алекситимия

      В кухне царило напряжённое молчание.       Рут и Ноа впервые не говорили, да и слова, казалось были излишни. Она не знала, что можно сказать тому, кто потерял фактически, члена, пусть и не кровной, но семьи. Наверное, выразить сочувствие. Но ее слова... будут ли они искренними? Будут ли они адресованы ему от всего сердца? Рут не была уверена, потому что в груди у нее давно поселилась бездна из огромного и ничтожного «ничего».       Она — пустое безликое множество. Оболочка, которая испытывает лишь чувство раздражения от невозможности найти ответы на собственные вопросы, и ничего больше. Рут как чистый лист бумаги, которые за две недели каждый постарался запятнать своими собственными эмоциями, но не её. Это была не её боль, это была не её злость, это было не её разочарование. Эти чувства, которыми Рут пытались накормить, ей не принадлежали. Они не приживались внутри, извергались обратно вместе с её собственным осознанием, что ей по-прежнему нет дела до проблем окружающих. Ей бы со своим разобраться, справиться, сцепив зубы.       Но Ноа... С Ноа все иначе. Рут хочет сказать что-то подбадривающее, что-то, что возрастило бо в нём надежду, но как жаль, что в голове у Донован резкое, стучащее «Ник пропал» равносильное «Ник мёртв». Рут не то чтобы не верила в то, что он всё ещё жив, пусть, может, и не в безопасности, но какое-то склизкое подозрение засело в груди. Словно... словно если они и найдут члена элитного отряда, то это уже будет не Ник. Точнее, не тот Ник, которого они все знали. И Рут — прямое подтверждение собственной теории. Из странного ниоткуда, граничащего рядом со Смертью, не возвращаются прежними.       — Вы были близки?       Нарезая огурец тонкими ломтиками для салата, Рут постаралась придать голосу нарочитой мягкости. Вышло, признаться, скверно. Настолько, что ей от самой себя резко противно стало. Ей не хотелось играть искренность, ей не хотелось притворяться той, кем она не являлась, но сейчас как будто и не было другого выбора. Как будто создавать себя своими собственными руками, вытачивать, подобно восковой фигуре, — её прямая обязанность.       — Мы все близки, Рут, — отчеканил Ноа, помешивая суп в кастрюле. — Кроме друг друга, у нас больше никого нет.       Он замолчал, и Донован теперь не спешила нарушать гнетущую тишину, заполняемую лишь бурлением воды на газу и стуком ножа о разделочную доску. Где-то за окном завывала метель, задувая сквозняк в щели деревянных, испещренных вырезанными узорами рам. За пределами кухни пару раз хлопнула входная дверь. Постепенно, но отряд возвращался с поисков. Унылая атмосфера, царящая в поместье с раннего утра, с каждой секундой накалялась всё большее. Рут чувствовала почти осязаемо, как чужие переживания делают воздух густым, вязким, и давят ей на плечи.       На ужин Рут не явилась. Закончив с помощью на кухне, она поднялась к себе в комнату и закрыла дверь на ключ — так ее точно никто не посмел бы побеспокоить. Выпрошенные у Анны блокнот и ручка лежали на стуле так, как она их оставила с вечера. Казалось бы, для самой Рут ничего не изменилось. Комната была всё та же — мрачная, серая, холодная. Но чужие проблемы раз за разом колыхали воздух, заставляя его вибрировать на кончиках пальцев. Чужие эмоции заполняли ее, как пустой гранёный стакан, чтобы чуть позже неизменно вновь вырваться наружу.       Присев на кровать, Рут взяла в руки блокнот с ручкой и открыла чистый лист. Половина страниц уже была испещрена ее едва ли разборчивыми рисунками. Среди кучи линий на листах вырисовывались мрачные образы: покосившиеся кресты; незнакомые, казалось бы, лица, чьи рты разрывались в утробном крике; чужие руки, скованные кандалами; и едва заметно проступающие крылья. Всё, что так тревожило ее раз за разом в кошмарах, теперь было на листах блокнота, и взирало на Рут мертвыми глазницами.       Под движением чуть дрожащей в тонких костлявые пальцах ручки, на бумаге проступили очередные образы, что тревожили ее этой ночью. И среди всего хаоса, царящего у ее голове, она вдруг выцепила одну единственную маленькую деталь: под шариком ручки, пропитанным чернилами, вырисовывались чужие непослушные волосы, но узнаваемые, горящие в темноте огнем глаза — этой ночью ей снился Пилеон. Не таким, каким она его знала сейчас, но, быть может, тем, кем она знала его раньше.       Острые черты лица особо сильно выделялись среди всего, что Рут волновало этой ночью в мутных и совсем не приветливых видениях. Он смотрел на нее с листа бумаги, горделиво вздернув точеный подбородок, и насмехался. Ее ничтожностью, ее слабостью, насмехался над вопросами, которые с момента пробуждения в лесу мучили ее безостановочно. И пусть в жизни он был другим, пусть она и сама хорошо понимала в полной мере: он — высшее существо, тот, кто возвышается над остальными с гордо расправленными крыльями, — легче от этого осознания не становилось.       Ручка двери пару раз дёрнулась. Рут вздрогнула, напряглась, инстинктивно пряча облик Пилеона на страницах ее блокнота под подушку. Пусть она и заперла дверь, но она была хлипкой и замок было выломать так же просто, как сходить утром в туалет. Мнимое чувство покоя и безопасности тут же рассеялось призрачной дымкой. Кто бы не хотел нарушить ее идиллию, Рут уже хотела просто раствориться. Бесследно. Так, чтобы о ней, такой неправильной, даже не вспоминали.       — Рут. Я же знаю, что ты в комнате.       Знакомый голос, вальяжный, чуть ленивый, слегка растягивающий буквы, позволил выдохнуть спокойнее. Это всего лишь Пилеон.       Рут поднялась с постели, сунула ноги в незашнурованные ботинки и бросила короткий взгляд на постель — ей нужно было убедиться, что её блокнот не лежит на видном месте и что дьявол не узнает, чьи по-чужому родные черты она выводила на листах. Исхудавшими пальцами вцепилась в замок, поворачивая его дважды, и распахнула двери, встречаясь с взглядом Пилеона — ехидным, слегка высокомерным, и таким уже приевшимся.       Отходя с порога молча, без лишних слов, она бегло осматривает коридор, и спешно прикрывает дверь, снова запирая её. Как будто бы пропажа Ника, его мнимая «смерть» — физическая или духовная, — в очередной раз заставила задаться себе вопросами, почему она осталась жива, если должна была уже давно разложиться где-то в промерзшей земле.       Пилеон следит за ней ленивым взглядом, разваливаясь в кресле в тёмном углу — в месте, которое ему законами небесными прописано. Во тьме, кишащей страхами и чужими страданиями. Впрочем, отсутствие света в комнате Рут ощущалось совсем иначе. Словно в этой тьме, которую Пилеон так любил, скрывался не кошмар, а один из паззлов, один из ответов на сотни её вопросов. Только она его пока не замечала, или не хотела замечать, что, в принципе, одно и тоже.       Молчание, впрочем, затянувшееся, давящее на плечи и голову, Рут нарушать не спешила. Сидела на кровати, подогнув под себя ноги, и упиралась взглядом выцветших глаз прямо перед собой, ровно так же, как делала это в первые дни, когда мыслей хаотичных в голове было настолько много, что она была неспособна их заглушить. Сегодня в голове была сплошная пустота, и ничего больше, но странное чувство, дерущее глотку когтями изнутри, не отпускало с самого момента, как Грэг сказал о пропаже Ника.       — Я хочу прогуляться.       Сидеть затворником в четырех стенах, конечно, перспектива заманчивая. Тем более с учётом того, что Рут хотела бы как можно меньше контактировать с членами отряда и жителями странного Роткова в северной части России. Но сегодня что-то в ней надломилось, громко хрустнуло под потолком черепной коробки и заставило съежиться от собственных мыслей.       Пилеон встретил ее напряжённый взгляд решительно, даже с лёгкой наглостью, и едва заметно кивнул головой. Дёрнул рукой в сторону стула, заваленного вещами, и сказал лениво, почти безразлично:       — Собирайся, составлю тебе компанию.       Рут повторять дважды не пришлось. Поднявшись с кровати, она натянула теплые вельветовые брюки прямо поверх пижамных штанов, на домашнюю кофту надела толстовку, которую откопала в шкафу Лэйн — старую, выцветшую, но ещё теплую и хранящую запах летнего луга и весенних цветов. Затянула шнурки на ботинках потуже, схватила не очень теплую куртку, и встала, как по стойке смирно. Так, если бы Пилеон вдруг резко передумал тащиться с ней на прогулку после поисковых работ.       Но Леон, пусть и был тем ещё матёрым лисом, не собирался отказываться. Рут было это нужно — проветрить голову. Признаться, он удивлен, что она не попросила об этом раньше, ведь с момента, как она впервые появилась на пороге поместья, она носа лишний раз из комнаты не высовывала, не то что на улицу выйти. Впрочем, никто даже не удосужился ей это предложить, хотя все с таким упорством делали вид, что им не плевать. А на деле? Каждый снова занят своими проблемами и переживаниями, оставив Рут самостоятельно разбираться с её мыслями.       Морозный воздух ударил в лицо сразу, как только они переступили порог поместья. Темная улица, освещённая лишь редкими фонарями, которые работали на городских генераторах, казалась для Рут совсем другой, более монотонной и серой, чем через окно ее комнаты. Шелест деревьев, падающие хлопья снега, изредка встречающиеся люди на главной площади, которые так спешили домой — картина была удручающей. И на душе у неё неприятно заскребли кошки.       — Ты сегодня молчаливее обычного.       Рут не отреагировала. Уставилась перед собой, вглядываясь во тьму, что уходила к кладбищу, и прислушивалась к окружающим звукам, но кроме ветра и дыхания совсем рядом она больше ничего не слышала. И Пилеона ее молчание... даже сложно описать, что именно оно в нем вызывало. Странное смятение ползло по венам, и хотя едва ли он всерьёз чрезмерно переживал, но какое-то волнение явно присутствовало. Казалось, что молчание обычно саркастичной Рут подобно затишью перед бурей. Пусть он и не знал ее достаточно хорошо, но на уровне собственных инстинктов чувствовал, что это не означало ничего хорошего.       — Думаю о том, что мне не место среди вас, — лаконично отозвалась она спустя пару минут, пряча покрасневший нос в ворот куртки.       — Среди нас — это среди кого?       — Среди отряда.       — Ты была его частью, и сейчас также являешься ею, — Пилеону тяжело было подбирать правильные слова, но он старался. Словно чувствовал, что должен ее поддержать. Возможно, дело в их связи, с которой он по-прежнему не мог смириться, или, быть может, дело в том, что отчасти он ее понимал — ему тоже не место среди элитного отряда «Адама». — Никто не говорил, что адаптироваться к новому миру будет легко, Рут.       — Я знаю, Леон. Но... — она выдохнула облачко холодного пара, забавно скосив глаза к кончику носа, и мотнула головой. — Забудь. Наверное, на меня так известие о Нике влияет.       — Что ты чувствуешь? — Пилеон шагал рядом, сунув руки в карманы куртки. Глядя на него, Рут становилось лишь холоднее. — Что испытываешь, думая о том, что с ним случилось?       — Ничего. Думаю, что он мёртв.       — И всё?       — И всё.       Они замолчали, в головах резко стало по-настоящему пусто. Остановившись недалеко от монастыря рядом с кладбищем, Рут засмотрелась на Пилеона. В ореоле тусклого света и кружащегося снега он выглядел по-настоящему волшебно. В такие моменты Рут особо хорошо осознавала, что Леон — не человек. Он — существо высшее, стоящее над головами людей. И, наверное, познакомься они в иных условиях, или не потеряй она память, она бы едва была способна подпустить его так близко — того, чьему величию и силе раньше посвящали баллады.       Мелкие снежинки путались в ее темных волосах, таяли на одежде, оставляя маленькие кляксы, и Пилеон находил это красивым. По-настоящему завораживающим. А её лицо... Прекрасно, как смерть, и слишком заманчиво, как самоубийство. Такое же пустое, холодное, равнодушное, как у самого Леона. В этом они и сошлись — вода и пламя. И неизвестно, кто из них настоящий пожар, выжигающий всё на своём пути, а кто цунами, что топит прибрежные города и заставляет океаны выходить за берега.       — Значит, совсем ничего?       — Да, — вздохнула Рут, и плечи её чуть дёрнулись, — совсем.       Они снова замолчали, каждый думая о своём. Рут пыталась всколыхнуть память, пыталась вспомнить хотя бы немного, хотя бы мелкие детали, но в голове было глухо. Всё, что она помнила, последние две недели, проведенные бок о бок с отрядом. Не самые приятные, если говорить откровенно, но свои мысли Рут оставила при себе. Как и вопросы, которыми она устала задаваться, и ответы на которые устала просить. Никто так и не смог ей объяснить, кто она такая, чем занималась на базе и почему ее мать объявила ее мертвой. Всё, что она знала из слов Дмитрия, что Донован-старшая сказала, что на Рут сошла снежная лавина. И всё.       Пилеон думал о том, что с Рут, вопреки ее мыслям, все было в порядке. И что она вовсе не безликое множество, коим себя теперь считала. Пусть Рут и думала, что ничего теперь не чувствует, на самом деле это было не так. Она чувствовала. Просто ощущений, казавшихся совсем новыми, неизведанными, было чересчур много на одну неё, и она пока не понимает, что именно ощущает, что ее беспокоит и как с этим обилием справляться.       Но она не была пустым сосудом. Её не нужно было наполнять чем-то, чтобы она снова стала собой, потому что Рут — это Рут. Та же, какой она была. Её лишь нужно подтолкнуть к необходимым выводам, и если остальные, с таким упорством твердившие ей, что отряд — это семья, не в состоянии ей помочь, то это сделает тот, кто разбирается в людях лучше, чем оставшееся человечество — в себе.       — Замёрзла? — поинтересовался Пилеон, когда заметил, как Рут то растирает ладони друг о друга, то прячет их в карманы. — Идём. Если захочешь, выйдем завтра.       — Спасибо.       Чуть сдвинутые к переносице брови делали её лицо хмурым и уж слишком уставшим, и что-то внутри Пилеона, глядя на эту картину, всколыхнулось. На долю секунды, тут же ускользая, но демон ощутил что-то, чего давно не испытывал к чужакам. Сочувствие. Ему было... жаль Рут. И эта жалость ненадолго вытеснила сплошной интерес к её истории.       В поместье снова было пустынно, тихо. В воздухе повис траур. Никто не хотел говорить вслух, но едва не каждый из отряда давно потерял веру в то, что в новом мире пропавших без вести можно найти живыми. Обычно их находили мёртвыми, или заражёнными, что, впрочем, одно и тоже. Рут, в общем-то, так до конца и не поняла, что именно произошло в мире, но почему-то была уверена, что появление бессмертных на Земле связано с одним сплошным Судным днём.       В гостиной Пилеон и Рут разошлись. Демон поплелся наверх, к себе, а Донован задержалась у ещё не потушенного камина. Присела перед ним прямо на корточки, протянула руки вперёд, к полыхающему огню, что отражался в ее блеклых глазах, и постаралась унять стучащие друг о друга зубы. Может, было ошибкой выходить на улицу ночью, когда температура воздуха опустилась до критической отметки, но это и правда помогло избавиться от гнетущих мыслей.       За спиной скрипнула половица. Где-то в груди заскребли кошки, но Рут не успела ни обернуться, ни пикнуть, когда ощутила, как к лицу прижали тряпку, пропитанную каким-то дурно пахнущим раствором. Она дёрнулась, раз, другой, а потом ощутила в миг накатывающую слабость. Тело сделалось тяжёлым, даже будто чужим, и мир под воздействием препарата быстро стал меркнуть.       Тьма, в которую Рут провалилась, была схожа с той, из которой она вынырнула две недели назад. Плавной, укачивающей, мягкой. Она зазывала её в свои крепкие объятия, не хотела отпускать, убаюкивала её, как совсем ещё крошечного ребёнка. И все переживания, все кошмары и тени, что так пугали её в темноте, словно перестали существовать. Рут чувствовала долгожданный покой, и упорно не хотела с ним прощаться, но длился он совсем недолго. А ей хотелось, чтобы вечность. Быть может, даже, Рут немного жалела, что действительно не умерла там, под лавиной снега.       Чужие голоса проникали в голову и били по черепушке отбойными молотками. Донован поморщилась, слабо дёрнулась, привлекая к себе внимание собравшихся вокруг неё — отряд был не в полном составе, лишь те, кто приближен к Дмитрию: Анна с Грэгом, и Пилеон, притаившийся в тени гостиной. То, что задумал Ллойд, омерзительно даже для того, кого по праву звали дьяволом. Подобные вещи он не любил, за жестокость всегда приходилось платить по счетам, и Пилеон знал об этом не понаслышке, но едва ли Дмитрию было дело до его мнения. О чем говорить, если он даже к собственной сестре не прислушался?       Рут чувствовала качку. Словно она находилась в открытом море и волны плавно несли ее по течению дальше. Но состояние это, нестабильное, муторное, вызывало лишь комок тошноты в глотке и желание вывернуть наизнанку абсолютно пустой желудок.       — Мы ввели кофеин полчаса назад, — тихий голос Анны показался в голове Рут чересчур громким, захотелось заткнуть себе уши и избавиться от звуков окружающего мира и чувства качки, но ее собственное тело ей не принадлежало. — Инъекция начинает действовать.       Рут открыла глаза. Медленно, чувствуя, как веки безустанно вновь и вновь тянуло вниз. Хотелось спать, и одновременно с этим хотелось проснуться. Она по-прежнему была в гостиной, но теперь перед ней стояли несколько членов отряда, а рядом с креслом, в которое ее усадили, стояла капельница. Снова задаваться вопросами и душить себя отсутствием ответов Рут не хотела, она просто смотрела на Дмитрия, Анну и Грэга, ожидая их действий. И взгляд ее был настолько тяжёлым и мрачным, что не по себе стало даже опытному военному — Дмитрий никогда не был трусом, но и никогда не видел, чтобы кто-то смотрел на него с такой... неприязнью. Или просто не замечал?       — Рут, — Анна подошла ближе, присев перед на корточки, осторожно взяла ее за ладонь, пользуясь тем, что сейчас Донован была не в состоянии двигаться, — мы ввели тебе амитал натрия. Он поможет тебе расслабиться. Это... похоже на наркоз.       Рут не ответила, но их ход на шахматной доске приняла с гордостью королевы. Даже будучи не в самом завидном положении, она дёрнула подбородком в горделиво жесте, и неожиданно столкнулась взглядом с Пилеоном. В сердце неприятно кольнуло.       Тот, кто стал для неё за эти две недели едва не самым близким в отряде, тоже был тут. И попросту наблюдал, не собираясь ничего предпринимать. Вот она, видимо, воистину бессмертная сущность — им нет дела до проблем людей. А его (не) особое отношение к ней, видимо, было вызвано лишь скукой.       Сцепив зубы, она снова посмотрела на Анну, игнорируя двух других мужчин. Дмитрия и Грэга, впрочем, это едва ли волновало. Им точно так же, как и самой Рут, нужны были ответы. И они хотели их получить, пусть и ценой некоторых собственных принципов. В конце концов, нельзя игнорировать тот факт, что с появлением Рут, которая долгое время считалась погибшей, в городе стало происходить что-то непонятное, и даже пугающее.       — Мы зададим тебе вопросы, твоя задача отвечать, — отчеканил Дмитрий холодно, хотя у самого сердце в груди сжималось, и он в тысячный, наверное, раз пожалел, что оно у него в принципе было. — Сессию проведет Анна. Мы тебе не враги, но нам нужны ответы.       Рут снова промолчала, упрямо сжав челюсти. Потрескивание камина и полутьма усыпляли, введённый препарат начинал действовать в полную силу, но Рут сопротивлялась. Из последних сил старалась оставаться в сознании, потому что где-то на уровне подсознания она четко понимала: она никогда не сдавалась без боя. Но препарат в крови развернул свою собственную деятельность, и совсем скоро сил сопротивляться не нашлось.       — Итак... — Анна перебралась на диванчик напротив нее и неловко сложила руки на коленях. — Как ты себя чувствуешь? Тебя что-то беспокоит?       — Я в порядке, — сухо, хлёстко, бесстрастно.       Если до этого момента Рут лишь была похожа на куклу, ведомую чьей-то невидимой, но ощутимой рукой, то теперь она и была куклой в руках тех, кто называл себя ее близкими людьми, кто утверждал, как сильно за нее переживает. Пилеон, глядя на эту сцену, сцепил зубы, а Дмитрий с Грэгом лишь удручённо переглянулись и снова уставились на девчонку в кресле.       — Рут, пожалуйста, мы пытаемся помочь, — голос Анны чуть дрогнул, она зазвучала более жалобно, но внутри Донован ничего не всколыхнулось. Ей не было ее жаль. — Посчитай вслух от десяти до одного.       Рут молчала, хотя в голове вела отсчёт. Попытка поместить её в состояние наркоанализа трещала по швам, складывалось ощущение, что препарат едва-едва действовал. Потому что несмотря на общую расслабленность тела, Рут по-прежнему была в трезвом уме, пусть и бродила в чертогах собственного разума.       Обстановка вокруг менялась. Рут видела, как расплывались черты гостиной, образуясь во что-то совсем другое, как силуэты членов отряда распадались серой дымкой, исчезая из поля зрения. Комната, в которой она оказалась, была стерильно белой, ослепляющей. Где-то сбоку, и одновременно отовсюду сразу, доносился писк медицинских приборов. Она... в больнице?       Странно, вокруг люди в белых халатах, и себя она тоже видит. Только странно, со стороны. Собранные в высокий хвост волосы, идеально белый накрахмаленный халат, накинутый поверх плотной юбки и черной атласной рубашки. Здесь, в чертогах собственной черепной коробки, она выглядела по-настоящему живой и здоровой. Естественно бледное лицо со здоровым румянцем будто светилось.       Помещение перед глазами блекло. Рут видела густой туман, взявшийся из ниоткуда, он заполнял собой все пространство, и казалось, она почти осязаемо чувствовала, как он покалывал кожу. Вязкий, ледяной, холодящий кровь и душу. Он проникал под кожу, и заставлял ощущать себя червяками, которые оплетали вены. Мерзко, неприятно и адски больно.       Комната пошла рябью, и в следующий момент Рут оказалась в кресле. Теперь она не была наблюдателем, она была участницей. Острая игла, проткнувшая кожу, красная кровь, заполняющая цилиндр шприца, и чужие руки, подключающие к голове какие-то провода. Она ощущала себя подопытным кроликом, и теперь почему-то была уверена, что именно им она долгое время и была.       Голос Анны, прорвавший вязкий воздух, раздался отовсюду сразу:       — Рут, что ты видишь?       Она не ответила. Теперь ей не нужно было прилагать усилия, чтобы сопротивляться чужой воле, она была в состоянии самостоятельно контролировать процесс. Элитный отряды базы «Адам» считал, что поставил ей шах и мат, но козыри, о которых Рут и сама не подозревала до этого момента, остались в ее рукаве. Словно тот, кто подчистую стёр в ее голове все воспоминания, специально припас то, что однажды ее выручит.       — Ладно, давай начнём с вопросов попроще. Ты помнишь свое детство?       — Кажется, да.       — Каким оно было? — Мрачным, как поздняя осень, — голос Рут казался безжизненным.       Рут чувствовала, как на голову что-то давило. Беспощадно, словно желало размозжить ей череп и украсить её мозгами стены в комнате. Ей казалось, что она в опасности, и хотя где-то внутри себя она понимала, что всё это нереально, спокойнее от этого не становилось. Перед глазами резко стало темно, словно кто-то отключил весь свет. Но в этой тьме всплыл другой образ. Образ из детства.       Маленькая Рут сидела на качелях, что стояли на единственном островке в этой темноте. Вокруг был тихо, но отнюдь не спокойно. Что-то до боли сдавливало грудную клетку, и невольно Донован опустила взгляд, словно боялась, что кто-то действительно стянул её стальными обручами. Но грудь ничего не обвивало, это просто был... страх. Липкий, холодный и омерзительный.       — Ты помнишь что-то о своей семье?       Откуда-то из глубины раздался крик. Знакомый и одновременно с тем чужой. Маленькая Рут обернулась, пока взрослая разглядывала появившегося из ниоткуда паренька примерно ее возраста. Разговора она не слышала — в уши словно ваты набили, но знала точно: когда-то они с ним были до невозможности близки. Её друг. Человек, который был для неё островом спокойствия среди вечно бушующего моря.       — Да, — Рут отозвалась коротко и лаконично, не вдаваясь в подробности. Пока Анна с Дмитрием и Грэгом думали, что все контролируют, контролировала всё именно Донован. — Образцово-показательная семья, которую нахваливали соседи.       Рут наблюдала. Она не подходила ближе, пусть и знала, что ее не увидят и не почувствуют, и невольно сжимала руки в кулаки, ощущая, как ногти впивались в кожу. Роуэн притащил мяч, и атмосфера, которая должна была разрядиться, стала ещё тяжелее. Словно вот-вот должно случиться что-то совсем плохое. И оно случилось.       — Кто твоя мама?       Островок расширился, являя ее хмурому взгляду дорогу, что извивалась во тьму давно забытым серпантином. Откуда-то из-за спины раздался шум колёс, а потом мяч выскочил на трассу, и маленькая Рут, совсем не думая о собственной безопасности и правилах дорожного движения, выскочила следом.       — Профессор, она изучала молекулярную биологию.       Лоб покрылся испариной, дышать стало ещё тяжелее. Каждый вдох давала через силу, грудная клетка расширялась через раз. Рут дёрнулась: чуть рассеивая ее саму дымкой, сквозь нее пронеслась машина, а потом, непонятно откуда на дорогу выскочил парень. Рут не успела его рассмотреть, все случилось быстро и стремительно. Он попросту оттолкнул ее маленькую версию, заставив счесать колени, локти и ладони, но спас от неминуемой, казалось, смерти.       — Ты в порядке?       Голос его был знаком. Пи... Леон? Она сомневалась, но образ парня мерк. Он расплывался по тьме густым туманом, оставляя лишь горящие красным глаза. И их она бы узнала из сотни одинаковых. Это точно был он. Пилеон. Тот, с кем их пути не могли, казалось бы, пересечься до того, как она попала на базу. Тот, кто сейчас... смотрел на неё со стороны, как на декоративную игрушку, которой связали лапы.       — Рут, не отвлекайся, — голос Анны, снова звучавший сразу отовсюду, приобрел стальные нотки. — Слушай мой голос. Ты в безопасности. Что ещё ты помнишь о семье?       — Отец военный, он погиб, когда я была маленькой.       — Хватит задавать вопросы о ее детстве, нам нужны ответы, Анна, — чужой голос показался болезненной иглой в коре мозга.       Все следующие слова смешались в какую-то неразборчивую кучу, Рут слышала, как Анна ругалась с Грэгом, и как Дмитрий пытался их образумить, но едва ли улавливала смысл. Голова стала тяжёлой, образы померкли, уступая место удушливой темноте.       — Ты причастна к пропаже Ника и тому, что происходит в городе? Как ты оказалась в Роткове? Что или кто стёрло тебе память?       Вопросы сыпались на нее как из рога изобилия. Рут заелозила в кресле, пытаясь отодвинуться подальше от источника звука. Чувство, накрывшее ее с головой, не было паникой или липким страхом. Это было что-то другое. Что-то, что раздирало изнутри внутренности, делало из них месиво, которое невозможно теперь разобрать. Что-то в голове поменялось, и Донован едва ли была способна понять, нравилось ей это или вызывало отторжение, подобно чужеродным органам.       — Отвечай, — голос Грэга звучал, как лязгающие цепи.       — Ты всё испортишь! — зашипела Анна, пытаясь достучаться до друга, но тот был непреклонен.       — Хватит.       Тихий, но твердый и властный голос Пилеона заставил замолкнуть всех. Заставил сердце Рут биться медленнее, снова найти островок спокойствия. Она ощутила прикосновение, похожее на лёгкое дуновение летнего ветра. Осторожное, тёплое. Словно тот, кто его ей подарил, боялся причинить ей боль.       — Вы ведёте себя хуже зверей, — продолжил Пилеон, даже не глянув на членов отряда, но ощутив их смятение и стыд, повисшие в воздухе. Плавным движением он вынул из вены Рут иглу. — Если она причастна к тому, что происходит, то непременно себя выдаст. Но сейчас вы затеяли игру, в которой заранее был известен победитель. И это не вы.       — У нас нет времени ждать, — слабо возразил Дмитрий, хотя продолжать наркоанализ и дальше ему не хотелось.       — Придётся.       Голоса затихли, и мир снова погрузился в гнетущую тишину. Перед глазами больше не было образов: ни вызванных амиталом натрия, ни тех, что заставляли ее по ночам метаться в постели. Снова наступил покой, о котором она так мечтала, и Рут в очередной раз окунулась во тьму, что расставила крепкие объятия.       Теперь у нее лишь одна задача: не вляпаться в этой тьме в ловушку.