё до мелочей, то легко можно избежать крупных неприятностей. Но вот, что его бесило особенно, так это то, что всегда приходилось выходить из этих ситуаций, как из неудачных экспериментов. В данном случае это была не просто очередная стычка с профессором, а настоящий вызов, перебравший все пределы. Не просто огорчение, а обида, которую даже добродушный и обожаемый преподаватель не мог простить. Конфликт с профессором Брайтом, конечно, не случайный. Шерлок, как всегда, не удержался от своей изысканной игры с сарказмом, и в какой-то момент эта игра перешла грань, став личным оскорблением. Профессор, который когда-то с благосклонностью относился к его необычайному уму, теперь был настолько оскорблённым, что не мог просто закрыть глаза на этот выпад. И вот, теперь Шерлок оказался перед дверью приемной ректора, понимая, что ему предстоит выговор, возможно даже более серьёзные меры. Холмс неосознанно поправил воротник своей тёмно-синей водолазки, привычка, родившаяся ещё в те холодные январские дни, когда его длинный плащ развевался вокруг него, как древний свиток, что никто не решался раскрыть. Это движение — маленькое, почти механическое — не имело смысла для окружающих, но для него было чем-то глубоко личным, напоминанием о том, как легко можно быть поглощённым безбрежной интеллектуальной суетой, которая царила в этих университетских стенах. Когда Шерлок, наконец, не выдержал томительной скуки и вошел в приемную, он ожидал увидеть очередной унылый интерьер, лишённый какой бы то ни было интриги. И, по правде говоря, поначалу так и было. Помещение встретило его привычной обстановкой казённого равнодушия: разбросанные стопки документов, выцветшие обои, застоявшийся воздух, который, казалось, сам скучал от своей застоявшейся сути. Свет из высоких окон проникал лениво, как кот, которого слишком часто будят без необходимости. Единственное живое существо в данном пространстве — девушка за стойкой. Она была погружена в свои бумаги с той сосредоточенностью, которую можно увидеть только у людей, чья работа требует постоянной борьбы с бюрократическим хаосом. На её носу громоздились тёмные очки, скрывавшие взгляд, а в её облике читалась приметная смесь усталости и упорства. Её поза, её движения — всё это принадлежало одной из тех несчастных душ, которые погружены в вечный бег по кругу академических забот. Бюрократ? Возможно. Студентка, не спавшая ночь из-за курсачей, кофеина или чего-то покрепче? Тоже вариант. Шерлок отнёс её к категории «неважных лиц», которые мелькают в его поле зрения и тут же из него исчезают. Он был уже готов пройти дальше, целеустремлённо, как корабль, обходящий рифы, направляясь к кабинету ректора. Но вдруг, в одно мгновение, что-то резко его остановило. Простое движение, которое обычно остаётся незамеченным. Она приподняла очки на лоб, как бы ставя запятую в длинном предложении. Но этого жеста оказалось достаточно, чтобы мир вокруг него слегка вздрогнул. Глаза. Эти глаза. Что-то в них зацепило его, как плохо прибитая доска цепляет рукав проходящего мимо человека. Они были чёрными, бездонными, и в этих глубинах притаилось нечто неуловимо знакомое. Его внутренний механизм моментально включился. Логика взвыла: «Нет. Это не она». Он был слишком умен, чтобы позволить себе верить в такое совпадение. Но ум — это одно, а интуиция, этот капризный дух, уже хихикала ему за спиной. Шерлок посмотрел на нее снова, но теперь взгляд его стал более пристальным, почти хирургически точным. Холмс, погружённый в привычное для него состояние анализа, отметил каждую деталь, каждую несоответствующую черту. Практически всё в её облике шло вразрез с образом, хранившимся в его памяти, и мысль о том, что здесь могла быть она, была абсурдной. Перед ним сидела женщина с тонкими, блеклыми волосами, которые напоминали увядшую траву, потерявшую свежесть и блеск под тяжестью времени. Её фигура поражала своей хрупкостью — узкие плечи, тонкие руки, как бы вырезанные из фарфора, и общая эфемерность, будто её можно было развеять легким дуновением ветра. Кожа, слишком бледная, казалась прозрачной, подчеркивая угловатость черт. Всё в ней говорило не о перемене, а о том, что это кто-то другой — чужая, едва ли похожая тень. Её наряд был столь же эксцентричным, сколь и неожиданным оказалось то, как она сумела привлечь его внимание. Винтажные брюки с высокой талией и просторный пиджак поверх белоснежной майки создавали иллюзию ещё большей худобы, словно её фигура была нарочито вытянутой карикатурой. Тот самый кричащий модный стандарт, который почему-то славил слабость и беспомощность, — «героиновый шик», как его называли. Для Шерлока же это было воплощением чего-то глубоко неестественного. Тщательно сконструированный спектакль, восхваляющий декадентский образ жизни, у которого нет иной цели, кроме демонстрации упадка. Это неприятное ему позёрство, будто бы приглашающее к восхищению своей мнимой болезненностью, вызывало у него не столько раздражение, сколько ощущение легкой отстранённости, как от театра абсурда, который он не стремился понять. И всё же, даже на фоне этого тщательно выстроенного образа, внимание неизбежно приковывал шарф. Яркий, фиолетовый, с индийскими узорами, он выглядел так, будто явился из сна — или, быть может, из кошмара. Этот неожиданный взрыв цвета, прорезающий её мрачный облик, был одновременно вызовом и загадкой, вспышкой света среди удушливой тьмы. Казалось, что шарф был чужеродным элементом в её облике, деталью, которая не принадлежала этому образу. Он выделялся настолько ярко, что Шерлок мгновенно зацепился за него. Скорее всего, подарок. Но от кого? Шерлок попытался отмахнуться от внезапного наваждения, заставить своё сознание вернуться к порядку, но мысли накатывали, как приливная волна, вырываясь из-под его контроля. Нет, не могла быть она. Не могла. И всё же это «не могла» звучало как вопрос, цепляясь за каждую нить его логики, подобно настойчивому, излишне любопытному ребёнок. Он выдохнул, как будто отдавал себе строгий приказ — остановись. Он мысленно вернулся к стенам, которые когда-то с таким тщанием выстроил вокруг её образа. К тому, как запер её в тёмном ящике памяти, заколотил его досками, а на крышке выжег крупными буквами: не трогать. Он знал, сколько усилий потребовалось, чтобы вычеркнуть её имя, стереть её лицо, размыть её голос. Всё это, он думал, давно позади. Но сейчас, смотря на эту женщину, одновременно до боли знакомую и до странности чужую, он ощутил, как крышка того самого ящика вдруг с треском сорвалась, и всё его тщательно спрятанное прошлое вырвалось наружу, окутывая его разум густым, обволакивающим туманом. И тут — слово, изменившее все. Оно прозвучала неожиданно, как громкий звон посреди безмолвной ночи, сорвавшись с губ ректора, который с энергичной улыбкой вышел из коридора, откуда сам пришел Холмс. — Винтер! — прогремело имя, бодро, почти весело. Шерлока будто ударило молнией. Его сердце отозвалось глухим, тяжёлым ударом, предупреждая о чём-то, чему он ещё не успел дать имя. Это была Винтер. Здесь. Сейчас. Перед ним. И когда их взгляды, наконец, встретились — пусть на короткое, мимолётное мгновение, прежде чем девушка переключила внимание на ректора, — Шерлок пришёл к полному логическому осознанию, что это точно она. Он увидел её улыбку: тёплую, дружелюбную, почти школьно-вежливую. Но в этой теплоте было что-то тревожное, что-то... неправильное. Это была не настоящая улыбка. Нет, это был искусный фасад, натянутый, как драпировка на ветхой стене. Шерлок узнал его безошибочно. Он много лет пытался повторить именно её, ту самую маску, которая не заключала в себе ничего подлинного, ни крупицы искренности, ни намёка на связь с миром. Она служила только одному — скрывать холод за глазами. Когда их вызвали вместе в кабинет, они пересеклись в дверях. Шерлок посмотрел на нее краем глаза и понял, что не мог избавиться от ощущения, что прошлое вдруг не просто напомнило о себе, а вернулось с неумолимой настойчивостью, стуча в его жизнь, как барабанный бой. Оно, казалось, намерено было ворваться, разбив в щепки его тщательно возведённые баррикады. А Винтер... Она была здесь. Сама Винтер. Её холод, когда-то острый, теперь смешивался с уютной теплотой кабинета. Этот странный контраст — ледяное присутствие старой знакомой и почти домашняя атмосфера комнаты — сводил его с ума. Но больше всего Шерлока беспокоило другое. Она его не узнала. Что, конечно, вполне оправдано — ведь тогда ему было двенадцать, а теперь перед ней стоял высокий, несколько угрюмый мужчина. Тем не менее, даже с учётом всех обстоятельств, это оставляло неприятное послевкусие. В её глазах не было ни проблеска воспоминания, ни искры узнавания. Для неё он никто. Просто ещё одно лицо, мелькнувшее в толпе, пустая фигура на периферии её мира. И, осознав это, Шерлок ощутил странный, мучительный укол. Как будто потеря того, что, как он думал, уже давно перестало иметь для него значение, вновь дала о себе знать.

***

Его внимание было приковано к каждой детали её облика, словно он пытался собрать из них единый пазл. Лицо, перекрытое пеленой усталости, кожа — бледная, как бумага, растянутая над острыми скулами. Но глаза… глаза были чем-то особенным. Несмотря на некую изнеможение , они светились искорками живого ума, похожими на тлеющий уголь, который вроде бы и угас, но стоит подуть — и вспыхнет снова. Тёмные круги под ними придавали её облику загадочную ауру. Естественно, в такой ситуации он не мог не подвергнуть ее внешний вид полному, беспощадному анализу, и вот его взгляд упал на ее ногти. Аккуратно ухоженные, но без лака, слегка шероховатые на кончиках — явный признак того, что она все-таки не слишком беспокоится о внешнем блеске, но, вероятно, уделяет внимание чистоте и практичности. Отсутствие лака могло говорить о её хобби или образе жизни, где нарочитая красота уступает месту удобству. Возможно, она часто работает руками. Опять занимается скрипкой? Макияжа почти не было. Лёгкий слой тонального крема, который скрывал следы усталости, и тушь, нанесённая быстро, возможно, наспех. Она либо стремилась выглядеть собранной, либо, возможно, научилась обходиться минимальными средствами — и не только в макияже. Что касается денег, то, кажется, с ними не всё в порядке. Хотя одежда… Она была далеко не дешёвой. Тут чувствовалась осторожная, изысканная роскошь, скрытая за тщательно подобранными тканями и утончёнными линиями. Возможно, она просто умела умело балансировать на грани между нуждой и изысканностью, не позволяя одному преобладать над другим. Ещё одна важная деталь, не ускользнувшая от его него — её осанка. Она сидела спокойно, слишком спокойно, как будто её эмоции были приглушены невидимой преградой. Это не была расслабленность, но и не напряжение. Такое состояние Холмс часто видел у людей под воздействием транквилизаторов — плавные, неторопливые движения, отсутствие излишней реакции на раздражители и общее ощущение отстранённости. Её плечи были опущены, а дыхание ровное и размеренное, что ещё больше подкрепляло эту гипотезу. Шерлок, погружённый в собственные размышления, пристально наблюдал за ней — так, словно каждая её мельчайшая деталь была ключом к разгадке величайшей из всех головоломок. Его взгляд неотрывно следил за изгибом её жестов, за тем, как она чуть заметно приподнимает подбородок или едва ощутимо задерживает дыхание на пол секунды. Он был так поглощён, что, кажется, не сразу услышал голос ректора, который с хлёсткостью учебного колокола ворвался в его сознание. — А вот и Винтер, наша гордость и радость, — провозгласил ректор с тем же тоном, каким обычно восхваляют старинные реликвии в школьных музеях. — Ну и, разумеется, молодой мистер Холмс, первокурсник химического факультета. Мог бы стать лучшим студентом, если бы его врождённый талант к созданию каверзных вопросов применялся по назначению, а не исключительно к профессорам. Интонация ректора был одновременно приветлива и сдержана, он старательно придавал себе облик человека, способного шутить, но не забывающего о долге. Его улыбка держалась на лице ровно столько, сколько требовалось для соблюдения приличий, а потом и вовсе испарилась без следа. Шерлок дёрнулся, будто кто-то резко рванул за невидимую ниточку, и взглянул на мужчину, в его глазах уже формировалась реплика — что-то остроумное, язвительное и, конечно же, безнадёжно дерзкое. Но прежде чем он успел выдать свою очередную колкость, мисс Харкурт повернулась к нему. Её взор был точным, как выкройки дорогого костюма, выверенным до миллиметра. — Я надеюсь, что вы не пригласили меня сюда ради очередного студента, — произнесла она, и её голос, приобретший едва уловимый хрип, как будто вырванный из дымных лет общения с сигаретами, был одновременно спокоен и остёр подобно лезвию бритвы. — Я, конечно, была бы счастлива взять под своё руководство «непризнанного гения», но боюсь, мои нервы не выдержат подобного испытания. Наши подходы к дисциплине, как мне кажется, весьма различны. Её смех, короткий и ледяной, студеным порывом ветра скользнуло по комнате, оставляя за собой ощущение холода, который так ярко ощущается, когда он проникает в самые уголки тела. Это не был смешок, который должен был бы вызывать смех в ответ. Это был звук, рождающий скорее чувство некой инфериорности, своего рода инструмент, точное оружие, и, как ни странно, Шерлок не мог не восхищаться этим. Но гораздо более важным был её взор. Пронзивший его, такой же, как его собственный, что теперь, словно два зеркальных отражения, встретились в комнате. Такой же утончённый, с едва заметной скукой, с тем же импульсом, скрытым под внешним равнодушием. Шерлок знал этот взгляд — встречался с ним часто, заглядывая в зеркало, как если бы её глаза и его были разделены лишь тонкой границей, и вот теперь он наблюдал его в другом человеке. В ней. И это чувство было одновременно знакомым и странным. Почти раздражающим. Почти. В этот момент, когда его внимание сосредоточилось на её лице, он понял нечто важное. Несмотря на все перемены, которые, казалось бы, стали неотвратимы — её тело и лицо изменилось, взгляд стал усталым и более затуманенным, — суть оставалась по-прежнему неизменной, по крайней та часть, до которой он докопался за тридцать минут их общения 6 лет назад. Как будто Винтер, с её холодной ироничной сущностью, оставалась неподвластна времени, столь же отстраненная и бескомпромиссная, какой он её помнил. И, что самое странное, его раздражение возникло не от простой грубости, а от того, что она говорила с ним так, как если бы он был пустым местом, ни больше ни меньше. Как будто её глаза говорили: «Ты — ничто, и всё, что ты делаешь, не имеет значения». И это пробуждало в нём желание доказать обратное. Шерлок ухмыльнулся, позволяя себе ту знакомую игру — тонкую грань между высокомерием и остроумием, на которой он всегда любил балансировать. — Это да, — ответил он с задумчивой лёгкостью, — но если рассматривать ситуацию с точки зрения пользы, которую я мог бы теоретически принести, мои положительные качества, вероятно, перевешивают отрицательные. Хотя, конечно, всё это довольно субъективно, не так ли? Он внимательно наблюдал за её реакцией, и, как Холмс и хотел, она ответила на его слова с той же долей снисходительности. Её губы дрогнули, едва уловимая тень неизвестной эмоции проскользнула по её лицу, прежде чем её голос прорезал воздух. — Субъективность применима к перспективе, не к истинной сути, — произнесла она коротко. Её черные глаза блеснули на миг, как два кусочка обсидиана, за которыми прятались мысли, неподвластные ни разгадке, ни влиянию. — Как лаконично, — заметил он. — И всё же, разве понятие истины не основано на субъективности? — Нет, — последовал её ответ, отрезанный столь точно, что мог бы служить образцом минимализма. — истина существует независимо от нас. Мы её воспринимаем или нет, но она не зависит от наших мнений. Субъективность — это иллюзия, созданная нашим ограниченным восприятием. Настоящая истина вне нас. Её голос был лишён всякого вызова, только строгая ясность, подобная удачно огранённому алмазу — прекрасному и неизменно холодному. Шерлок чуть переменил позу, словно в нём шевельнулась пружина. Движение едва заметное, но вполне говорившее о его внутреннем состоянии. — Забавно, — протянул он, не выдавая легкого всплеска внутреннего азарта. — то есть вы утверждаете, что истина существует в абсолютной форме, независимо от того, как мы её воспринимаем? Что тогда делать с множеством теорий, утверждающих, что сама истина меняется в зависимости от точки зрения? При упоминании философских трудов её взгляд, наконец, поднялся, с лёгким, но неуловимо красноречивым сожалением, как будто она вот-вот оторвётся от трогательно скудной стопки бумажек, которая, если подумать, явно не заслуживала большего уважения. В её глазах не было усталости — нет, скорее, что-то вроде суховатого, научного терпения. Это был взгляд человека, который неожиданно обнаружил в своей лаборатории особо навязчивого комара и, вместо того чтобы с раздражением прихлопнуть его, решил взять лупу и изучить этого настырного мерзавца во всех подробностях. Когда она вновь заговорила, её интонация прозвучала ровно, подобно тиканью метронома, а слова — колкие, но флегматичные, — тем не менее, находили точные слабые места. — Истина, как вы её называете, не меняется, — произнесла она, наклоняя голову чуть вбок. — Меняется только наша интерпретация. Сказано это было с такой обескураживающей уверенностью, что её слова звучали скорее как аксиома, нежели как плод размышлений. На секунду воздух застыл, наполнившись той особенной тишиной, которая сопровождает редкие мгновения интеллектуального столкновения. И тут Шерлок почувствовал это снова — едва заметное покалывание на периферии сознания, тот самый зуд, который пробуждается только тогда, когда разум сталкивается с достойным вызовом. Общение с ней было как партия в шахматы, где фигуры не имели веса, а победа — смысла, но каждая фраза требовала такой филигранной точности, что его разум буквально танцевал на острие. Разумеется, Холмс не дал тишине укорениться. Его ответные слова полились с почти нарочитой лёгкостью, будто он не размышлял над каждым из них с ювелирной дотошностью, что, конечно, было бы ложью. Их диалог, подобно рапсодии, становился всё сложнее и быстрее, фразы летели между ними, как тончайшие стальные клинки, которые касались, но не ранили. Эхо этих слов, казалось, заполняло комнату, будто сама обстановка была настроена резонировать с частотой их интеллектуальной пикировки. Шерлок даже поймал себя на мысли, что, несмотря на свою тщеславную уверенность, он ощущал нечто почти приятное — пусть и слегка раздражающее. Винтер, со своей идеальной непроницаемостью, отбивала каждую его подачу с невероятной точностью. Её равнодушие, казалось, само по себе было оружием, столь эффективным, что он почти начал подозревать в этом умышленную стратегию. И всё-таки их дуэль не могла длиться бесконечно. Как раз в тот момент, когда особенно хлёсткая реплика взвилась в воздух, подобно снаряду, чей удар был предопределён, ректор, сидевший до того в позе недовольного зрителя, решил вмешаться. — Господа! — голос его гремел так, словно он привык к тому, что аудитории заполняют лекционные залы, а не уютные комнаты. — Надеюсь, я не перебиваю что-то чрезвычайно важное. Шерлок приподнял светлую бровь, всё ещё сохраняя лёгкую тень улыбки на губах. Винтер, напротив, никак не изменила выражения лица, лишь сложив руки на коленях с таким видом, словно ей было невероятно скучно. — Холмс, — продолжил ректор, его тон стал заметно суровее, — позвольте напомнить, что я позвал вас сюда не для того, чтобы вы устраивали словесные дуэли с мисс Харкурт. И, смею заметить, не для того, чтобы вы превращали каждую встречу в цирковое представление, в котором вы неизменно играете центральную роль. Шерлок слегка пожал плечами, его взгляд стал ещё более невозмутимым. — Я лишь отвечаю на вызов, сэр, — сказал он, словно это объясняло всё. — Вызов? — ректор шумно выдохнул. — Холмс, вы вечно находитесь в состоянии войны с окружающим миром. А теперь, похоже, вы решили втянуть в это мисс Харкурт, которая, позвольте мне напомнить, имеет гораздо более важные дела, чем терпеть ваши дерзости. — Уверен, мисс Харкурт в состоянии позаботиться о себе, — с лёгким намёком на веселье ответил Шерлок, бросив взгляд в её сторону. — Вопрос не в её способности, — рявкнул ректор. — Вопрос в вашей манере себя вести. Холмс, если вы продолжите в том же духе, я начну подозревать, что вы приходите в университет исключительно для того, чтобы раздражать окружающих. И знаете что? Это далеко не самая выдающаяся черта. Винтер, наконец, позволила себе тонкую, ледяную ухмылку. — О, мне кажется, он как раз в этом и преуспел, — заметила она с почти едва-ли уловимой иронией. — Но в следующий раз я попрошу заранее предупредить меня о подобных встречах, чтобы подготовить достойный ответ. Или вообще не приходить. Ректор тяжело вздохнул, словно пытался напомнить себе, что всё-таки является взрослым человеком, а не родителем двух избалованных детей. — Холмс, вы будете молчать, пока я говорю, — произнёс он, наконец, обретя своё хладнокровие. — И поверьте, если это повторится, последствия будут гораздо менее… риторическими. Речь ректора, звучавшая где-то на задворках, напоминал низкий гул далёкой сирены — вроде бы важной, но невероятно утомительной. Его тирада о недостаточной посещаемости и недопустимости нарушения универсальных стандартов дисциплины едва доходила до сознания Шерлока, разбиваясь о мощные стены его равнодушия. Слова «невыносимая самоуверенность» и «безответственность» промелькнули где-то рядом, словно мимоходом сказанные кем-то, кто не понимал, что человек, которому они адресованы, давно уже не слушает. Шерлок сидел с тем самым выражением лица, которое можно было бы назвать предельно внимательным, если бы не тонкая игра мышц у рта, намекавшая на скрытое нетерпение. Он изредка кивал — механически, как маятник старых часов, — при этом взгляд его то и дело перескакивал на мисс Харкурт. Она сидела, почти неподвижная, погружённая в свои бумаги. Её изящные пальцы касались страниц так, как музыкант касается струн инструмента — легко, точно, с едва уловимым ритмом. Шерлок заметил складку на её лбу, и это, странным образом, вызвало у него чувство одновременно интереса и возмущения. Он хотел знать, о чём она думает. Хотел заставить её посмотреть на него, признать его присутствие еще раз. Когда их взгляды всё-таки опять встретились — в тот краткий, почти кинематографически замедленный момент, Шерлок попробовал передать ей свои мысли, как какой-нибудь викторианский медиум на спиритическом сеансе:«Взгляни на меня! Узнай! Я тот самый наглый мальчишка с твоей скрипкой. Я всё такой же умный, всё такой же нахальный, и, да, я здесь!». И тут его передернуло. Скрипка. Точно. Как будто гром среди ясного неба — о, как он ненавидел подобные клише, но они, к несчастью, были до ужаса уместны, — он вспомнил про значимость скрипки в их истории. Идея зародилась в его голове, сначала едва ощутимой искрой, а затем разгорелась, как бумажный кораблик, который случайно подожгли. Напомнить ей. Вызвать у неё ту самую, едва заметную вспышку узнавания. Его разум, подобно сложной швейцарской машине, уже выстраивал детали плана. Взять ту самую скрипку. Сыграть на ней. Но не просто что-то стандартное, что мог бы сыграть любой. Нет, это должно быть сообщение, музыкальная телеграмма, написанная специально для неё. Мелодия, которая скажет больше, чем могло бы любое слово. Пока ректор, подобно древнему философу, тщательно возводил словесные замки из высоких материй, Шерлок явно не счёл нужным даже заглянуть внутрь. Его мысли упорно кружили где-то далеко за пределами зала, словно раздражённая оса, упрямо вьющаяся вокруг давно намеченной цели. Это был не просто очередной каприз удивить кого-то своим блестящим умом или, как всегда, исполнить безупречное соло на скрипке собственного остроумия. Нет, это было глубже, серьёзнее. Это было необходимо. Как воздух или хотя бы чашка приличного чая в середине лондонского утра. Ему нужно было знать, что за дьявольский механизм скрывается за красивой маской безразличия. Загадка, мучившая его давным-давно, словно застрявший в зубах кусочек кедрового орешка, требовала ответа сейчас пуще прежнего. Он знал, что этот путь, возможно, окажется не просто тернистым, а болезненно знакомым. Шерлок, конечно, всегда был мастером избегания — с прыткостью циркового акробата он уворачивался от чего угодно, что напоминало о прошлых ошибках. Но теперь, видимо, пришло время посмотреть в лицо этим теням. Где-то на краю сознания он уже чувствовал, как старые раны едва заметно заныли, как запылённые шестеренки музыкальной шкатулки вновь начали вращаться.

***

В этом кабинете, где пыльные книжные полки стояли, словно архаичные стражи, а воздух был густым, напряжение между ними создавалось само собой, без чьих-либо усилий. Атмосфера тянулась и натягивалась, как плохо настроенные струны старого контрабаса, и готова была разорваться от одной лишь неудачно брошенной ноты. Когда Шерлок, с лёгкой, почти вызывающей усмешкой, внезапно предложил, чтобы именно мисс Харкурт контролировала его, её брови чуть поднялись, но не больше, чем это требовалось для вежливого любопытства. На лице Винтер не было ни удивления, ни забавы — только тот невозмутимый взгляд человека, который, казалось, успел пересмотреть слишком много подобных спектаклей и теперь воспринимал их исключительно как фон. — Как интересно, — произнесла она тоном, который легко можно было принять за скучающую констатацию факта. Она даже не отвлеклась от бумаг, аккуратно переворачивая страницу. — Вы действительно думаете, что я потрачу на это своё время? Её слова прозвучали мягко, почти лениво, но в них ощущалась странная, спокойная уверенность. Это не было заявлением, а скорее лёгким наблюдением, как если бы за окном прошёл человек, чьи шаги слишком громкие, чтобы остаться незамеченными, но всё же не заслуживающие особого внимания. Шерлок прищурился, оскал на его лице стал почти хищным. — А почему нет? Разве вам не любопытно посмотреть, как работает «непризнанный гений»? — сказал он, словно бросая монету в пруд, ожидая, что та вызовет ответные круги на воде. На это Винтер даже не удостоила его ни ответом, ни взглядом. Она лишь слегка повела плечом — движение, которое можно было истолковать как угодно, но скорее всего, оно вообще ничего не значило. И всё же их обмен репликами, несмотря на её кажущееся равнодушие, спустя пару секунд опять возобновился и принял стремительный, почти театральный оборот. Ректор, до этого старательно пытавшийся казаться неподвижной частью интерьера, наконец, ощутил, как атмосфера кабинета снова превратилась в поле сражения, а он, как незадачливый пастух, оказался между двумя неукротимыми быками. — Всё! — прогремел он, подобно могучему дирижёру, пресекающему какофонию. — Мистер Холмс, выйдите из кабинета. Немедленно. Шерлок тут же встал с таким видом, словно это он, а не ректор, завершил разговор. Его пальцы невидимо стряхнули с пиджака какой-то воображаемый налёт разочарования. На мгновение он задержал взгляд на Винтер, но она оставалась совершенно невозмутимой. Ни тени триумфа, ни намёка на досаду — только лёгкий наклон головы, как у человека, задумавшегося над чем-то совсем другим. И он ушел. Хотя, надо признать, не слишком далеко. Прошло где-то десять минут, как Винтер, ровно поднявшись, тоже покинула кабинет. Её шаги были быстрыми, но её мысли, кажется, отступили далеко вглубь. Она шла, не замечая ничего вокруг, пока вдруг почти не споткнулась о знакомую фигуру, стоящую у двери с выражением лица, которое могло бы взбесить любое разумное существо. Шерлок, прислонившись к стене, выглядел как человек, нашедший в жизни что-то до смешного занятное. В его глазах, всегда ярких, как два карнавальных фейерверка, заплясали искры, когда он заметил пачку сигарет, небрежно выглядывающую из её кармана. — Неплохое время, чтобы устроить перекур. — произнёс он с той наглой непринуждённостью, которая всегда подливала масла в огонь. Его голос, одновременно дерзкий и притягательный, словно насмехался над её терпением, предлагая игру, в которой они оба уже были мастерами. С подчеркнуто напыщенной грацией, достойной, пожалуй, Бенедикта в пьесе Шекспира, Шерлок протянул руку, словно благородный кавалер из романтической драмы, предлагая взять у Винтер её бумаги. Она, не спеша, подарила ему взгляд — короткий, острый, и уже, кажется, мысленно просчитывала, в чём тут подвох. Однако, после секунды размышлений, она кивнула, настолько сдержанно, что это движение могло бы сойти за случайное. Таким образом они направлялись к выходу, под аккомпанемент его внутреннего ажиотажа, который, будь он нотами, наверняка сложился бы в бурную симфонию. Снаружи Шерлок сохранял свою роль — он был непринуждён, очарователен, с едва заметным шлейфом дерзости, но, тем не менее, даже мысли не допускал о том, чтобы нарушить хрупкое равновесие, упомянув их первую встречу или ту злосчастную скрипку. Всё это — слишком рано. Нет, сейчас он был элегантным незнакомцем, тонко выстраивающим поле для безупречного перформанса. Он зажёг сигарету, полученную от нее, и в воздухе повисла пауза, тщательно выверенная, как аккорд, сыгранный на нужной доле такта. Тишина была почти осязаемой — не напряжённой, а скорее любопытной, как пауза перед ключевой репликой в диалоге. Шерлок наслаждался этим моментом, предоставляя Винтер возможность заполнить пустоту, если таковое будет её желание. Его собственное молчание, однако, было только видимостью спокойствия. Под этой сдержанной маской его мысли скакали, как игривые котята, хватающиеся за всё, что попадётся под лапу. Сотни вопросов толпились у выхода его разума, но пока он сдерживал их, как дирижёр, не дающий оркестру сорваться в хаос. Ему нужно было лишь одно: развлечь её. Заинтриговать. Заставить её посмотреть на него так, чтобы в её взгляде мелькнул проблеск интереса, искра. И вот тогда, когда эта искра зажжётся, он сможет распутать её, как сложный узел, потихоньку выведя её мысли из тени. После этого она, возможно, уже не будет так интересна его разуму, и он сможет заняться более полезными делами. Спустя пару мгновений Шерлок слегка склонил голову, наблюдая, как она, с мрачной грацией статуи, вдыхает дым своей сигареты. На его губах заиграла лёгкая ухмылка — коктейль из вызова и шаловливого удовольствия. — Ну что же, Мисс Харкурт, — начал он, наполнив свои слова таким количеством остроты, что оно могло бы служить закуской к виски, — вы всегда опекаете безнадёжные случаи, или же я мог стать вашим исключительно приятным казусом? Она подняла на него глаза, и они сверкнули ледяной рассудительностью, как пара хорошо отполированных монет. — Безнадёжный случай, возможно. Но приятный? — в её голосе скользнула пронизывающая, как ноябрьский ветер, насмешка. — Сомневаюсь. — Вот как, — протянул Шерлок, стряхивая пепел с сигареты с осторожностью ювелира, — Не хотелось бы думать, что я не оправдал ваших, без сомнения, головокружительных ожиданий. Хотя, знаете, у меня есть подозрение, что вас вообще сложно чем-либо впечатлить. Она слегка приподняла уголки губ, едва-едва, так что это напоминало не улыбку, а зыбкий призрак идеи, который промелькнул и исчез. — Впечатления переоценены, — заявила она с ледяной утончённостью. — Вы терпимы — примерно как книга с чрезмерным количеством сносок: занятно, но не более. Шерлок рассмеялся. Это был лёгкий, искренний смех — тот редкий случай, когда его пытливый ум решил уступить простому удовольствию момента. — Интересное сравнение, но сноски бывают вовсе не случайны. Они создают эффект двойного чтения — содержат подсказки для тех, кто готов углубиться дальше. Её взгляд скользнул по нему, словно размышляя, стоит ли тратить на его игру больше времени, чем требуется для вежливого ответа. — Сноски полезны только если знание, которое они приносят, заслуживает этого, — произносит она, смотря на него как на тезис, который ей время опровергать. — В прочих случаях это лишь словесный мусор. — Touché, — признал он с улыбкой, которая, казалось, могла бы разоружить даже самую суровую критику. — Но позволю себе заметить: порой именно детали, кажущиеся ненужными, раскрывают суть контекста глубже, чем сухие факты. Разве вы не согласны, что в этом есть своя прелесть? Она медленно выпустила дым, позволив ему лениво раствориться в воздухе, и посмотрела на него с откровенной скукой, столь искусно сыгранной, что её можно было бы принять за настоящее равнодушие. — Это, скорее, ваш отдел, а не мой, — проговорила она, словно читала сценарий, который ей не слишком нравился. — Я как раз и предпочитаю сухие факты, а не театральные декорации. Шерлок, казалось, едва уловимо оживился, как будто её замечание стало поводом для новой забавы. Он слегка наклонился вперёд, и тон его, тёплый и почти ласковый, приобрёл оттенок доверительного заговора: — Возможно, однажды, — начал он, словно размышляя вслух, — я докажу вам обратное. Она промолчала, но ухмылка Шерлока стала ещё шире, и в глазах заплясал озорной огонёк, будто он готовился к очередной партии в шахматы, где правила будут только его. — Я даже готов показать, — начал он с напускным равнодушием, которое слишком ярко выдавало скрытый азарт. — что граница между гением и театральностью очень тонка. А если и не смогу, то, по крайней мере, доставлю вам каплю удовольствия наблюдать за этим грандиозным провалом. Винтер приподняла одну бровь — идеальный дуэт скепсиса и бессердечности, — а потом почти медленно обвела его взглядом, как профессор — нерадивого студента, всё ещё верящего, что он знает лучше. — Удовольствие? — протянула она. — Это не то, чем я часто балуюсь. — Тем лучше, — тут же ответил Шерлок. — Значит, у вас всё ещё есть потенциал для открытия нового. Она медленно поднесла сигарету к губам, сделала глубокую затяжку и, как бы задумавшись, выдохнула облачко дыма, которое на мгновение зависло в воздухе. — Если вы всерьёз рассчитываете впечатлить меня дешёвыми трюками, боюсь, вас ждёт разочарование. — заметила она спокойно, но с оттенком иронии. — Именно это делает вас интересной, — Шерлок подмигнул ей, едва заметное движение, из тех, что находятся где-то между дерзостью и игрой. Усмешка, всё ещё угнездившаяся в уголках его губ, казалась упорной, как последний лист на ветру. Но её взор — точно хирургический — рассёк эту браваду, заставив его ощутить странную уязвимость, которая, к его удивлению, не вызывала дискомфорта, а, напротив, пробуждала что-то вроде… энергии. — И откуда такая пылкая готовность угодить, мистер Холмс? — произнесла она, не повышая голоса, но с интонацией, которая могла бы, пожалуй, взорвать не одну эгоцентричную натуру. — Вы ведь не производите впечатления человека, привыкшего склонять голову перед авторитетом. Её голос, наполненный ледяной ноткой подозрения, звучал так, словно его сознание пронзали острые лучи рентгена. Однако в этом было нечто странно ободряющее. Это противостояние — вызов, на который он не мог не откликнуться, — разливалось внутри него почти недозволенным теплом. Он пожал плечами, движение нарочито небрежное, но взгляд его не отступал ни на миллиметр. — Может, потому что вы не похожи на другие авторитеты. Она вскинула подбородок, её лицо оставалось загадочно непроницаемым. — Лесть? Мистер Холмс, — произнесла она тоном, который напоминал каплю лимонного сока, добавленную в уже сладкий чай. — Должна признать, я ожидала чего-то… более утончённого. Шерлок немного наклонился вперёд, так, чтобы его слова стали ощущаться почти как личное признание. Его голос стал тише, и в нём послышалась легкая теплота, едва заметная, но явно намеренная. — А если я скажу, что был абсолютно честен? Или, может, просто пытался понять вас лучше. Разве это не то же самое? Её губы чуть дрогнули — движение столь незначительное, что его едва ли можно было назвать проявлением эмоций. Это могло быть началом улыбки, проскальзывающей быстрой тенью, или же прозрачным признаком раздражения, затерявшимся среди безмятежной маски. Казалось, её лицо вело собственную игру, где законы оставались загадкой даже для тех, кто находился на расстоянии вытянутой руки. Наконец, после недолгого молчания, она аккуратно, с почти лебединой грацией, отправила сигарету в урну и, перехватив его глаза, легко забрала у него документы. Их пальцы на мгновение соприкоснулись — момент столь короткий, что он почти усомнился, случилось ли это на самом деле, но затаённый вздох предательски выдал его. — Просто ходите на свои лекции, — сказала она, не глядя на него, перебирая страницы с некой деликатностью. Её голос был ровным и безукоризненно холодным. — Это будет настолько поразительно, что, боюсь, мы все окажемся в состоянии лёгкого шока. И, возможно, вам не придётся больше тратить силы на попытки очаровать кого-либо. — А где же в этом удовольствие? — осведомился он с видом того, кто развлекается вовсе не беседой, а самим фактом её существования. — Возможно, в том, чтобы обрести хотя бы намёк на академическую стабильность, — ответила она, позволив уголку губ приподняться в намёке на улыбку, столь юрком, что он мог быть плодом его воображения. — Хотя, судя по всему, вы ещё не раскрыли всех достоинств этого состояния. — Академическая стабильность? — Его тон звучал так, будто он описывал явление настолько скучное, что оно могло соперничать с монологом поезда о своём расписании. — Это звучит так, будто меня ожидает приступ смертельной тоски ещё до того, как я успею доесть свой завтрак. Она наклонила голову, будто хотела бы что-то сказать, но потом решила, что не стоит. В её взгляде была усталость, равнодушие и удивительная невозможность понять, что вообще она тут делает. Не произнеся ни слова, она повернулась и пошла, оставив его стоять с лёгким табачным ароматом, что обволакивал его с ног до головы. Он смотрел ей вслед, с едва заметной улыбкой на губах, потому что знал, что эта маленькая игра только начиналась. Он уже строил в уме очередной ход, чтобы снова увидеть тот загадочный изгиб губ — момент, который мог означать всё: от первого шага в раскрытии этого сложного дела до абсолютного ничто.