Пеплом сгоревших

Там, где границы гремят ключами,

Пеплом сгоревших поют дороги,

Но каждый твой шаг — словно в начале,

Там, где танцуют глухие боги...

Хлопни в ладоши — Ключевая

Эг даже не просыпается, его будто бы подбрасывает на циновке, вырывая из мутного марева сна без сновидений. Сердце колотится упруго и резко, отзываясь в рёбрах горячей болью — «поздно». Тело ломит, будто все мышцы затекли разом, хотя ещё вчера, в самый разгар ночи предков, на обряде посвящения нового вождя, он был здоров и полон сил. Он мигом узнаёт своё состояние по характерным приметам. Чёрный сон — кто-то ловко опоил его, обманув чутьё шамана, воспользовавшись тем, что ночь Предков исполнена магии до самых краёв… Эг даже не помнит, где уснул вчера, не помнит, как его донесли до пещеры… Он помнит только ритуал, Ночь Предков — Ночь опущенных ножей… Как отточенными движениями выжигал золотой солнечный узор на груди, руках и лице Раду, занявшего место своего отца во главе племени… Помнит приглашённых на ритуал Ниса и Шура — вождя и шамана племени Черепа, чёрные полосы и круги на их коже сливались с ночной темнотой, а белые черепа, глядевшие с предплечий, пугающе светились в темноте. Эг поднимается, прижимая к сердцу ладонь. Пламя дракона, что течёт в его жилах, нестерпимо жжётся на кончиках пальцев, стоит в горле… Ему нельзя быть слабым, магия жара не для слабаков, позволишь — и полыхнёшь золотым остроязыким костром, такова плата… Эг опрокидывает себе на голову оставленную кем-то — должно быть, именно тем, кто притащил его сюда, плошку с водой себе на голову. Холодная вода помогает, но её мало. Недостаточно, чтобы потушить пожар внутри. Нестерпимо хочется броситься в источник за поселением. Его ледяная, даже в самый жаркий полдень вода — верное средство. Снаружи ночь — ещё или уже, не ясно. Должно быть, уже… Магия всё также заполняет воздух, но она — странная, беспокойная… Он не помнит такого с самого детства. Гулко отдаётся на языке всё то же отчаянное ревущее «поздно». Нет, до источника он доберётся нескоро. Эг собирается с силами и отбрасывает полог, укрывающий шаманскую пещеру от глаз соплеменников. От картины, что предстаёт его глазам, его бросает в холод. На ровной круглой площадке посреди поселения — чуть ли не всё племя. Эг легко различает их по золотящимся рисункам на спинах, выжженным во время обряда инициации… Многим он выжег эти узоры сам, а прочим — те, кто был шаманами до него. А теперь солнечные лучи залиты бурой засохшей кровью. Все они стоят молча, в свете факелов как заворожённые глядя на то место, где вчера ещё Эг танцевал с драконьим огнём во славу Предков, а также двух вождей — принятого ими всего несколько дней назад и нового — Раду… Теперь там высокая — выше, чем взлетали искры самых ярких костров, гора. Сперва она кажется нагромождением чёрно-белых камней, но только поначалу. Эг скользит по ней взглядом, и чувствует, что пламя сейчас ринется горлом. Он различает закономерность в том, как чёрный переходит в белый, а белый — в чёрный, и как плавно кривятся камни, каким нехарактерно матово выблескивают блики факелов на их боках, спинах, пальцах, головах, мёртвых остановившихся зелёных глазах… Возле этой чудовищной горы снуют его соплеменники, подносящие всё новые и новые расписанные чёрным тела… Сильные, закалённые, немощные, маленькие, округлившиеся, исхудавшие, расписанные чёрным и белым, жуткими кругами и полосами, изогнутыми черепами… Пламя стоит в глотке, готовое разорвать на части, спалить дотла, но Эг, шатаясь бредёт ближе, заставляя себя смотреть. Десятки мёртвых тел — пробитые головы, ещё сочащиеся кровью раны, путь, по которому их протащили, отчётливо виднеется на охряном песке, которым усыпано поселение… — Эг очнулся! — кричит Мина, обхватывая его за плечи, разрывая тишину, — Эг жив! На её пальцах остаются золотые ожоги, и она отдёргивает руки, этот след не сойдёт никогда. Все разом поворачиваются на Эга, и расступаются, освобождая ему путь к горе. От того, чтобы полыхнуть на месте, его удерживает лишь сила воли, с детства воспитанная прежним шаманом… Он видел немало на своём веку, он остро предчувствовал нечто подобное, он настаивал на том, чтобы Эг упражнялся в терпении, хотя и просил Предков никогда не испытывать Эга также, как испытывал его самого… Никто из занятых страшной работой воинов, однако, не поворачивается к шаману. Поток тел кажется бесконечным, но только оторвавшись от этого зрелища, Эгу удаётся заметить Раду, стоящего у подножия. — Что случилось, пока я спал? — спрашивает Эг, останавливаясь возле вождя. — Племя Черепа осквернило Ночь Предков, отравив тебя, — отвечает Раду, — Мы отомстили им. Мы боялись, что придётся сжечь тебя сразу же после того, как сожжём их… — Я сгорел бы сам по себе… — Эг сжимает зубы, от тел ещё не идёт запах гнили, но не исходит человеческого тепла, от этого становится жутко, — Но как тебе удалось это? Твой дед, великий вождь, не раз бился с ними, но никогда не одерживал победы на их территории, легенды хранят истории о мертвецах… — Выходит, мой дед был не столь великим вождём, как я? — Не смей осквернять память Предка, он сражался как храбрый воин, и в бою его сопровождал мудрейший Дрей, — произносит Эг, глядя на молодого вождя снизу вверх, — А о твоём подвиге будут рассказывать, как о позоре… Вы убили их всех… — Ни одно племя не трогало шаманов в Ночь Предков, — глаза Раду наполняются гневом, выжженное вчера вокруг кадыка солнце ходит вверх и вниз от прерывистого дыхания, — Они должны были заплатить… — Дети, старики и женщины? — Эг указывает на гору трупов неверно дрожащей рукой, — Ты не оставил в живых никого… Ты… — Я совершил лишь то, что должно, шаман… — Раду выпрямляется, держа руку на поясе, возле длинного ножа, — Но тебя подводит твоя мудрость… Эг вскидывает руку и бьёт его по щеке наотмашь, оставляя золотой след. Ему приходится встать для этого на цыпочки, но злоба толкает его вперёд, и удар выходит сильным. Принятому к предкам отцу Раду дали посмертное имя «Победитель войны», а Раду вряд ли удостоится чего-либо более лестного, чем «Побитый дракон». Раду удивлённо прижимает руку к щеке, ошарашенный ударом от едва стоящего на ногах шамана. — Ответь мне, в чём же я ошибся, — с напором продолжает Эг, чувствуя, что если не дожмёт сейчас, вождь продолжит думать, что можно совершать подобное, не посоветовавшись с шаманом, — Я жду… — Один жив, — лицо Раду кривится, пока он растирает свежий ожог в виде пятерни Эга, — Ниса мы убили сразу же, как только ты упал, а Шуру заткнули рот, связали руки и ноги, чтобы он не смог помешать нам отомстить за тебя… Горячее золотое пламя течёт из-под ногтей на правой руке, капает на землю и застывает самородками. — Моё племя нарушило законы Предков, — в полубреду шепчет Эг, отступая от него на шаг. Но они окружены, позади с мокрыми шлепками бросают в кучу новые и новые тела, спереди путь загораживает Раду, слева высится гора трупов, а справа, всего в паре шагов, слыша всё, переговариваются соплеменники. — Мы лишь ответили на удар… — Я жив! — пронзительно вскрикивает Эг, — Я только спал… — Ты до сих пор не взял ученика, который смог бы это опознать, — Раду, кажется, начинает приходить в себя. — Отчего вы не спросили Шура? Он и Нис пришли с миром, он бы помог мне куда быстрее… Раду хмыкает, качает головой и поднимает взгляд на племя. В отблеске факелов след на его щеке отчётливо сверкает золотом. Нестерпимо хочется облокотиться на что-то, или сесть, но Эг не позволяет себе этого. Сзади раздаётся шум натянутых кожаных барабанов, и соплеменники расступаются, освобождая дорогу пугающей процессии. Эг оборачивается на этот звук измученно, уже ожидая худшего. И оттого совсем не удивляется. После вида горы трупов, шевелящееся тело, расписанное чёрно-белым, видеть странно. И всё же, Эг узнаёт Шура, которого волочат к костру за стянутые за спиной руки. Молодой шаман даже не стонет, хотя плечи вывернуты под неестественным углом, а ноги связанные ноги тащатся по земле. Он всё пытается поднять голову, но сил на это не хватает. — Кто отравил Эга? — спрашивает Раду, когда Шура валят перед ним на колени, — Я развяжу тебе руки. И ты укажешь этого человека среди трупов. Мы бросим его в чаще, на съедение зверям… Остальные дрались храбро, и уйдут в огне, как герои… Шур поднимает на него спокойный взгляд. Губы вокруг кляпа сухие и потрескавшиеся, его продержали на жаре целый день, пока Эг валялся в чёрном сне. — Не стоит этого делать, — предостерегающе говорит Эг, — Шаман не может лгать, лучше сними с него кляп… — Кто отравил Эга? — повторяет Раду снова, уже громче, и вытягивает из-за пояса длинный нож. Прикасаться к шаману он опасается. У приведших Шура воинов на руках и животах чернеют отметины, гнев шамана, чьё племя только что вероломно перебили против всех законов войны, велик, скоро эти следы воспалятся гниющими зловонными язвами, что распространятся по всему телу и убьют этих двух воинов… — Не надо, он скажет… — просит Эг, — Он… Шур поворачивает голову. Затравленный взгляд до ужаса конкретен. Шур против того, чтобы разговаривать с трупными червями, вроде Раду и его соплеменников. Но Шур совсем не против лишиться верёвок хотя бы на руках… Но Раду глуп, он юн и самоуверен, он не знает, на что способен разъярённый шаман. Остро заточенный нож, ещё быть может, не до конца остывший от крови соплеменников Шура, полощет по верёвкам… — Нет! — пронзительно кричит Эг, но уже поздно. Шур валится на песок лицом вперёд. Из его горла вырывается сквозь кляп дикий пронзительный вой, а руки падают по сторонам от лица, неровно и неловко, но они достигают песка. От воя продирает дрожью. Проходят секунды, а вой не прекращается, только нарастает — возвышается, а когда он наконец утихает, и Эг боковым зрением замечает движение. Чёрное и белое неестественное шевеление. Эг поворачивается и видит упирающуюся о чью-то ногу расписанную хитрым чёрным узором руку в куче. Узор сложен — такие носят вожди… Раду облегчённо фыркает. — И это всё? — спрашивает он, опускаясь рядом с шаманом на корточки и проводя ножом поверх шейных позвонков, — Ты оживил отравителя… Как честно с твоей стороны… Шур не отвечает, замерев всё в том же положении. Чужая магия разливается в воздухе, разбуженная. Земли племени Дракона не помнили её долгих тридцать лет, пока вождём был отец Раду. — Бегите… — вполголоса говорит Эг, и повторяет, уже громко, — Бегите, ну же… — Что? — переспрашивает Раду. А рука Ниса находит опору, и весь Нис, с горящим зелёным взглядом вытягивает себя наружу. От его движения куча шатается, и несколько тел валится вниз. Он выпрямляется. Сильный и умелый воин, мудрый правитель… Он двигается неестественно, как бешеное животное, из его рта льётся чёрная кровь. — Бегите! Шур тяжело упирается руками в землю и садится, глядя на своего вождя. Эгу кажется, что в зелёных глазах шамана мелькает стыд. Он отрывает руки от земли и складывает их на коленях. И Эг вновь замечает шевеление — упавшие из кучи тела встают, также неровно, как вождь, скатывается с вершины мальчишка, из которого так и не вынули обломок копья… И новые, новые тела оживают, глядя на своих убийц… Шур издаёт какой-то тихий сдавленный звук, и только тогда соплеменники слушаются Эга, а мертвецы бросаются им вслед. Чёрное и белое мешается с золотым. Эг расставляет руки и золотое пламя вырывается из солнца, выжженного на груди, сжигая ближайших мертвецов, задевая бегущих навстречу воинов своего же племени… Раду размахивается, чтобы заколоть Шура, но на него набрасывается Нис. Они катятся по земле, Нис перехватывает Раду за запястье, несколько раз с силой бьёт о землю, выколачивая из ослабшей руки нож. Быстро хватает его и уже заносит над горлом Раду. Чёрная жидкость капает сверху на отпечаток ладони Эга, попадает в глаза. Раду сосредоточенно рычит, пытаясь выдраться из крепкой хватки мертвеца. Эг разворачивается, намереваясь помочь, но вожди — живой и мёртвый, слишком близко… — Оставьте вождя, — в шелестящем шёпоте избавившегося от кляпа Шура сквозит приказ, — Пусть он увидит всё… — Собери воинов и беги, — просит Эг, пока Раду выбирается из-под тяжёлого тела замершего верхом на нём Ниса, — Загородитесь огнём, а я сожгу их… Раду не возражает. В том, с какой поспешностью он бросается прочь, вслед соплеменникам, видна отвратительная недостойная его рода трусость… Куда хуже той, в которой он мальчишкой обвинял своего отца, сделавшего вражду двух племён достоянием легенд… Драконье пламя рвётся наружу, как спички зажигая чёрно-белые тела, расплёскивая золото кругом. Земля вспыхивает под ногами Эга. Горящие загнутые линии стремительно мчатся к ногам бегущих за его соплеменниками мертвецов. А когда достигают — обнимают горящими стеклянными обручами… Земля племени дракона всё ещё защищает своих сыновей и дочерей, разбуженная зовом шамана. Воины смыкают ряды, и отгоняют от себя самых быстрых факелы, сшибают головы точными ударами… Но всё же, многие многие тела расписанные золотом остаются на земле, такие же мёртвые и неподвижные, как недавно — тела соплеменников Шура. Вот только Эг не сможет поднять их вновь. Крики отдаляются, и Эг поджигает всю поляну, вспыхивают вигвамы, вспыхивает пещера, горит земля вокруг источника, загораются и гаснут пропитанные влагой джунгли вокруг поселения… Мертвецы горят молча и сгорают дотла. Всё кончается быстро. Эгу намного легче, пламя нашло выход. Больше его не колотит, и он опускается на выжженную землю рядом с Шуром только из-за всё ещё не прошедшей после пробуждения от чёрного сна слабости. Горела земля и воздух, но пламя не тронуло Шура. Шаманы не лгут, и не убивают шаманов других племён. Мертвецы не приближались к Эгу, а пламя не тронуло Шура. — Кровь за кровь, — глухо произносит Шур, неловко выпрастывая наперёд связанные ноги, — Предки оскорблены, им мало… Почему ты мне помешал? — Я обязан защищать их, — Эг смотрит на свои ладони, где один за другим гаснут лучи золотых солнц, — Они — моё племя… — Они отравили тебя, — Шур смотрит на него исподлобья, — Чтобы напасть на нас. Они заслужили мою месть… — Я знаю, — Эг смотрит ему в глаза и осторожно убирает с его чёрного лба чёрные волосы, шаман никогда не ранит другого шамана, даже простым прикосновением, — Все джунгли стоят на костях наших предков, ты оживишь мертвецов, а я сожгу джунгли дотла… Зелёные глаза Шура горят ярче, чем у его соплеменников, с самого детства. Ясные глаза — верный признак шамана. Клеймо одиночки, одаренного и проклятого чувствовать магию. Они оба — ученики мудрейшего Дрея, великого боевого шамана, добровольно отдавшего титул своему преемнику и ушедшему в странствие, чтобы обучать там юных шаманов всему, что успел понять за жизнь сам. За то и прозванного мудрейшим. — …и когда всё это окончится. мы останемся одни на взрытой выжженной земле. Неужели ты хочешь этого, Шур? — Разве ты ответил бы «нет», будь ты на моём месте? — помолчав, спрашивает Шур, подбирая нож, забытый Раду и принимаясь остервенело резать верёвки на ногах. — Разве ты согласился бы с законами предков, будь ты на моём месте? — спрашивает Эг в тон ему. Серый дым, застлавший небо во время пожара, рвёт и раздирает ветер. Белые и золотые звёзды смотрят вниз. Их намного больше, чем было в Ночь предков. — Уйдём, Шур, — просит Эг, — Я знаю тайные тропы, которые уведут нас отсюда… Они тебя просто убьют… — Это будет не просто. Эг знает, что его слова бесполезны. Отчётливое неутихшее «поздно» разливается в медленно успокаивающейся магии, звенит остро и ясно. Ни одного из них не зовут мудрейшим, и не назовут никогда. Выбранный не ими путь в звёздном свете ясен и чёток. И ведёт он отнюдь не на тайные тропы. — Я смирился бы с законом, — говорит Шур, — Я оживил бы трупы, даже будь они моими врагами. Ночь предков не должна быть осквернена, а это смывается только кровью. — А я бы сгорел на месте, увидев эту гору из своих. Они совсем на других местах. Шур слегка поворачивает голову и смотрит в темноту. Она шевелится. Вспыхивает от выбитой искры факел, и по выжженной земле ступают соплеменники Эга. Шур не сопротивляется, когда его вздёргивают за руки, заставляя стоять. Шаман безволен, пока его руки неподвижны. Несколько минут на свободе — вот и всё, что принесли ему мертвые соплеменники на землях Племени дракона. Черные следы на ладонях воинов расползаются быстро. Шур выжидающе смотрит на них и тихо охает, когда ему в сердце вонзается нож. Эг зажмуривает глаза. Ему слишком больно это видеть.