Кэмги

Тэхён во сне подкатился поближе, забросил ногу на его бедро, вжался грудью, ища тепло. Чонгук с нежностью улыбнулся, невесомо отвел выбившиеся из пробора, упавшие на пол пряди. Его муж мерз сильнее него в этом негостеприимном холодном краю, не предназначенном для того, чтобы возить верхом южных омег. В мелочах проявлялась настоящая суть Тэхёна — омежья, пусть он ее и чурался. Чонгук потек рукой ниже под меховое одеяло, под некрепко завязанные паджи — теперь они спали в нижней одежде — обхватил пальцами по-утреннему полутвердый член и принялся ласкать до полной твердости. Им не часто перепадало соединиться за время похода: то Тэхён дичился, то было слишком опасно, приходилось дремать вполглаза, то шатры стояли слишком близко, и Тэхён стеснялся, будто супружеский долг — нечто запретное. Но сегодня можно было не спешить: они после коротких и жестоких боев продвинулись к самой Лхасе, взяли передышку на разведку, и лазутчики еще не вернулись с донесениями. Тэхён неразборчиво пробормотал что-то, сонно вздохнул, расставляя колени шире. И Чонгук принял движение за призыв к действию: осторожно перевалил его спиной к себе, обнажил его крепкие ягодицы, расчехлил свой застоявшийся, уже гудящий от прилива крови член, повозил головкой по чувствительному отверстию. Всосался в метку, чтобы разбудить — никогда не знал наверняка, как отреагирует Тэхён, проще было брать его проснувшимся и согласным. Тот сладко простонал, просыпаясь и поддаваясь навстречу, схватился за его бедро — дал согласие. Чонгук, уже не медля, втиснулся, сходя с ума от жаркой тесноты. Снаружи заунывно пел горный ветер, полный тоски и свирепости. А в шатре, под ворохом одеял, в любимом Тэхёне, было горячо и волшебно. «Так, наверное, и ощущается счастье», — мимолетно подумал Чонгук, постепенно ускоряясь и начиная низко постанывать. Тэхён глушил свои стоны и всхлипы кулаком, бодро двигаясь в такт, поворачивался, капризно вытягивая губы для поцелуя, и снова прикусывал костяшки. Разрядка пришла стремительно и ярко: аж в глазах потемнело, и, еще зажмурившись, Чонгук приостановил дернувшегося Тэхёна и распустил узел. Тот протяжно заскулил, извиваясь, чтобы ускользнуть, но он вцепился намертво. — Ну, зачем, Гук? — недовольно спросил хриплым со сна голосом Тэхён, когда пронзительность ощущений слегка схлынула. — Мы же вечность так пролежим, а вдруг враг нагрянет? — Так и рванем воевать: ты впереди с щитом, я позади с мечом, точнее с двумя, — Чонгук качнул бедрами, вдавливаясь глубже, и хотевший возразить Тэхён захлебнулся всхлипом. — Дурак, — хмыкнул Тэхён, устраиваясь поудобнее. — Не смешно. — Тогда почему улыбаешься? — Чонгук поцеловал в родинку на щеке, вдохнул обожаемый жасминовый аромат, такой чуждый в этом леднике. — Потому что мне сейчас хорошо и спокойно, — лениво протянул Тэхён. — Правда, очень есть хочется, аж живот сводит. Чую, уже завтрак приготовили. — Можем поесть лежа, — предложил с усмешкой Чонгук, зная по опыту, что Тэ откажется. Чтоб его видели в однозначной позе, пусть даже с законным мужем — да ни за что. — Потерплю, — ответил Тэхён. — Поскорее бы добраться до Лхасы. О, сделай так еще. Чонгук послушно покачался, целуя за ухом и спускаясь к шее, она была у Тэхёна по-омежьи чувствительной. Коротко кончил еще раз, наслаждаясь тихими стонами, ощущая, что узел становится мягче и пропускает тягучую влагу из растянутого отверстия. Он обожал такие моменты, когда в строптивом омеге все еще был его член, а вход, растянутый им до такой степени, что не мог мгновенно сомкнуться, пульсировал и сжимался. За три недели перехода Тэхён убедился в том, что его надежно охраняют, даже в сложных заварушках, когда стрелы летели, казалось, с самих небес. Не смог упрекнуть, что зря не предоставили оружие. А Чонгук возрадовался давнишнему решению приставить к нему охотников: эти дикари не ведали страха, дрались за суверена с азартной лихостью, действовали слаженно, не паниковали и весьма впечатляли. Неудобный вопрос был зарыт в снегах до поры, до времени. А между ними воцарилось хрупкое перемирие, должное сломаться хрусткой ледяной коркой, когда Тэхёна придется оставить в лагере. То есть, завтра-послезавтра. Подумав об этом, Чонгук помрачнел. Осторожно вышел из мужа, нащупал вслепую холстину, бережно вытер его, а потом себя, и вытянулся на спине. Оставаться в лагере и ждать в неведении Тэхён не хотел. Возмущался больше, чем по поводу дурацкого оружия, омеге не положенного. И Чонгук эту просьбу-требование решительно не понимал. Тэхён же присутствовал на советах, видел местные карты, слышал, какая тактика действенна в крайне неудобном для нападения месте. Там будет невозможно окружить младшего короля двойным кольцом стражи из-за крутой возвышенности и длиннейших узких лестниц, которые легко обстрелять с высоты. Допустим, можно добраться до подножия, густо окруженного тибетской армией, и там оставить Тэ. Но Чонгук сомневался, что упрямец согласится. Будет рваться в бой вместе со всеми: вбил себе в голову, что только вдвоем они будут в сохранности и никак не может избавиться от этой глупости. Его обязанность — оградить любимого омегу от малейшей опасности, он без того рискует, взяв его с собой. Что за напасть — влюбиться по уши в такого упрямого, своенравного человека, которого немыслимо сдвинуть с чего-то, если это что-то ему втемяшилось в голову. Тэхён уже оправился, быстро натягивал верхнюю одежду, подрагивая от холода. Посмотрел на него удивленно, дернул за руку. — Вставай, Гуки, а я пока насчет завтрака распоряжусь. — Давай проведем весь день в шатре и будем любить друг друга, ничего не обсуждая? — предложил Чонгук. — Будто нет войны, а мы находимся в Хансоне. Мм? — О, вот Хансон я бы представлять не хотел, — криво усмехнулся Тэхён, воюя с верхними застежками дохи. — но идея неплохая, все равно тут делать нечего. Куда ни глянешь: всюду снег и скалы, скалы и снег. Мне кажется или ты сомневаешься в принятом решении, Гук? — В том, что я обязан отомстить за отца — нет, — прислушиваясь к себе, медленно заговорил Чонгук. — В том, что привел сюда тебя и войско — отчасти да. Брать Лхасу мы можем годами и все же не взять. Слышал, что говорят военачальники: что более численная армия Поднебесной многократно пыталась совершить подобное и уходила, оставляя у подножия Лхасы горы трупов. Слишком уязвимое положение там, у подножия, окруженного со всех сторон гольцами, с которых так легко расстрелять. Сотня умелых стрелков может запросто положить несколько тысяч, прущих по узкой дороге к не менее узкому кольцу вокруг столицы. — Понимаю, — Тэхён, рывком придвинувшись, ласково погладил по груди. — Не казнись раньше времени, Гуки. Быть может, нам повезет, в отличие от Поднебесной. К тому же, сам знаешь, ратное мастерство ханьцев слабое, уступает нашему, иначе бы они и нас давно покорили. — И покоряли ведь, знаток истории, — усмехнулся Чонгук, щелкнув его по носу. — Не буду казниться, иди распоряжаться насчет завтрака. Я тоже голоден как волк. И мне нужны силы, чтобы любить тебя долго и хорошо. Тэхён тихо рассмеялся, сощурив глаза в веселые щелочки, неуклюже поднялся и затопал, ставя ноги чуть косолапо из-за непривычно большого количества слоев. Сердце защемило в пронзительной нежности. Никто и никогда не должен причинить вред этому чудесному косолапику. При его появлении снаружи стража загремела оружием и простуженными голосами, засуетились его денщики, почтительно ожидавшие рядом. Негромко переговаривавшийся лагерь вмиг ожил, загалдел в полный голос. И Чонгук с удивлением понял, что Тэхёна принимали и любили. Этих принятия и любви не было в Хансоне, который тот и представлять не хотел. Во взорах, обращенных на младшего короля, было много нездорового любопытства, толики осуждения, зависти: отхватил самый лакомый кусок Чосона, не приложив усилий, имея подмоченную репутацию недевственника, недоальфы-недоомеги, да и еще и долго противился! Ишь, борзый и глупый. А здесь Тэхён, сносивший тяготы похода без ворчания и жалоб, которыми любил сыпать Сокджин, да и другие вельможи, поддержавший короля плечом, требовавший оружия, чтобы сражаться наравне со всеми, смотрелся другим: храбрым, мужественным, верным долгу перед короной и государством. И его выбор денщиков из низов сословий подкрепил доброе восприятие. Немудрено, что Тэ ожил и расправил крылья. Слыша его веселую перебранку с Намджуном и раскаты смеха столпившихся вояк, Чонгук улыбался. Тот звенел искренней радостью, прикладывая друга не бессильно язвительным шипением, как в Хансоне, а добродушным юмором. Досталось и подошедшему Сокджину, вмиг забурчавшему и заворчавшему. Но вскоре захохотали все. И вдруг улыбка сползла. Рано или поздно им придется вернуться Чосон: побитыми или победившими, но придется. И как Тэхён переживет возвращение в место, где он по-прежнему считается выскочкой, не заслуживавшим короны? Чонгук тяжело вздохнул, присел и потянувшись за дохой. Полностью одеваться не хотелось, все равно они после еды завалятся обратно на ложе. Сухой мороз мгновенно проник под влажноватую после любви рубаху, защипал кожу. Не стоит думать о будущем, грозящем принести сложности, если настоящее грозит смертью. Глупо. Уткнувшись носом в курчавый мех, нахохлившись, Чонгук невидяще уставился на пустой столик. Завтра будет завтра, сегодня же они будут любить друг друга и ни о чем не думать. Тэхён вернулся с денщиками, несущими ведро с согретой водой и котелки с едой. Те, низко поклонившись, принялись суетиться, накрывая на стол. А Тэхён плюхнулся возле Чонгука и положил голову ему на плечо так доверчиво и спокойно, что омрачненная думами душа возликовала. — Джин попросил прощения, — неожиданно сказал Тэхён, когда денщики вышли. — Сказал, что глупил и злился, что ты оставил Ли Минхека в лагере. Только сейчас, осознав опасность наступления, осознал и твою заботу. — У нашего Джина длинная шея, — по-философски заметил Чонгук, вооружаясь палочками. — Доходит спустя месяцы, когда как другой бы человек понял с полуслова. Мой советник меня порой удручает. — Я ему ответил, что зла не держу, и думаю, что мы все должны были выйти бок о бок, плечо к плечу, а не оставлять ценные ресурсы в лагере, — добавил Тэхён, и Чонгук, уже зацепив кусок разваренной козлятины, его выронил и скрипнул зубами. — Чем больше нас, тем выше вероятность победы. — Тэ, давай вернемся к этому разговору, когда прибудут лазутчики со сводками? — попросил Чонгук, снова цапнув мясо и нахмурившись. — От их сведений будет зависеть финальная тактика, ты ведь знаешь. — Давай, — легко согласился Тэхён, но, уже начав жевать, присовокупил: — Не то чтобы они смогут добыть достоверные сведения. Тибетцы, как мы уже выяснили, прячутся в сквозных пещерах, и их число нам не будет ведомо до самого сражения. Возразить было нечего и Чонгук предпочел промолчать. Вовсе ни к чему развивать неудобную тему, когда обещавший массу удовольствия день все еще маячил и манил. Еще и спугнут его, перейдя от обсуждения к яростным спорам и ссоре. А так не хотелось выходить в решающий бой раздраженным, понимая, что в лагере кипит обидой и злостью любимый. Тэхён ел быстро и жадно, постукивая палочками, левой рукой поднося ко рту ложку. В нем действительно жили два человека, думал Чонгук, наблюдая за ним с любовью: мало кто в Чосоне одинаково хорошо оперировал обеими руками. Что одержит верх в Тэ: левая сторона, всегда отдающаяся омегам из-за близости к сердцу, или правая, отвечающая за рассудок? Невозможно было угадать, но он догадывался, что при любом раскладе им будет нелегко.

***

Чонгук окинул взглядом ровные ряды выстроившейся армии. Все стояли навытяжку, истово поедая его глазами. Кое-кто сипло покашливал — все-таки стужа сделала свое мерзкое дело: добралась до здоровья. Но, слава богам, подкосила не так уж много людей. Походы убивают не только стрелами и мечами, но и кровавым поносом, лихорадкой, воспалением легких, и этот поход не стал исключением: к решающему бою подошли две трети чосонского войска, подуставшего, простуженного, однако настроенного бодро. Пора было выдвигаться, но одолевало беспокойство за Тэхёна. Их жаркие игрища под меховыми одеялами не прошли бесследно, и тот, вспотевший и раскинувшийся во сне, на следующий день, когда прибыли лазутчики, пожаловался на болезненное горло. В чем-то облегчил участь мужа, потому что отказать в походе больному было проще, чем здоровому. И сейчас Тэхён не вышел провожать, а, поцеловав и пожелав победы, заснул в шатре. Лишь бы не разболелся пуще. Чонгук, уже подняв руку с боевым рогом, опустил ее. К дьяволу все! Он король и может делать все, что ему заблагорассудится! А сейчас король желает нацеловаться всласть с любимым мужем и только потом выдвинуться в атаку на горцев. Подскакал к своему шатру, у входа в который стояли четверо, спрыгнул с коня, прогремев оружием и доспехами. Отвел полу, проморгался, привыкая после слепящей яркости снега к полумраку шатра, быстро подошел к груде одеял. Нагнулся, чтобы потрепать за плечо и развернуть к себе, и остолбенел, когда рука, вместо твердого плеча, провалилась в рыхлую мягкость. Выпрямился, леденея от безумного страха: враг прокрался в его лагерь, нанес невидимый удар по его мужу! Но как умудрился провернуть небывалое в самом сердце суетившегося лагеря?! Рывком повернулся, силясь закричать, но лишь хрипло сипя, и только сейчас увидел тонкий просвет разрезанного напротив входа полотна. У разреза лежали связанными и оглушенными три стражника, должные стоять позади королевских покоев. Подлетел к нему, вырвался на свет божий, нахмурился: на свежевыпавшей белоснежной пороше отпечатались следы нескольких человек. Следы кое-кто осторожный постарался замести, но не мог на глазах у многих вести себя странно, так что через два десятка локтей они выстроились в пять двойных цепочек. Пять! И Чонгук понял все еще до того, как поднял тревогу. Устало закрыл глаза, смиряясь с предательством, но негодуя, и дунул в рог, созывая остальных. Подскочившим военачальникам приказал, грузно топая к коню. — Пусть все воины поднимут забрала. Все до единого. Прошерстите ряды. Ищите… моего мужа. Неспешно ехал вдоль шеренг, тоскливо смотрел вдаль, слыша окрики старшин и военачальников. Ждал. И дождался. — Не трогайте! Сам пойду! — рявкнул Тэхён, выбегая из пехотного отряда вместе со своей свитой. Пристыженный и злой, он двигался порывисто, подскальзываясь там, где тепло стана образовало скользкую наледь под слоем пороши. Приблизился к Чонгуку, запрокинул голову, с отчаянием и надеждой глядя ему в глаза. — Гуки, прости за обман! Пожалуйста, возьми меня с собой! Не оставляй здесь! — Денщиков его величества лишить оружия, взять под стражу до нашего возвращения. После всех ждет прилюдная порка, — чужим голосом зычно провозгласил Чонгук, продолжая смотреть вдаль, но видя боковым зрением, как умоляюще тянется к нему Тэхён. — Его величество проводить в шатер, из которого… — Чонгук содрогнулся и остервенело закончил: — не выпускать ни при каких обстоятельствах! Исполнять сейчас же! — Чонгук! — прокричал Тэхён, выдираясь из рук Минхека и Сокджина. — Не поступай так со мной! Я просто хотел быть с тобой! Помочь! Пожалуйста! Не надо! Тэхён продолжал кричать «Не надо!», пока пригнувшийся к конской гриве Чонгук скакал во главу войска, выровнявшиеся воины мерно впечатывали сапоги и чуни в мерзлую землю. Звенели ножны и доспехи, тревожно ржали кони, отрывисто рявкали военачальники, и поверх этой воинской песни стелилось Тэхёново отчаяние. Слабеющее, размывающееся в равномерном топоте множества ног, достающее до сердца и мучающее. — Гук, он хотел как лучше, — несмело сказал Намджун. — Заткнись, Намджун, не то врежу, — прошипел Чонгук, понужая коня. — Ты ничего не понимаешь! Даже если он покорит проклятых тибетцев, мужа ему ни за что не покорить.