Вне устава

      Софья молча наблюдала за тем, как Крючкова подбирала грабли, демонстративно бросая их в общую кучу. Её взгляд был холодным, словно сканирующим каждое движение новобранки. Но Саша, как всегда, оставалась невозмутимой. Она даже позволила себе чуть сильнее стукнуть граблями об асфальт, зная, что это будет замечено.       — Крючкова, — голос раздался резко, как удар хлыста.       Саша выпрямилась, глядя на лейтенанта с привычной усмешкой.       — Опять решили устроить спектакль? — продолжила Софья, обводя взглядом её сослуживиц.— Думаете, вы особенная? Что ваша дерзость впечатляет?       — Думаю, что вас это раздражает, — парировала та.       — Вам, видимо, доставляет удовольствие раздражать меня? — Кульгавая сложила руки на груди.       Саша чуть пожала плечами, её улыбка стала шире.       — Можно и так сказать.       Мафтуне, стоящей по правую руку от девушки, хотелось испариться на месте. Она не понимала, почему Крючковой еще не отрезали язык за подобные выпады.       Софья некоторое время молча смотрела, потом перевела взгляд на остальной строй.       — Григорьева, — коротко бросила она.       Соня, стоявшая в середине, резко вытянулась по струнке.       — Товарищ лейтенант!       — Соберите остальных и продолжайте работу. Нецветаева, — она повернулась к Оксане, — сдайте инструменты и идите за мной.       Оксана изобразила невинное удивление, но подчинилась. Когда она проходила мимо, остальные девушки украдкой переглянулись, но никто не рискнул ничего сказать.

////

      Через час Саша уже закончила уборку и обдумывала произошедшее за день. Но мысли её были не о лейтенанте, а о том, как странно выглядела Оксана, когда та вернулась от лейтенанта в столовую на ужин.       Девушка сидела в углу, едва притронувшись к еде. Её глаза были устремлены куда-то в пустоту, а лицо казалось напряжённым, словно она боролась с внутренними демонами. Когда кто-то из девушек попытался заговорить с ней, она лишь коротко отмахнулась.       Крючкова наблюдала за ней издалека, ловя каждую мелочь. Что-то было не так.       После ужина девушки отправились на очередное занятие, но Саша, сославшись на необходимость забрать что-то из казармы, тихо вышла из строя.       Саша зашла внутрь, лениво перекинула куртку через спинку своей койки и тяжело опустилась на жёсткий матрас. Голова гудела, словно там одновременно происходило тысяча разных разговоров. День выдался слишком насыщенным: от очередного конфликта с Кульгавой до странного поведения Оксаны. Что-то явно висело в воздухе, но никто не решался это произнести.       Саша откинулась назад, глядя на потолок. Её острый ум давно подметил, что Нецветаева ведёт себя слишком напряжённо в присутствии Кульгавой. Как будто пытается скрыть что-то важное. Но сегодняшняя сцена за ужином, когда та едва дотронулась до своей тарелки, вывела ситуацию за рамки обыденного.       Едва она успела обдумать ситуацию, как дверь скрипнула, нарушая тишину. Саша мгновенно села, глаза настороженно устремились к входу. На пороге стояла Оксана.       Она выглядела так, будто только что сбежала с поля боя. Лицо бледное, взгляд метался по комнате, словно проверяя, нет ли там ещё кого-то. Когда её глаза наконец остановились на Саше, выражение лица стало каким-то отчаянным.       — Ты... ты здесь одна? — дрожащим голосом спросила та, делая шаг внутрь.       Саша нахмурилась, её инстинкт сразу уловил тревогу.       — Пока да, — ответила она, вставая. — Что случилось?       Оксана шагнула вперёд, прикрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной, будто боялась, что кто-то может войти следом. Её движения были резкими, нервными, как у человека, который на грани.       — Ты... ты знаешь что-то, правда? — выдохнула она, глядя прямо на сослуживицу.       Крючкова напряглась. Такой Оксану она ещё не видела.       — Что ты имеешь в виду?       — Ты знаешь, — голос Нецветаевой почти сорвался. Она сделала ещё шаг вперёд и вдруг опустилась на колени прямо перед собеседницей. — Скажи мне... Что ты знаешь?       Саша замерла, глядя на неё сверху вниз. Сердце чуть быстрее ударило в груди — смесь растущего любопытства и странной жалости.       — О чём ты?       — О Кульгавой, — прошептала, поднимая голову. В её глазах блестели слёзы, голос звучал хрипло, надломлено. — Ты знаешь. Я видела, как ты смотрела на неё. Что ты собираешься сделать?       Крючкова прищурилась, её мысли заметались. Оксана явно что-то скрывала. И это «что-то» было достаточно серьёзным, чтобы довести до такого состояния.       — Почему ты думаешь, что я что-то знаю?       Нецветаева взглотнула, опустив взгляд.       — Потому что ты такая, — прошептала она. — Ты видишь всё, слышишь всё... И ты никогда ничего не оставляешь просто так.       Саша мгновение молчала, ощущая, как в ней поднимается азарт.       — Ты боишься? — наконец тихо спросила она.       Рядовая крепче сжала руки на коленях, сжав пальцы до побелевших костяшек.       — Если ты расскажешь... если кто-то узнает...       Крючкова, нахмурившись, наклонилась ближе. Её тон стал мягче, но не терял твёрдости.       — Эй, — сказала она. — Я ничего не собираюсь делать.       Нецветаева подняла голову, взгляд стал резким, почти обвиняющим.       — Ты врёшь, — выпалила она. — Ты всегда врёшь.       Саша внимательно смотрела на неё, понимая, что сейчас перед ней не просто девушка из их отряда, а человек, оказавшийся в плену собственных страхов. Оксана выглядела так, будто несла на себе тяжёлую ношу, которая давно отравляла изнутри. Её плечи дрожали, дыхание было сбивчивым, а взгляд метался, как у затравленного зверя.       Девушка чуть сдвинулась на койке, устраиваясь удобнее, но не сводила глаз с оппонентки.       — Послушай, — тихо сказала она, стараясь придать голосу мягкости, которой обычно в нём не было, — я ничего не сделаю. Но ты должна мне рассказать, что случилось.       Эти слова повисли в воздухе, словно тонкая нить, протянутая от одной к другой. Оксана замерла, будто боролась с самой собой.       Саша наблюдала за ней молча, сдерживая порыв поторопить. Она видела, как девушка пыталась решить — довериться ей или нет.       Наконец Нецветаева глубоко вздохнула, словно готовилась прыгнуть в пропасть, и, опустив плечи, медленно села на пол. Движение было почти механическим, будто её тянуло к земле грузом, который она больше не могла нести. Она закрыла лицо руками, но тут же разжала их, нервно убрав волосы с лица.       — Она сказала, что я подставляю... что я позорю её перед начальством... что если я сделаю ещё что-то не так, она выгонит меня, — начала с дрожью.       — И всё? — спросила, с трудом сдерживая нетерпение.       Оксана опустила руки, глядя на свои ладони, будто на них был записан ответ.       — Нет, — она покачала головой, её голос стал чуть громче. — Это только начало.       Крючкова наклонилась вперёд, упираясь локтями в колени, её тон стал настойчивее.       — Рассказывай.       Нецветаева сглотнула, пытаясь собрать слова, которые она явно не хотела произносить.       — В штабе она сказала, что моё поведение недостаточно... — голос затих, как будто даже эти слова давались с огромным трудом. — Дисциплинированное. Что я недостаточно строго отношусь к своим обязанностям.       Саша приподняла бровь, её интерес только усиливался. Она видела, как сложно Оксане даётся каждая следующая фраза, но останавливаться было нельзя.       — И что ещё?       Девушка дрожащей рукой поправила воротник, словно он вдруг стал слишком тесным.       — Заставила меня подписать рапорт о дисциплинарном проступке, а потом сказала... — Оксана подняла глаза, и в них светилась боль. — Сказала, что это было одноразовой акцией. Что всё, что было раньше, должно остаться там. Что между нами ничего больше нет и быть не может.       Крючкова замерла. Она не моргала, глядя на Нецветаеву, но в её голове всё завертелось.       — Что между вами было, Оксана? — её голос звучал тихо, но настойчиво, как у человека, который знает, что услышит ответ.       — Ничего, — поспешно выпалила та , глаза забегали, избегая взгляда Саши. — Просто разговоры... может, иногда она была чуть мягче, чем обычно...       Саша усмехнулась, и этот звук заставил девушку замереть.       — Ты так себя ведёшь, будто я тебя на допросе держу. Давай честно.       Оксана подняла на неё взгляд, полный мольбы.       — Лейтенант сказала, что это была одноразовая акция. Что я неправильно восприняла её слова и действия.       — А ты?       — Я пыталась ей объяснить, что это не так, — Нецевтаева тяжело выдохнула, будто это признание физически выматывало её. — Что я просто уважаю её, как офицера. Но она не слушала. Она сказала, что если я ещё раз проявлю «личную привязанность», то меня отправят в другое подразделение.       Саша присвистнула, насмешливо поднимая бровь.       — Жестоко.       Оксана чуть вздрогнула от её слов, но взгляд всё равно остался на полу.       — Она знает, что я... Я к ней... — голос оборвался, и она снова спрятала лицо в ладонях.       Саша молчала, чувствуя, как нарастает странное ощущение. Сочувствие? Презрение? Интерес?       — Значит, она тебя использовала, — наконец произнесла Крючкова, тщательно подбирая слова.       Собеседница резко посмотрела на неё, глаза блестели от слёз, но в них появилось что-то ещё — вспышка гнева.       — Нет! Это не так! — выкрикнула она, почти срываясь. — Софья просто... Софья пыталась показать мне моё место.       Саша ухмыльнулась. Но её улыбка не была доброй. Она смотрела на Оксану так, как смотрят на человека, который отчаянно пытается найти оправдания там, где их нет.       — Ну и каково твоё место, Оксана?       Эти слова прозвучали как вызов, как последний удар, который снес остатки защиты девушки. Нецветаева опустила голову, и её плечи снова задрожали.       — Пожалуйста, не говори никому. Я прошу, — голос был тихим, но в нём звенело отчаяние, которое трудно было игнорировать. Она подняла глаза, полные мольбы, глядя на Сашу снизу вверх. — Если об этом узнают...       Крючкова наклонила голову чуть набок, как будто пытаясь лучше рассмотреть эту сломленную фигуру перед собой. Девушка выглядела так, будто её жизнь зависела от ответа.       — Знаешь, — наконец произнесла она с ленью, — мне даже интересно, что она сделает, если я вдруг «случайно» проговорюсь.       Оксана вскинула голову, её лицо исказилось страхом. Не думая, она схватила Сашу за руку, её пальцы вцепились в неё так крепко, что на коже остались белые следы.       — Не надо. Я сделаю что угодно!       Крючкова посмотрела на её руку, на бледные пальцы, впившиеся в запястье.       «Вот она, в плену своих страхов, — подумала Саша. — Готова унизиться, лишь бы я молчала. Как низко ты пала, Оксана. И всё ради кого? Ради неё?»       Девушка вздохнула и плавно встала. Она подошла ближе и присела на корточки рядом.       — Оксана, послушай, — голос звучал мягче, чем раньше, но это было не утешение, а больше спокойная, холодная констатация фактов. — Она офицер, и ей плевать на твои чувства. Она выжмет из тебя всё, что можно, а потом просто отмахнётся.       — Это неправда! — выкрикнула та, срываясь. — Софья не такая.       Саша лишь покачала головой. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах читалась непоколебимая уверенность.       — Она именно такая. И ты это знаешь.       Эти слова прозвучали, как приговор. Оксана отвернулась, но её плечи снова задрожали. Она сжала кулаки так сильно, что побелели суставы, и, глядя в сторону, тихо прошептала:       — Ты ничего не понимаешь.       Саша больше не хотела продолжать бессмысленный диалог.       — Она просто хочет, чтобы я стала лучше, — Нецветаева снова повернулась к ней, словно она надеялась, что та изменит своё мнение.       — Стала лучше? А ты не думаешь, что она просто играет с тобой?       Непонимание и упрямство засверкали в чужом уме.       — Она не такая, — причитала сослуживица, но в её голосе уже не было той твёрдости, что раньше.       Саша скрестила руки на груди, взгляд стал ещё холоднее, а голос — ещё жёстче.       — Если ты так в этом уверена, тогда почему ты здесь, на коленях, умоляешь меня молчать?       Эти слова пронзили Оксану, как нож. Она опустила голову, из её глаз потекли слёзы. Они падали на её руки, которые всё ещё дрожали, оставляя влажные пятна на форме.       Саша наклонилась ближе, чтобы взглянуть ей в глаза.       — Софа знает, кто именно вас видел?       Оксана отрицательно покачала головой.       — Тогда иди. Пока ещё кто-то не пришёл сюда и не застал нас.       Оксана медленно поднялась, её движения были неловкими, словно она вдруг потеряла весь свой прежний контроль. Она поправила форму, стараясь не смотреть на Сашу, и тихо вышла, прикрыв за собой дверь.       Крючкова же осталась сидеть, глядя на ту же дверь. Её мысли путались.       «Вот так всё и устроено, — подумала она. — Мы все пешки в чужих играх. Только одни ломаются, а другие играют до конца».

////

      После разговора вечер для Саши не был спокойным. Казалось, что все события дня — от столкновения с Кульгавой до исповеди Нецветаевой — остались незавершёнными, словно требовали продолжения.       Чтобы проветрить голову, Крючкова вышла из казармы. Она направилась в сторону импровизированной площадки для отдыха, где обычно никого не было в это время. Прохладный воздух освежал её мысли, а едва слышный шорох листвы действовал умиротворяюще.       Подходя ближе, она заметила знакомую фигуру. Девушка в форме сидела на скамье, держа в руке небольшой блокнот. Свет луны освещал её длинные русые волосы. Саша сразу узнала её.       — Кристина?       Голос вырвался прежде, чем она успела обдумать, стоит ли нарушать тишину. Захарова подняла голову и улыбнулась, как только увидела её.       — Крючкова. Ты всё ходишь, как волк в клетке.       Саша, не отвечая, подошла ближе. Сегодня Кристина была не в обычной одежде. Её форма выглядела идеально выглаженной, а на плечах девушка заметила нашивки, которые заставили её остановиться.       — Ты... Ты офицер? — медленно произнесла, чувствуя, как внутри всё переворачивается.       Захарова ухмыльнулась, откинувшись на спинку скамейки.       — Лейтенант, — спокойно ответила она.       Саша нахмурилась, взгляд её скользнул по форме, задержавшись на нашивках.       — Почему ты не сказала?       — А ты спрашивала? — Кристина пожала плечами.       — Ну уж извините. Я думала, ты обычная.       — Обычная? — Кристина рассмеялась. — Ну, в каком-то смысле я и есть обычная.       — Не с такими погонами, — проворчала компаньонка, присаживаясь рядом.       — Это ничего не значит, — отмахнулась Шумахер. — Я лейтенант подразделения танковых войск, а ты из спецназа, под крылом у Кульгавой. Согласись, что моё звание здесь мало что решает.       — Танковые войска? — переспросила Саша, её брови взлетели вверх.       Она попыталась представить Кристину в боевой машине, окружённую рычагами, экранами, командующую расчётом. Что-то в этом не укладывалось в её голове.       — Именно. Не спецназ, как твой отряд, но всё же, — с улыбкой добавила знакомая.       — Ну да, лейтенант-танкист, ничего особенного, — насмешливо протянула Крючкова, всё ещё переваривая услышанное.       Саша ерзала на месте , но не сводила настороженного взгляда с формы лейтенанта.       — Зачем ты здесь? Танкистам в нашем лагере что делать?       Кристина усмехнулась.       — Мы работаем со спецназом в рамках совместных учений. Координируем взаимодействие.       — И как тебе? — Саша наклонила голову, с интересом изучая её.       — Не слишком весело, — Захарова пожала плечами. — Но полезно.       Больше вопросов не возникало. По крайне мере, гуманных.       Кристина посмотрела на затихшую девушку, чуть склонив голову набок.       — Ты смущена?       — Я? С чего бы? — Саша попыталась вернуть себе уверенность, но в голосе прозвучали нотки неловкости.       Захарова улыбнулась, её взгляд стал мягче.       — Не смущайся, Крючкова. Я не кусаюсь.       — Пока, — бросила собеседница, но на губах тут же появилась лёгкая улыбка.       На несколько мгновений они вновь замолчали, слушая, как ветер шелестит листвой за оградой. Наконец Кристина повернулась к Саше.       — А тебя что привело сюда?       — Да так, — пожала плечами. — Нужно было проветриться.       Саша скользнула взглядом по плацу, избегая отвечать прямо.       — Бывает, что ты вроде и на месте, но чувствуешь, что задыхаешься.       Захарова кивнула.       — Это знакомо. Знаешь, иногда кажется, что вся эта структура не просто подавляет, а буквально выжимает из тебя силы.       Крючкова удивлённо посмотрела на знакомую.       — Ты и правда так думаешь?       — Конечно. Я тоже человек, не забывай.       — Ты не похожа на неё, — вырвалось у Саши.       — На Кульгавую? — уточнила Кристина.       — Ага, — коротко ответила Саша, снова отворачиваясь.       Лейтенант тяжело выдохнула.       — Это хорошо. Не хотела бы я быть похожей на неё.       — Вы с ней... знакомы?       — Более чем, — усмехнулась Шумахер, но в её голосе звучала лёгкая горечь.       Крючкова почувствовала, что за этими словами скрывается нечто большее, но решила сильно не давить.       — Враждуете?       Кристина наклонилась вперёд, упираясь локтями в колени.       — Скорее, конкурируем.       Саша чувствовала, что за этими словами скрывается целая история, но лейтенант явно не собиралась вдаваться в подробности.       — Ладно, Крючкова. Пойду спать, а то завтра опять придётся целый день притворяться серьёзной.       Девушка смехнулась, наблюдая, как Кристина уходит.       — Эй, — позвала она, когда та была уже на несколько шагов от неё.       Кристина обернулась.       — Спасибо за разговор.       Захарова кивнула с лёгкой улыбкой. Саша смотрела ей вслед, чувствуя, как внутри становится чуть теплее. Кристина была другой. В её голосе и движениях не было той жесткости, что у Кульгавой. Она не пыталась командовать, даже зная, что могла бы.       «Может, не все офицеры такие уж и плохие,»— подумала Саша, направляясь обратно к казарме.

////

      Сирена вечернего отбоя отозвалась по казарме гулким эхом, разгоняя остатки дневного шума. Девушки лениво растягивались на койках, кто-то пытался перевести дух после очередного дня, полного бессмысленных испытаний, а кто-то с трудом успевал завершить вечерние задания. Саша, привычно устроившись на своей койке, неспешно зашнуровывала сапоги.       – Крючкова, – раздался из угла голос Жени. – Ты куда это собралась? Отбой через пять минут.       Саша бросила на неё взгляд поверх плеча, на губах её заиграла фирменная ухмылка.       – Личный визит, – небрежно ответила она, стягивая ремень и закидывая на плечо куртку.       Шестерикова звучно хмыкнула, но вопросов задавать не стала. Уж кого-кого, а Сашу Крючкову сложно было остановить.       Когда казарма затихла, Саша, словно тень, выскользнула в коридор. Шаги были бесшумны, но по спине всё равно пробегал холодок от осознания, что любой шум может выдать её. У неё был план. И он зависел от одного-единственного человека.       В оружейной комнате всегда царил свой особый порядок: запах смазки и металла, холодный блеск стендов с выстроенными в ряд винтовками, ровные линии инвентаря, будто отражающие характер хозяйки. Софья находила в этом порядок, ясность, которой часто не хватало в её собственной жизни. Но сегодня всё было иначе.       Саша вошла без стука, словно это было её личное пространство, и сразу же заполнила воздух своим присутствием. Кульгавая почувствовала её ещё до того, как услышала шаги. Тяжёлый, будто нарочно расслабленный ритм движений вызывал в ней раздражение. Рядовая двигалась с ленивой грацией, как кошка. Это небрежное высокомерие, которым та пропитывала каждое своё движение, било по нервам Софьи.       — Крючкова, — бросила Софья, даже не взглянув. Её голос был строгим, словно удар камнем.       — О, лейтенант, я прямо таю от того, как вы произносите мою фамилию, — ответила Саша, закрывая за собой дверь с деланным равнодушием.       Кульгавая выпрямилась. Она повернулась медленно, почти театрально, сдерживая раздражение, которое угрожало выйти за рамки её идеально выстроенного контроля. Взгляд был ледяным, изучающим, словно рентген, готовый разложить Сашу на составляющие.       — Если вы пришли, чтобы отвлекать меня своими жалкими попытками быть остроумной, вы зря тратите моё время.       Крючкова медленно шагнула вперёд, и свет люстры упал на её лицо, подчеркнув насмешливый изгиб губ.       — Я всегда трачу время с пользой, — сказала она мягко. — Особенно, если дело касается вас.       Софья ненавидела этот тон — он был слишком уверенным, слишком... личным. Она привыкла к чёткости и дистанции. Здесь же каждое слово Крючковой словно пронзало её, заставляя чувствовать.       — Говорите, что вам нужно, или уходите. У вас есть ровно тридцать секунд, чтобы объяснить, почему я не должна прямо сейчас отправить вас на гауптвахту. Знаете ведь, что у меня нет времени на глупости.       — Глупости? — Саша рассмеялась, но в этом смехе не было лёгкости. — Тогда что это было в инвентарной вчера?       Эти слова ударили, как плеть. Лицо лейтенанта осталось спокойным, но в её глазах мелькнуло нечто, что заставило Сашу почувствовать прилив адреналина.       — Я не знаю, о чём вы, — сказала она ровным голосом, но уголки её рта чуть дёрнулись.       — Конечно, не знаете. Но ведь память может быть избирательной, правда? — Крючкова обошла её, почти невесомо задевая плечо. — Особенно когда есть такие моменты, которые лучше бы забыть.       — Выдумываете, — Софья произнесла это так, будто пыталась убедить саму себя.       Саша остановилась у стола, её пальцы легко скользнули по поверхности, словно проверяя, достаточно ли она блестит.       — О, я видела достаточно, чтобы не выдумывать.       Кульгавая сделала шаг вперёд, её тень закрыла лицо собеседницы, но та даже не дёрнулась.       — Если думаете, что сможете этим воспользоваться...       — Думаю? — Саша обернулась, её взгляд вспыхнул, как пламя. — Я знаю.       Старшая по званию резко вздохнула. Слова нарушительницы спокойствия звучали как нечто большее, чем просто шутка.       — Шантаж? - холодно бросила Софья, её глаза горели гневом.       — Назовём это... договором, - ответила Саша с кривой, почти детской улыбкой.       Кульгавая выпрямилась, её спина стала ещё прямее, а лицо приняло маску абсолютного спокойствия.       — Чего ты хочешь? — она впервые после разговора в кабинете перешла на «ты».       Крючкова прищурилась, её улыбка исчезла, уступив место чему-то более серьёзному.       — Пока ничего значительного. Может, мелочи. Закрыть глаза на пару нарушений, не задавать лишних вопросов, когда я задерживаюсь на выходе. Ну, вы понимаете.       Челюсть лейтенанта ходила ходуном.       — А если я откажусь?       Саша наклонилась ближе, и мир Софьи словно сузился до этих нескольких сантиметров между их лицами. Тепло чужого дыхания коснулось её кожи, заставляя мышцы напрячься сильнее, чем она привыкла позволять. Компаньонка смотрела прямо в глаза, взгляд был тёмным, почти обжигающим.       — Тогда я просто расскажу, как один очень строгий лейтенант проявил неуместную слабость. Кого, как думаете, поддержат остальные?       Кульгавая напряглась. Её голова работала быстрее, чем когда-либо: варианты действий, последствия каждого из них. Она знала, что риск был минимальным — у Саши не было доказательств. Но её слова, их тон... Они проникали глубже, чем любой аргумент.       — Скажу вам честно, лейтенант, — Крючкова сделала шаг вперёд, и теперь их лица разделяло не больше пары сантиметров. — Мне нравится ваш контроль. Даже слишком. Но ещё больше мне нравится, как он исчезает.       В воздухе повисло нечто невидимое, но ощутимое, как натянутая струна, готовая лопнуть.       — Ты перегибаешь палку, — Софья произнесла это тихо, но её голос был наполнен таким ледяным напряжением, что Саша на мгновение почувствовала его холод на коже.       — А вы позволяете мне её перегибать, — ответила Крючкова мягко, почти нежно.       И вправду — она позволяла.       — Но не переживайте, товарищ лейтенант. Я умею хранить секреты. Особенно те, которые меня забавляют.       Рядовая отошла назад, словно отпуская невидимую петлю, которая удерживала их обоих. Она направилась к двери с лёгкой, почти танцующей походкой, оставив за собой еле слышное поскрипывание досок под ногами.       Саша вышла из комнаты, прикрывая за собой дверь так, словно это был финальный аккорд её небольшого представления. В коридоре она остановилась, прислонившись к стене. Сердце колотилось, но не от страха. Это был адреналин, густой и приятный, как хороший коньяк.       Она знала, что игра зашла далеко, но именно это и делало её такой сладкой. Кульгавая была как крепость — неприступная, идеально выстроенная. Но даже крепости рушатся, если знать, куда бить.       «Боже, как же это приятно», — подумала Крючкова, пригладив волосы. Она бросила последний взгляд на дверь, за которой оставила Сонин гнев, и направилась к лестнице.       Внутри оружейной было тихо. Тишина давила, словно бетонные плиты.       Софья осталась одна.       Она медленно опустилась на стул, движения были почти рефлекторными, но руки... Руки выдавали её. Они дрожали, как и дыхание, которое теперь казалось прерывистым. Её мир, её идеально выстроенная жизнь — всё, что она так долго контролировала, начало рушиться под натиском этой дерзкой, невыносимой девчонки.       Но внутри неё, глубоко внутри, что-то откликалось на этот вызов. Что-то, что она боялась признать даже самой себе.       Девушка смотрела на дверь, её взгляд был тяжёлым, будто она могла прожечь дыру сквозь дерево. Она пыталась собрать мысли, но они разбегались, как испуганные птицы.       «Сдала себя, маленькая крыса».       Софья резко шагнула к столу, словно хотела опереться, но вместо этого схватила первый попавшийся предмет — металлическую подставку для документов — и с силой швырнула её в стену. Звук удара гулко отозвался в комнате, оставляя вмятину на штукатурке. Подставка упала, неуклюже перекатилась, застыв на полу жалким обломком её гнева.       Но это не принесло ни облегчения, ни разрядки. Гнев требовал выхода, захлёстывал её, как волна, смывающая всё на своём пути.       Она сделала несколько быстрых шагов вдоль комнаты, как зверь в клетке, пытаясь удержать себя от крика. На короткий миг ей показалось, что она сможет успокоиться. Но перед глазами снова встал этот проклятый образ. Саша. С её вызывающей улыбкой. С её слишком прямым, слишком честным взглядом, который проникал под кожу и выворачивал душу наизнанку.       «Вы позволяете мне её перегибать.» Эта фраза отдалась в груди, как разряд.       — Невыносимая.       Она остановилась у окна, схватилась за подоконник, вглядываясь в темную даль. Там, за стеклом, всё было спокойно. Люди куда-то спешили, автомобили сновали, мелькали огни. Жизнь продолжалась. Но здесь, в этой комнате, время словно застыло.       Софья стояла, упрямо глядя в туманное стекло, пока напряжение в груди медленно ослабевало. Гнев отступал, как отступает шторм, оставляя после себя лишь тишину. Но вместо облегчения пришло другое. Тяжёлое, тёмное, знакомое до боли.       Девушка стиснула челюсти, пытаясь сохранить видимость спокойствия. Но воспоминания подкрались, как всегда, неожиданно.       Она видела его. Отца. Высокий, хмурый, с неизменной сигарой в зубах, он словно всегда был частью её мира — как холодный ветер в январе или грохот утреннего подъёма на учебных сборах. Его голос звучал в её голове даже сейчас:       «У меня в доме нет места для слабых. Ты должна быть лучше. Строже. Жестче.»       Отец был военным до мозга костей. Он носил форму так, будто она была частью его самого, и с самого раннего возраста требовал от Сони того же. Но вместо поддержки или поощрения она получила только его невыносимую строгость.       Ей было семь, когда он впервые привёл её на полигон. Высокие деревья окружали их, едва качаясь под порывами холодного осеннего ветра. В воздухе витал запах мокрой земли и железа, а небо было свинцовым, тяжёлым, словно готовым вот-вот пролиться дождём.       — Держи крепче, — коротко бросил отец, подавая ей винтовку.       Металл оказался неожиданно тяжёлым. Ладони дрожали, пальцы скользили по гладкой поверхности, никак не находя опоры. Она упрямо пыталась удержать оружие, но каждый новый рывок будто лишь сильнее подчёркивал её слабость.       — Ноги шире, держи равновесие! — голос отца гремел, как команда в строю.       Софья старалась. Правда старалась. Но когда он приказал ей нажать на спусковой крючок, пальцы будто приросли к винтовке. Она не смогла. Грохот выстрела в воображении был громче, чем реальность, а вес ответственности оказался больше, чем она могла выдержать.       Он подошёл ближе, его шаги глухо отдавались на твёрдой земле.       — Ты никогда ничего не добьёшься, если будешь такой растяпой, — сказал он, и в этих словах не было ни капли тепла.       Она смотрела на него, но не видела отца. Видела судью, у которого для неё не нашлось ни снисхождения, ни поддержки.       Тот день врезался в память навсегда. Не потому, что она впервые держала оружие. А потому, что она впервые осознала, что его ожидания — это не то, что можно достичь однажды и успокоиться. Это вечная гонка, в которой нет финиша.       Софья училась молчать. Сжимать кулаки до боли, чтобы не заплакать. Девушка привыкала к тому, что каждое её движение, каждое слово оцениваются. И каждый раз, когда она не дотягивала до его идеала, это ощущалось как поражение, тяжёлое, липкое, позорное.       Когда она поступила в академию с лучшими баллами, она надеялась, что этот день станет моментом, когда он наконец посмотрит на неё с гордостью. Но всё, что он сказал, стоя в дверях, даже не взглянув на неё:       — Это только начало.       Тогда Софья поняла: ему никогда не будет достаточно. Его одобрение — это горизонт, к которому можно лишь идти, но никогда не дойти.       Она работала ночами, падала от усталости. Выполняла поручения, которые другие считали унизительными. Делала всё, чтобы быть лучше, быстрее, сильнее. Отказалась от личной жизни, от мечт, от того, что другие считали счастьем. Она убеждала себя, что всё это — ради цели. Ради того, чтобы доказать себе, что она способна.       Но иногда, как сейчас, в этой тишине, она задавалась вопросом: ради чего всё это на самом деле? Ради неё? Или ради того, чтобы однажды услышать от него слова, которые она уже давно перестала ждать?       И вот теперь, на пике своей карьеры, она снова чувствовала себя той семилетней девочкой, стоящей на полигоне с винтовкой в руках. Всё из-за Саши.       Александра Крючкова. Этот взгляд, полный насмешки. Эти слова, от которых хотелось сжимать кулаки. Она была всем тем, что Кульгавая презирала и... чему завидовала. Свобода. Упрямство. Её невозможная наглость.       Саша шантажировала её. Могла разрушить всё, что Софья строила годами. Все её достижения, каждую каплю пота, каждый компромисс, на который она пошла ради успеха.       «Никто, слышишь, никто не посмеет забрать у меня то, что я получила кровью и потом».       Эти слова прозвучали в её сознании, как присяга, как команда, которую она сама себе отдала.       Девушка развернулась от окна. Её шаги были резкими, механическими. Она подошла к шкафу, вытащила из ящика небольшой чёрный альбом. Внутри — фотографии.       Открыла на первом снимке: отец в военной форме. Его лицо было таким же, как она его помнила, — бесстрастным, холодным, даже на фотографии казалось, что от него исходит мороз. Её пальцы провели по краю снимка, и взгляд стал острым, как лезвие.       — Я не сломалась тогда, — прошептала она. — Не сломаюсь и сейчас.       Но что-то внутри всё же дрогнуло. Только не страх. Это была горечь. Память о том, что её собственная жизнь никогда ей не принадлежала.       Саша не знала, с чем столкнулась. Софья была готова стоять до последнего. И если для этого придётся уничтожить свою собственную уязвимость, уничтожить всё, что ещё напоминает о слабости, — так тому и быть.