Как бы мне с тобою раствориться?

      — Мадам также просила передать, что, цитирую, «в Сумеру жаркие дни, но с моря задувает до самой Академии, так что пусть не забывает про тёплые вещи», — сколько они стоят в этой жуткой пробке? Двадцать минут? Сорок? Час? — Деньги на услуги прачечной будут поступать на вашу студенческую карту по вторникам и пятницам. Полторы тысячи моры, ни больше и не меньше, так что, цитирую, «пусть даже не думает спускать их на походы к господину Ламбаду», — месье Аджуа, один из помощников матери, немногих, но проверенных продолжал зачитывать Кавеху нескончаемые условия. — И последнее…       — Ни в коем случае не вступать в дебаты с профессором Фарузан? — предполагает Кавех с заднего пассажирского, не утруждая себя даже взглянуть на затылок сидящего на переднем сидении месье Аджуа.       — Ни при каких обстоятельствах не спорить с профессором Фарузан, — в унисон ему произносит помощник, тоже не обернувшись, хотя в голосе его уже начинало проступать усталое раздражение.       И вовсе мы не спорили. Подумаешь, спросил у неё, на какие источники она ссылается. Может, эта мегера их выдумала? Как и свой великовозрастный опыт, — мысленно хмыкнул Кавех, всё так же уткнувшись глазами в неизменный пейзаж за окном.       Как бы ни хотелось, но переехать в общежитие не за три дня до начала учёбы, а хотя бы на один день раньше не было шансов ни у кого из студентов. Внезапно расщедрившийся подачкой нового попечительского совета старый и консервативный, как устои Архонтов, ректорат сумерской Академии решил-таки отремонтировать жилые корпуса для студентов. Так что все летние каникулы, пока студенты надрывали задницы на учебных и производственных практиках, кто-то надрывал задницы, чтобы не только успеть за пару-тройку месяцев привести некогда хилые трёхэтажные корпуса в приемлемый вид, но и расширить их территорию. Поэтому при первой же возможности, безусловно, оголодавшие по знаниям будущие светила наук так и стремились вернуться, чтобы вновь запереть себя и свои скромные пожитки, едва влезающие в ещё более скромные двустворчатые шкафы, в четырёх стенах вдали от отчего дома до Сабзеруза, как минимум. В случае Кавеха — едва ли не до конца учебного года. Уж лучше он останется сходить с ума в опустевшем общежитии, нежели окажется в кругу своей чокнутой семейки. Там безумие передаётся воздушно-капельным путём, а ему ясность ума дороже родственных связей. Впрочем, радует одно — мама его в этом всячески поддерживает. Ей в принципе претит любая возможность лишний раз прилетать в Сумеру, но винить он её не может. Слишком уж любит несмотря ни на что. Даже не обиделся, что она собственного сына на третий курс проводить не удосужилась, отправив вместо себя какого-то задохлика, только-только окончившего национальный университет Фонтейна, пускай и с блестящими рекомендациями.       Месье Аджуа продолжил невозмутимо перечислять ему какие-то напутствия, хотя и сам, наверное, понимал, что Кавех его не слушает от слова «совсем». Ладно, вполуха он всё же слушал. Но до того момента, как в кармане ощутимо завибрировал мобильник. На экране высветился никнейм Тигнари. санитар-леший: Да я даже в соседнем ряду вижу, как ты сейчас помрёшь со скуки       И лучше бы ему никогда не знать, как он записан у Кавеха в телефоне. Ведь тогда он помрёт не со скуки, а от руки своего лучшего друга. свет очей твоих: следишь за мной? мне стоит подумать над тем, как плохо сайно на тебя влияет? санитар-леший: Определённо есть причины…       Не дождавшись вновь вспыхнувшего облачка индикатора ввода сообщения, он решил попросить объяснений самым многозначительным образом. свет очей твоих: ??? санитар-леший: Недавно я посмеялся с его шутки       Приплыли. свет очей твоих: надеюсь, мне ты не собираешься пересказывать его анекдоты? санитар-леший: На этот счёт можешь не переживать Думаю, это был истерический смех свет очей твоих: захотел сменить направление на психотерапевтическое? не думаю, что это будет удачной переквалификацией, если первый диагноз ты поставишь себе санитар-леший: Не переживай, такой чести я для начала удостою тебя       — Месье Кави, вы меня поняли? — занудный голос занудного месье Аджуа отвлекает его, оставив выпад без ответа.       — Конечно, Оберлин, — на автомате отвечает Кавех, вновь открывая диалог с Тигнари.       — Месье Аджуа.       — Что, прости?       — Вам следует обращаться ко мне «месье Аджуа». Хотя бы из вежливости и уважения к старшим, — хотя нет, самое занудное здесь – его нравоучения. Сколько между ними разницы? Два года вроде? Или три? — Они ведь у вас ещё остались?       — Конечно, месье Аджуа, — от напускной елейности сводит зубы, как если бы он за раз проглотил дюжину шариков-тулумба в медовом сиропе.       Кавеху претят все эти формальности. Он скучает по старым временам: когда, забираясь на родительскую кровать, мог ластиться к Фаранак с ласковым «мама» и слышать её звонкий, искренний смех; когда всё вокруг пахло так ярко и остро, свежо и чисто, а мир был слишком насыщенным в своих красках; когда он был ещё не «молодым господином» или «месье Кави», а просто Кавехом. Сейчас же он может только слушать слова своей матери, переданные через третьих лиц, видеться с ней предварительно назначив встречу через секретаря, и забыть о проявлении любого рода нежностей, потому что теперь ни у кого нет времени и возможности «потакать его детским прихотям».       Конечно, он всё понимал. Каждый человек справляется с тяготами жизни по-своему: кто-то ищет поддержки в близких, кто-то пытается забыться… ну, а кто-то старается избавиться от боли, заменив её чем-то, что изнуряет куда сильнее. Кавех предпочёл бы, чтобы мама выбрала первый вариант, по многим причинам. Однако Фаранак, видимо, решила, что пережить всё в одиночку будет правильнее по отношению к ним обоим. Он долго пытался найти достойное оправдание тому, что они так отдалились после смерти отца и, наверное, поэтому предпочитал думать, что им обоим просто нужно потеряться абстрагироваться, что мама, переезжая в Фонтейн, устраиваясь на новую работу и взваливая на себя неподъёмное количество всевозможных проектов, лишь старается отвлечься от преследующего её горя. Да, скорее всего, так и есть.       Настойчивый сигнал клаксона откуда-то сбоку и недовольно шипящая ругать Оберлина с переднего сиденья резво выдёргивают Кавеха из мрачных мыслей. Настолько внезапно, что он едва не подпрыгивает, как если бы на него вылили ушат ледяной воды. Когда сердце перестало бешено колотиться, а в голове неприятно глухо стучать по вискам остаточным эхом, он коротко глянул в окно, чтобы понять, что же там такого произошло. Хотя, впрочем, ничего интересного. Всего лишь кто-то, скорее всего, так же, как и он пропал своих мыслях, но уже будучи за рулём автомобиля, а потому и упустил момент, когда подъездная дорога к Академии опустела на несколько метров вперёд.       Застойное столпотворение автомобилей стало рассасываться немногим быстрее, и Кавех не без облегчения наблюдал, как они медленно, но верно заезжали в горку. Сумеру, построенный преимущественно на возвышенностях, не стал делать исключения и для Академии, обосновав самое престижное учебное заведение страны и прилегающие к нему территории на веренице небольших пригорков. По мнению Кавеха, идея была крайне сомнительной и изнуряющей студентов не хуже получаемой во время обучения нагрузки, ведь пока доберёшься до главного корпуса или библиотеки, то не то, что учиться, а жить перехочется. Хотя Тигнари вон особо не жаловался. Разве что на его, Кавеха, извечные стенания по этому поводу. Ладно, Тигнари, закалённый годами тренировок, вообще на физические нагрузки не жаловался (зато на людскую тупость агрился только так). А вот Кавех в отличие от него не мог похвастаться выносливостью спортсмена.       Зато сейчас выпрыгнул из автомобиля с невиданным доселе энтузиазмом — настолько не терпелось попрощаться с компанией месье Аджуа.       — Марсель, выгрузи коробки, а я пока пойду узнаю насчет заселения, — даже обычно влажный и густой сумерский воздух после столь душной компании казался сейчас свежим и чистым.       Водитель, не успевший услужливо открыть ему дверь, молчаливо кивнул, но Кавех его покорного согласия не увидел, стремглав помчавшись к корпусу администрации общежития.       — Привет, Зигги, — обнажив одну из своих сокрушительно вежливых улыбок, произносит он, стоило девушке за стойкой регистрации студентов освободиться. — Верни, пожалуйста, нам с Тигнари золотой ключик от Е0110.       Собирать в конце года вещи было по-своему странно. На Кавеха тогда накатило до ненавистного знакомое ощущение. То самое, когда надо расстаться с чем-то важным. Однако оно пропало стоило ему только подойти к стойке регистрации студентов. Всё-таки это был просто ремонт, а не попытка сбежать в другую страну, как с ним уже когда-то случалось.       — Минутку, я только проверю ваше расселение, — она потянулась взглядом к монитору компьютера, и Кавех заметил, как забегали её глаза, перескакивая с одной строчки на другую.       — Что там проверять? Мы же жили вместе с первых курсов, — он отмахивается совсем уж шутливо, но странное предчувствие уже тихонько скребётся где-то внутри. Это ощущение было ему прекрасно знакомо. Такое поначалу обманчивое, потому что первое время ещё кажется, что всё осталось на своих местах и никогда не изменится, но затем опрокидывающее навзничь внезапным ударом понимания: что-то стремительно меняется.       — Да, но после ремонта корпусов обновили и списки сожителей, так что на всякий случай стоит перестраховаться, — видать подобные прецеденты уже успели случиться, раз она так серьёзно к этому отнеслась.       Пока Зигги искала в таблице общежитий их имена, Кавех успел заметить перешагнувшего порог администрации Тигнари. Тот, заприметив друга у стойки регистрации, тут же направился к нему. И стоило ему только подойти, как Зигги вынырнула из-за стойки с каким-то подозрительно невесёлым видом.       — Вы больше не живёте вместе, — известие далось ей спокойно, зато Кавеху всё послышалось каким-то замогильным голосом.       — Слава Архонтам.       — Что?!       Предатель.       — Теперь вы оба будете жить с первокурсниками, — сияя ободряющей улыбкой, Зигги протягивает каждому по связке ключей.       — Отстой.       — Полный мрак.       Ну хоть здесь мнения у них сходятся.       — В0207 для Кавеха и С0112 для Тигнари, — украдкой глянув на Тигнари, Кавех понял, что и в него тоже пластиковая бирка с новым номером особого энтузиазма не вселила. Подняв на Зигги взгляд, он однако так и застыл с раскрытым ртом, потому что девушка, не дав и слова вставить, загодя произнесла финальное-похоронное: — Изменить уже ничего нельзя. Даже если удастся договориться с новым соседями, я вас не приму. У меня прямой приказ от ректората. Старшие должны помогать младшим и бла-бла-бла.       — Что ж, попытка была, — обречённо пожав плечами, Кавех вздохнул с театральным прискорбием.       — Ты ей и слова не сказал, — равнодушно подмечает Тигнари, убирая ключи в карман вельветовых брюк.       — Но хотел же. Просто меня жестоко обломали. Прямой приказ ректората, между прочим!       — Значит, вот так вот ты борешься за нашу дружбу. Я понял…       — Эй, а сам-то что сделал?       — Дал тебе шанс позорно смириться с поражением?       — Именно! — за едва слышно прокатившейся по губам усмешкой следует глухой удар и взлетевший под потолок несдержанный смех напополам с шутливо-гневным: — Эй! Зато теперь мне не придётся помогать Сайно залезать к нам через окно после комендантского часа, потому что для вас, недоросликов, видимо, заходить через дверь не представляется возможным… — на сей раз удар приходится куда звонче и ощутимее: — Ауч, больно вообще-то!       — Ты в курсе, что в маленьких людях злость быстрее копится?       Им удаётся расстаться без драки только благодаря отцу Тигнари, который припарковался почти у самого входа в администрацию.       — Здравствуйте, дядюшка Япрак, — здоровается Кавех, увидев облокотившегося на капот мужчину.       — Кавех, паршивец! Я ещё не такой старый, — щурясь в доброй улыбке, хмыкает он со знакомым, точь-в-точь как у Тигнари, звучанием. — Мне открыть багажник, чтобы ты закинул свои вещи к нам в машину?       — Дядя, всё кончено, — траурным тоном произносит Кавех с выражением всетейватской печали на лице. — Нашим отношениям пришёл конец. Мы больше не живём вместе.       Япрак обеспокоено хлопает глазами до того момента, пока не замечает, как его сын за спиной друга раздражённо закатывает глаза.       — Кажется, ректор Азар хочет, чтобы старшекурсники поиграли в нянек, поэтому поселили нас с перваками, — с бесцветным равнодушием поясняет Тигнари, забираясь в отцовский внедорожник.       — Вот как, — отцовский смешок выходит вырывается как-то скомкано и нервно, и Кавех думает, что немного перегнул. Всё-таки родителям тяжеловато даются сарказм и двусмысленные шутки. Про его маму, конечно, не скажешь так, но и с неё станется от раза к разу. — Ну ладненько. Мы тогда поедем…       Стоило им отъехать, как мобильник Кавеха знакомо завибрировал. санитар-леший: Больше так не шути Потому что моему отцу уже начинает казаться, что я встречаюсь с тобой, а не с Сайно свет очей твоих: а ты бы стал? санитар-леший: Нет Даже если бы мне предложили за это денег свет очей твоих: я мог бы обидеться, но так уж и быть не стану санитар-леший: Конечно не станешь, потому что тогда тебе будет не с кем сплетничать Или ныть, какой урод твой новый сосед свет очей твоих: вообще-то у меня есть и другие друзья и ты их знаешь! санитар-леший: Ага, как же не знать, когда ты та самая третья подружка в каждой девчачьей компании свет очей твоих: да и вообще может, мне с новым соседом понравится жить больше, чем с тобой! санитар-леший: Ага, с нетерпением жду подробностей       Прибью засранца — с блаженной улыбкой думает Кавех, вновь оставляя Тигнари вести счёт в подколках.       — Марсель, планы поменялись, всё надо загрузить обратно. Довезёшь меня до корпуса «В», — произносит он на ходу, спешно запрыгивая обратно на заднее сидение, потому что боится увидеть выражение лица водителя, который в этот момент только что выгрузил последнюю коробку. Этот двухметровый лысый детина уже давно мог бы свернуть ему шею, если бы не занятия йогой по воскресеньям и коллекция выдр-неваляшек на приборной панели авто.       — По данным, которые прислала мадам, вы живёте в корпусе «Е» и обычно уезжаете туда вместе со своим соседом, который… кажется, только что уехал, — месье Аджуа, оторвавшись от планшетки, обескураженно провожает удаляющийся внедорожник.       — У нас кризис двухлетней дружбы, — роняет Кавех куда-то в ноги со всей драматичностью, на которую только способен. — Поэтому мы приняли решение некоторое время побыть вдали друг от друга и разобраться в своих чувствах, понимаешь?       Играть на нервах этого безупречно выглаженного стипендиата с полным, всё покрывающим грантом имени самого Нёвилетта отчего-то доставляло Кавеху ни с чем несравнимое удовольствие. Весь из себя правильный, выверенный до удушливо затянутого галстука, выглаженный до острого воротника рубашки, он наводит невероятное чувство уныния и безэмоционального равнодушия, такого холодного, что и в Снежную лететь не надо, чтобы заледенеть до смерти. В таких людях всегда хочется найти хоть какой-то искру. Понять, способны ли они вообще чувствовать или у них вместо сердца — идеально выстроенный механизм?       Месье Аджуа проверку прошёл.       — Мы с мадам не знали, месье Кавех… Вам, должно быть, нелегко? — маска непоколебимой невозмутимости потрескалась в проступающей неподдельной искренностью печали.       — Расслабься, Оберлин, — и всё же в театр одного актёра долго играть у Кавеха никогда не получалось. Не то, чтобы навыков не хватает… Он, скорее, боится задеть за живое, всё-таки даже механизмы дают сбой. От того, наверное, и старается не перебарщивать. — Это приказ ректората: общага стала побольше, вот они и перетасовали нас, мол, старшекурсники таким образом позаботятся о зелёных юнцах. Полный бред, но против воли старикашек не пойдёшь. Уважение к старшим во мне всё ещё осталось.       Лицо помощника быстро возвращается к заводским настройкам бесстрастности, хотя его показное молчание до конца пути так и кричит о нанесённой обиде. Что ж, если планирует задержаться на своей должности, то пусть походит вместе с Марселем на йогу. Ну или заведёт себе собственную коллекцию неваляшек. В крайнем случае Кавех готов ему и месячный абонемент в антистресс-комнату оплатить. Пусть только счёт смс-кой пришлёт.       — Марсель, донеси, пожалуйста, до лифтов на первом этаже, а дальше я сам разберусь, — просит Кавех с болтающимся на одном плече рюкзаке. подхватывая за компанию пару коробок из багажника.       После столь долгого и по совместительству не самого приятного соседства выжатый, как мякоть из персиков-зайтун Кавех был готов на всё. Даже надорвать спину. Лишь бы избавиться поскорее от общества удушающего своей безукоризненностью Оберлина.       — Вы точно справитесь самостоятельно, молодой господин? — спрашивает водитель, поставив последнюю поклажу.       — Конечно, — он хлопает его по плечу совсем уж панибратски, но знает, что Марсель и слова ему не скажет: привык уже за столько лет возни. — Лучше присмотри за нашим нежным и ранимым месье Аджуа.       Марсель прячет усмешку в повороте головы и, коротко кивнув, удаляется. Кавех критически оглядывает новое пристанище. Стоит отдать должное, денег в качественный ремонт вбухали немало и, что самое важное, их видно. Высокие потолки. Стены и колонны из кор ляписа. Пол, выложенный плиткой из тришиарита. Лифтовые кабины тоже заменили. Ещё и с освещением заодно. Ну благодать, не иначе. Хотя радоваться, конечно, рано — очень уже хочется посмотреть на комнату. Раньше им с Тигнари приходилось ютиться на двухъярусной, извечно скрипящей койке, а все свои шмотки они пытались уместить в пару комодов и один-единственный двустворчатый шкаф. Про наличие (а точнее отсутствие) рабочих столов вспоминать даже не хотелось, ведь это заставляло вспоминать и о необходимости постоянно заниматься в библиотеке, где старуха Гюнеш шикала на каждого, кто посмеет зевнуть-моргнуть-вздохнуть. Кошмарное было время, нечего сказать. И как только можно было допустить подобную планировку в одном из самых престижных учебных заведений Тейвата? Абсолютный мрак.       Однако удивиться разительным отличиям удаётся не сразу, потому что первое, что видит Кавех, переступив порог, — это грудь. Широкая, обтянутая наглухо застёгнутой рубашкой мужская грудь. Зрелище, конечно, не то впечатляющее, не то шокирующее, но определённо эффектное. Так и застыв в дверях, ошеломлённый представшим перед ним видом Кавех несколько секунд пялится в одну точку.       — Моё лицо выше, — раздаётся над головой. Гладко и холодно. Совсем уж спокойно.       Он вскидывает голову немного дёрганно. От внезапно накатившей неловкости всё получается как-то нервно. Удивительно даже, как в порыве резкости он умудрился не задеть собеседника по подбородку.       — Ага, — кивает Кавех, изучая в лицо незнакомца.       Высокий — стреляет в голове. Или это шея так щёлкает, потому что он подбородок вскидывает слишком уж резво? Но по-другому смотреть на парня перед собой не представляется возможным, всё-таки Кавех ему едва ли не в ключицы дышит. И это ему ведь повезло ещё, Тигнари бы был где-то на уровне пупка.       Красивый — первое, что приходит ум, стоит немного приглядеться. Бегло так, особо даже не задерживаясь в голове. Сугубо очевидно. Он ведь и впрямь красивый особенно его грудь: острая линия челюсти, высокие скулы, прямой и длинный нос, широкий разрез глаз под густыми, хмуро сведёнными бровями. Да, глаза у него тоже красивые. Вроде такие обыкновенно зелёные, а вроде и с яркими, огненно-золотыми вкраплениями у самых зрачков — смотря под каким углом посмотреть.       Мудак — саднит зарождающейся неприязнью спустя пару часов в компании нового соседа.        А так ведь и не скажешь поначалу, что его новый сосед — законченный эгоист с раздутым до размеров эринийской впадины самомнением.       — Хайтам Рахатим. Первый курс Хараватата, поступил на направление «Социальная психология и семиотика», — Звучит всё так же отстранённо, но с прямыми зрительным контактом. — Можно просто аль-Хайтам.       Хайтам — Кавех, не решаясь повторить вслух, молчаливо катает во рту вкус его имени. По-искусственному альдегидный и с отчётливой горчинкой на кончике языка. Будто бы ненастоящий, но не сказочный, а скорее механический.       — Кавех Мезар-Тащи. Можно просто Кавех. — Собственный голос кажется куда более оживлённым, отчего звучит совсем уж непривычно. — Третьекурсник Кшахревара, «Ландшафтный дизайн и архитектурное проектирование».       — Раз уж с обменом любезностями покончено, — сухие губы трогает неживая улыбка. — То либо не стой в проходе и заходи уже, либо не стой в проходе и выйди. Мешаешь.       От подобной наглости Кавех едва ли не задыхается. Хочется послать наглеца в пешее эротическое, но не получается. Он отчего-то даже рта раскрыть не может. Только глаза таращит в удивлении. И спустя пару затяжных секунд послушно отступает обратно в холл, понимая, что со своими коробками спокойно протиснуться не сможет.       Заходит обратно только после того, как аль-Хайтам скрывается в лифте. И удивляется едва ли не пуще прежнего: тут и там снуют высоченные вышибалы в смокингах, перетаскивая в одну из комнат многочисленные коробки. Если сейчас окажется, что этот Хайтам — сын ректора или около того, то Кавех вроде как и не удивится даже. Максимум — посмеётся совсем немного. Всё уже смахивает на какой-то дешёвый романтический ситком. Только дайте ещё немного экранного времени на убогие шутки и тогда всё будет точно по сценарию.       — Я занял комнату слева, — кажется, аль-Хайтам где-то потерял часть предложения. Например, что-то из разряда «надеюсь, ты не против?» или «не возражаешь?». И Кавех с радостью бы помог ему отыскать столько ценное сокровище под названием «вежливость к ближнему своему», но его хватает разве что на кислое:       — А если я против?       — Поменяйся.       — С тобой?       — Нет, с кем-то в соседних комнатах, — с напускной очевидностью, как само собой разумеющееся произносит его новый сосед, хотя наверняка был предупреждён Зигги о невозможности сменить сожителя.       Ладно, какая в Бездну разница, комнаты же всё равно одинаковые, — обычно чрезвычайно упрямый в своих принципах и убеждениях Кавех, сейчас бы нацелился любыми способами переспорить своего нерадивого соседа, поставить на место этого зелёного выскочку, у которого еще и молоко-то на губах не обсохло. Да только повезло тому, что месье Аджуа заблаговременно высосал из него всю бунтарскую жилку (а вместе с ней и жизненную энергию), так что к этому моменту сил на психологические войны просто не осталось.       Молча признав поражение, Кавех заходит в свою новую комнату и оглядывается. Что ж, даже с точки зрения эстетики всё не так уж плохо. По крайне мере, теперь есть некая схожесть с университетским общежитием, а не с тюремной каталажкой в первую очередь.       Чтобы поднять все вещи у него ушло не более получаса с учётом постоянного ожидания лифта, за который каждый раз происходила едва ли не животная борьба. Конечно, всем же надо побыстрее или ещё лучше прямо сейчас. Вообще, в идеале чтобы всё было готово и вовсе пять минут назад, но не у каждого тут целая свита верных марионеток-телохранителей. Хотя даже со своими вышибалами аль-Хайтаму пришлось провозиться с переездом около пары часов, судя по непрекращающимся шуршанию и топоту за дверью. После чего в один прекрасный момент его новый сосед вдруг с громким хлопком закрывается в комнате. И Кавех не может сдержать облегчения. Шумно выдохнув, он чувствует, как тело заметно расслабилось, и опускается на пока ещё аккуратно застеленную кровать. Непонятное напряжение, сковывающее его всё это время, вдруг улетучилось, уступая место накопившейся за день усталости. Утренний перелёт из Фонтейна, едва ли не бесконечная дорога до Академии, возня с вещами — в моменте он не замечал этого, но сейчас всё так разом навалилось, что хотелось только лечь и лежать. Конечно, до начала учёбы ещё есть пара свободных дней, но до этого столько всего надо успеть. Так что лучше разобраться с подобной бытовой мелочью как можно быстрее.       Пришлось, конечно, подвинуть шкаф, чтобы освободить место в проходе. И рабочий стол (о Архонты, спасибо за его наличие) переместить к противоположной стене. Да и напольные вешалки не без труда удалось впихнуть. И всё же это сработало. Даже осталось место, чтобы поставить в коридоре, сразу за дверью, кульман и любезно (нет) предложенную администрацией табуретку. Под конец года, конечно, придётся раскошелиться на массажиста, но тащить стулья из общей гостиной ему показалось сущим кощунством. Даже несмотря на то, что Кавех вряд ли сподобится на её посещение чаще, чем только сегодня и то из искреннего любопытства.       Он ещё раз оглядывает плоды собственных трудов. Одноместная кровать, пока ещё аккуратно застеленная, с ворохом разноцветных подушек и парочкой забавных плюшевых игрушек, подаренных девчонками с младших курсов в знак благодарности за конспекты и примеры билетов, выглядит даже несколько просторнее несмотря на «дешёвый и ненужный хлам», как любил называть такие вещи Тигнари. Ворсистый фигурный ковёр под ногами щекотливо греет ноги. Возможно, Кавех ещё пожалеет о том, что решил перевезти его сюда (всё-таки в Фонтейне этот пылесборник выбивал не он), но по крайне мере сейчас он надёжно вписывается в общий интерьер. Как и светильник в форме плесенника, врученный кем-то из однокурсников на Новый год, стоящий рядом с напечатанным на акриле фотоснимком, где они с Тигнари отмечают последний день первого курса в Академии. Аккуратно стоящие на рабочем столе, они ещё не знают, что и недели не пройдёт, как им придётся спрятаться за многочисленными тубусами с чертежам, огромными, формата А3 тетрадями с конспектами лекций по «Ландшафтной организации» и «Тейватскому материаловедению». Зато на данный момент прекрасно дополняют спальню толикой уюта и тепла.       Кавех довольно улыбается проделанной работе и выходит из комнаты с хлипкой, где-то на подкорке надеждой не пересечься с аль-Хайтамом. Вот только судьба его слушать не особо любит. Видмо, уже сыта по горло разного рода нелепыми рассуждениями. Потому и любит действовать наперекор. Оттого и стакивает нос к носу с аль-Хайтамом. Ладно, не прям уж нос к носу, ведь его новый сосед всего лишь с крайне задумчивым видом стоит в центре их небольшой общей комнаты. Однако пройти мимо такой картины Кавех не может. Уж больно привлекательное зрелище.       — Ты чего? — постояв немного в отдалении, всё же решается спросить Кавех.       Рахатим сначала затяжно молчит, словно намеренно тянет с ответом, проверяя его на прочность. Как если бы знал, что Кавех терпеть не может, когда его игнорируют. Чтобы в момент пика его нарастающего раздражения, ответить:       — Да так, просто думал, что интерьер тут отстойный.       — Сейчас ещё получше, хоть посвободнее стало, — фыркнул Кавех, подходя ближе. — До ремонта был полный мрак.       — Я в курсе, — всё так же не оборачиваясь, бесцветно ответил Хайтам. — Поэтому и попросил отца сделать что-нибудь с этим убожеством.       — Говоришь так, будто ты – сын кого-то из ректората, — и хотя он сказал это больше шутки ради, с таким эскортом, как у этого напыщенного индюка, аль-Хайтам и впрямь мог оказаться сыном какой-то до ужаса влиятельной шишки.       — Как знать, может, и того хуже, — сорвавшийся с губ смешок звучит неоднозначно: вроде бы и безэмоционально, но всё же с лёгким налётом пыльной грусти.       — Ладно, я вообще не за этим, — Кавех плюхается на диван и, закинув ногу на ногу, откидывается на мягкую спинку. — Можешь оставить окно здесь открытым? Я буду поздно, а дверь в общежитие закрывается после десяти вечера…       — Даже и не подумаю, — безапелляционно прерывает его аль-Хайтам.       — Сквозняка боишься, домашний цветочек?       — Не хочу быть поняты́м в случае, если ты не удержишься и сорвёшься со второго этажа.       — С чего ты взял, что я упаду?       — Вряд ли ты в библиотеку пойдёшь или на рынок, тогда успел бы вернуться вовремя. Скорее всего, будешь праздновать воссоединение с однокурсниками. И я очень сомневаюсь, у вас — третьекурсников, да ещё и кшахреварцев — тут кружок трезвенников. Кроме того, только безрассудный повеса будет лезть на второй этаж после кутилова со своими друзьями, — слова льются одно за другим, так что Кавех даже перебить его не может. Сил в себе отчего-то не находит. Может только удивлённо моргать, пытаясь понять, откуда в этом сопляке столько наглости. — И есть у меня такое предчувствие, что добром всё это не кончится. Так что нет, я отказываюсь.       Кавех прячет раздражение за натянутой улыбкой. Интересно, это он себе так представляет всех старшекурсников или только студентов Кшахревара? Скорее второе, конечно, но тогда ему очень уж любопытно узнать, с чего вдруг подобные выводы. Да, он с одногруппниками нередко наведывается в ресторанчик господина Ламбада у подножия Академии, чтобы пропустить бокальчик-другой. Однако пьяницей точно себя никогда не считал. Хотя бы потому что никогда не имел привычки пить в учебные дни: со всеми этими дедлайнами собраться вместе хотя бы в выходной вечер раз в пару-тройку недель и то будет чудом. Честно говоря, порой Кавех даже думает, что химические реагенты, которыми дышит в своих подземельных лабораториях Тигнари, и то опаснее будут. Наверняка, кто-то из амуртовцев умеет-таки крепкие косячки из подручных материалов заворачивать.       Руки так и чешутся преподать младшекурснику урок уважения к старшим. Но Кавех только пальцы в замок цепляет и ограничивается едко-поучительным:       — Уж не знаю, почему ты строишь тут из себя, Бездна пойми кого, но если будешь и с одногруппниками вести так общаться, то друзей у тебя явно не прибавится.       — Уж не знаю, что ты там себе напридумывал, но на свой вопрос только что сам и ответил, — на его остром лице отразилось то же едкое выражение, что и у Кавеха. Разве что вышло оно каким-то более механическим, ненастоящим, совсем не преисполненным такого же чувства неприязни, которое сейчас от всей души испытывал к нему Кавех. — Я не нуждаюсь в друзьях. Как и в нравоучениях.       Круто развернувшись, аль-Хайтам вновь скрылся в своей комнате. Ещё и так стремительно, что Кавех не успел сказать ему и слов напоследок. Да уж, с таким соседом скучать не придётся. Нервишки шалить будут только так. Просто блеск. И за какие грехи ему достался такой придурок?       Впрочем, ладно. Его ждут дела и куда более стоящие, чем этот малолетний грубиян.       — Архонты всемогущие, ты говоришь, как моя бабуля, — из-под подушки, в которую он уткнулся лицом, голос Тигнари звучит приглушённо и сдавленно.       — Твоя бабушка славная.       — Это не значит, что тебе стоит брать её за модель поведения, — амуртовец едва не волком воет, но его причитания всё так же больше напоминают сдавленное мычание. — Напомню, ей восемьдесят, а тебе – двадцать два.       — Смотри-ка, мы идеально друг друга подходим, ведь ты – точная копия своего деда, ворчишь по поводу и без.       — Это называется «сарказм».       — И как же я без него раньше жил?       — Так же, как и без меня. Серой, унылой жизнью непризнанного гения.       — Заткнись, Нари, — достав из-за спины маленькую, декоративную подушку, Кавех бросает её в сторону кровати.       — Дать тебе частные уроки по стрельбе? А то с меткостью совсем беда, — амуртовец приподнимается на локтях, и теперь в его голосе четко прослеживается шутливая насмешка.       — Может, я здесь и не по спортивной стипендии в отличие от некоторых, — рука нащупывает ещё одну подушку. И резким броском впечатывает её аккурат в симпатичное личико Тигнари. — Но прицел у меня в полном порядке.       — Тогда переключи фокус внимания с какого-то первокурсника-остряка на меня.       Кавех косится с театральной брезгливостью и едва не падает со стула от очередной пролетевшей над головой подушки. И откуда у него столько взялось? Тигнари ведь не любитель излишеств в интерьере. Ему бы свободного пространства побольше, чтобы уместить свои многочисленные талмуды с конспектами по ботанике и органическим реакциям между всякими-разными сумерскими сорняками.       Воспользовавшись мимолётным замешательством друга, амуртовец находит ещё несколько снарядов и всем видом показывает, мол, лучше бы тебе обойтись без лишних движений. Однако Кавех не привык сдаваться без боя. Им нужно не так уж много времени, чтобы развязалась нешуточная драка — хватает нескольких секунд, сопровождаемых игриво-напряжёнными переглядкам. И вот уже перекрестный огонь из летающих подушек разгорается столько сильно, что не способен утихнуть в течение нескольких минут. Он поднимает в воздух пыль и звонкий смех. Настолько яркий и зычный, что к ним в дверь даже стучится новый сосед Тигнари, которого Кавеху так и не удалось увидеть хотя бы мельком. И хотя амуртовец говорил, что этот вредный парнишка пропитан ядом прямо, как …, посмотреть на него так и тянуло. Хотя бы из чистого любопытства и желание подтвердить своё предположение насчёт того, что отобрать у аль-Хайтама звание «язва года» не удастся никому.       И всё же даже несмотря на предупреждения со стороны, в довольно тесной из-за книжных высоток комнатушке Тигнари разворачивается настоящая бойня. В пылу битвы достаётся даже Каркате, лелеемой, как родное дитя, лего-модельке робота, которую Сайно подарил ненаглядному в прошлом году. Только его чудесные рефлексы стрелка спасли механического краба от беспощадного разрушения. Возможно, Кавеху досталось бы на порядок сильнее за покушение на его многочасовую работу по сборке фигурки, но ему вовремя удалось отвлечь грозящегося неминуемой расплатой друга внезапным вопросом:       — Я останусь сегодня у тебя?       — С чего бы это?       — Получишь потрясающую возможность придушить меня во сне за то, что чуть не угробил твою любимую игрушку.       — Карката – не игрушка, а…       — Знак внимания Сайно из нежной и трепетной любви, да-да, можешь не объяснять, — кшахреварец отмахивается, перебираясь на кровать и оттесняя Тигнари ближе к стене. — Доставай все свои заначки грибных чипсов, сегодня мы смотрим «Плохие парни» с Аратаки Итто!       Тигнари поначалу всячески протестует: что из-за чипсов, что из-за выбранного фильма. Однако в итоге сдаётся. Наверняка надеется, что сможет переключить на какую-нибудь документалку про всякую биологическую хтонь, когда Кавех уснёт на середине этого «дешёвого боевика с сортирным юмором». Всё-таки они это уже не раз проходили, сценарий изучен вдоль и поперёк. Сначала такая же долгая, как и заставка, возня с тем, как бы поудобнее улечься им обоим на одноместной кровати. Потом внезапно закончившиеся к концу первых десяти минут запасы снеков. Конечно, после этого не обходится и без причитаний Кавеха насчёт отсутствия еды, которые, впрочем, долго слушать не приходится. Ведь он и впрямь вырубается минут через тридцать, так и не узнав, что окно в небольшую общую гостиную на втором этаже корпуса «В» не закрывалось до самого утра.