машинки и верёвочки.

Миша любил прикосновения. И прикосновения, пусть и редкие, Юшенга он тоже любил и трепетно ловил. То они случайно соприкоснутся пальцами, когда будут передавать друг другу какие-то бумажки; то пожмут руки при встрече; то неловко похлопают по плечу на прощание. Последнее, впрочем, только Миша делает. Мишу иногда коробило, что Юшенг не дотягивает до его уровня тактильности. На самом деле, обычно Мише на такое всё равно, — будет он себе голову таким забивать, конечно — но его заставляет приходить к этим мыслям странная неловкость, которая на него нападает в моменты, когда он закидывает руку на плечо Юшенга, треплет его по волосам или, как было упомянуто выше, хлопает по плечу на прощание. Юшенг на это всё реагирует… никак. Слишком никак, хотя Мише его реакция очень нужна. В общем-то, да, Юшенг, видимо, не любил прикосновения. Суть-то на самом деле вообще не в этом. Важнее, что Миша любил машины. И в этом они с Юшенгом сходились. Наверное. По Юшенгу сложно сказать, что ему нравится, а что нет — даже Миша, который щелкает людей, как орешки, так и не смог пробить скорлупу холода, за которой он прячется. Но машины они часто обсуждали, поэтому приходится делать вывод, что, как минимум, Пекин в них разбирается. И разбирается получше Миши. Ему-то важно, чтобы двигатель красивые звуки издавал, салон был из качественной кожи и металл блестел на солнце, а Юшенг по-настоящему рассуждал о характеристиках, двигателях, разгонах… Миша только кивал головой с умным видом и поддакивал. Обещал купить каждую китайскую тачку, которую они обсуждали. И он обязательно покупал. Машины их здорово сближали. Миша впервые встал на колени перед величием китайского автопрома и перед Юшенгом как раз после незамысловатой беседы об автомобилях. А Миша думал, машины только его возбуждают. В роскошном номере «Four Seasons» это произошло и — по секрету — происходило ещё не раз. И держалось это в строжайшей государственной тайне — по крайней мере, Мишей. У него нет никаких гарантий, что Юшенг по возвращению домой не устраивает огромное собрание, где разбирается вопрос «Как понять русскую смекалку» и «Как Мишаня убирает зубы во время минета». Обсуждали ли они это? Нет, конечно нет. Миша в какой-то степени даже рад: он не любитель разговоров из серии «Почему мы не держимся за ручки» или, в его случае, «Почему я сосу тебе в номере отеля». Зачем портить такое замечательное сотрудничество лишними разговорами, если их обоих и так всё устраивает? У Миши подгибаются коленки, когда Юшенг кладёт ему ладонь на загривок и властно надавливает, увлекая опуститься. Ни о какой гордости в такие моменты и речи не идёт — остаются одни рефлексы: закрыть глаза, приоткрыть рот, пропустить за щеку. Миша не знает: может, это нормально. Может, до распада СССР у них такие отношения и были. Он же не может сказать «Сорян, Юша, потерял память» — приходится балансировать, напрягать мозги и делать всё, чтобы о его амнезии не стало известно на международном уровне. Вот это было бы унизительно, а не сосать Юшенгу. Сосать Юшенгу даже как-то гордо. Много ли у кого это получается? Много ли кто вообще состоит с ним в таких отношениях? В плане, в отношениях русско-китайской дружбы. Иных отношений у Москвы и Пекина нет. Просто их дружба подразумевает под собой односторонний оральный секс и последующую исступлённую дрочку наедине с собой в душе. И это было нормально, хотя Миша не знал, что будет делать, если однажды Пекин не на колени его поставит, а уложит грудью на стол. Миша не хотел этого. Миша хотел этого. Миша боялся этого. Миша думал об этом. Миша не любит думать. Совсем не любит. Думать — привлекать в свою голову мысли, а кому это нужно? С Юшенгом в этом плане было удобно: он не любил говорить, а Миша не любил думать. Они оба просто делали, и порой их интенции даже сходились. Как-то же они сошлись на том, что Миша должен сосать Юшенгу в каждую их встречу. Пекин не любил прикосновения, не любил разговаривать; любил машины. Когда Миша встречал его из аэропорта (сам! лично! никаких такси!), он брал из своего автопарка китайские машины, чтобы Юшенг заценил его новую покупку. И пусть, положа руку на сердце, Миша плевался, когда катался на китайских тачках и пару раз чуть не устроил аварию в центре Москвы, спросонья не адаптировавшись к ебанутому разгону новокупленного «Каи», Мише нравилось приезжать за Пекином на машине, которую они могли накануне обсуждать. Было в этом что-то джентельменское. Юшенг садился на заднее сиденье, и Миша через зеркало ловил его сдержанную, едва заметную, одними уголками губ, улыбку. И становилось так хорошо. Так хорошо, что даже открытие «БКЛ» или горячий блин из «Теремка» на завтрак ощущаются хуже. А возможно, Мише просто стоило спокойнее относиться к Юшенгу. Но это просто невозможно, когда руки начинает мелко трясти только от того, как он тянется поправить Мише галстук. Москва же, в отличие от Пекина, поболтать любит, ну или, как минимум, любит бубнить себе что-то под нос, комментируя свои действия. Чёрт его дёрнуть грандиозно охнуть на весь номер: — Тц, галстук поплыл. Пекину, может, и не хватало знаний русского, чтобы выкупить, почему галстук внезапно поплыл, но, глядя на Мишины попытки его покрасивше затянуть, он всё понял. И сам взял галстук в свои руки. — Вы же не возражаете? — вежливо уточнил он, наматывая на шее Миши узел. Даже если бы он был против, было уже слишком поздно возмущаться. И было сложно возмущаться — внутри Миши такой же нехилый узел затягивался. Он шумно сглотнул и приподнял голову. — Как ты ловко мне удавку затягиваешь. Увлекаешься этим вашим… субару? Пекин совершил резкое движение рукой, фиксируя узел на воротнике. Он поднял нечитаемый взгляд на Мишу — Бог не поможет понять, как расшифровывать его безучастные красные глаза. Миша смотрел сверху вниз с лёгким волнением, словно у него лезвие у шеи держат и вот-вот полоснут. — Японское шибари, — кратко отозвался Пекин, едва заметно пожимая плечами. — Не увлекаюсь, но умею. Желаете попробовать? Вот здесь-то Мишу и полоснули лезвием по горлу. Он намеренно громко прыснул: — Всем иностранным коллегам такое предлагаешь? — Первый раз. А здесь Мише, очевидно, отрубили голову, ибо работать она перестала. Ну кому бы не было приятно узнать, что он первый и единственный, кому сам Пекин предлагает попробовать эротическое связывание? Миша на чувство своей важности и особенности падкий. Вкупе с его слабостью перед Юшенгом получается термоядерный коктейль. Он похлопал белёсыми ресничками и бездумно брякнул: — Связать меня хочешь? Юшенг поднял руку, невесомо проходясь большим пальцем по уголку Мишиных губ. Жар незамедлительно рухнул к низу живота. — Может быть. Миша напряженно выдохнул. — Отлично. Договорились. На что он только что, блять, подписался. Москва, сколько себя помнит, считал себя стойким, умным, выносливым. Он был и хитрым, и рассудительным, и вполне себе даже мудрым. В конце концов, он же смог стать столицей и удержаться на этом месте — какими-то мозгами он обладает. Но он был таким дураком. Во-первых, потому что всерьёз подумал, что Юшенг его кадрил, когда трогал за лицо, а не снисходительно вытирал собственное семя, оставшееся каплями на губах. Это тоже, безусловно, приятно, и, быть может, такой заботливый жест стоит ценить даже больше, но Миша всё равно слегка взгрустнул. Юшенг всё-таки не любил прикосновения, а Миша любил. Миша думал, что Юшенг просто так захотел его коснуться — это было бы миленько. Во-вторых, Мишу размазало так, словно он ехал на конференцию с внеземной цивилизацией, а не в Шереметьево. Потряхивало настолько, что хотелось закурить на заправке желательно с летальным исходом или снова не рассчитать разгон на тачке и въебаться в фуру. Москва практически никогда в жизни не страдал такими наклонностями и мыслями, — как мы выяснили, он мысли в целом не любит — но ситуация для него была нестандартная, выходящая за рамки его понимания о добре и зле. Какой-то мужик будет его связывать. Понятное дело, что не прям «какой-то», а вполне себе знакомый и конкретный, но от того, что Миша его знал, лучше не становилось. И от того, что Миша знал, как именно его будут связывать — не маленький, картинки в интернете видел — тоже лучше не становилось. Застряв в традиционной московской пробке, Миша невольно залип на новости, с замиранием сердца надеясь увидеть хоть одну о разбившемся самолёте из Китая. Это было плохо — желать самолёту упасть и сидеть в телефоне в дороге, но Миша уже не в том возрасте, когда ему не похуй. Выкурив вместо сигареты на заправке клубничную дудку на парковке, Москва как-то подуспокоился. Ну свяжут его и свяжут — что такого страшного? Он в любом случае из тех, у кого тело реагирует на опасность не «бей и беги», а «замри и умри». Какая разница, в каком состоянии он отключится — связанный или нет. С другой стороны, да с чего он вообще решил, что произойдёт что-то плохое? У них будет невинный тимбилдинг в формате шибари. Прокачивает доверие в коллективе! Прокинув в качестве приветствия неловкую шутку про «Ваш убер прибыл», Миша усадил Юшенга на его законное пассажирское сиденье новенького «Чери тигго». Сумка, с которой он прилетел, была несколько больше, чем обычно. Блядство. Блядство. У Миши постоянно кружилась голова, и ему казалось, что он куда-то падает, хотя он вполне устойчиво сидел на коленях. Он как-то задумался (ему не понравилось), что за последние несколько месяцев он оказывался в таком положении чересчур часто с подачи Юшенга. Ну ладно, подумал, у всех свои фетиши, ему вот гордые брюнетки нравятся. Пекин ловко накидывал петли, закрепляя верёвки на теле Москвы, приматывая его запястье к лодыжке. Узелок за узелком. Миша старался лишний раз не смотреть на то, как ловко Юшенг перебирал верёвки, перетягивая его всего с ног до головы так, что пошевелить он теперь мог только шеей, иначе был риск ещё сильнее поплыть. — Где учился, на помидорах? Юшенг на Мишин напряженный смешок отреагировал мимолётным взглядом. Миша не знал, на какой фидбэк он ещё мог рассчитывать. Ему как никогда раньше хотелось, чтобы Юшенг о чём-то заговорил. Что ему, сложно ещё разок рассказать Мише про двигатели? А почему машины так резко разгоняются? Пусть рассказывает. Справедливости ради, Пекин его хотя бы касался. Невесомо задевал пальцами, когда затягивал узлы, а иной раз сильно хватался за конечность, направляя туда, куда ему нужно было. У Миши дыхание перехватывало. Но Пекин казался таким… увлечённым. Если это пробилось даже сквозь его вечную мерзлоту, то, видимо, он реально кайфует, обматывая Москву верёвками. Миша, конечно, знал, что всякие подобные практики для того и нужны — чтобы удовольствие от процесса получать, но сам пока что был слишком смятён, чтобы проникнуться. Хотя нельзя было не игнорировать какое-то приятное томление от того, как много чуткого внимания внезапно свалилось на Мишу. Юшенг к нему со всех сторон подлез, всё рассмотрел, везде потрогал. Хорошо, что не раздел. Миша понял, что экзекуция подошла к концу, когда Пекин молча поднялся на ноги и на пару шагов отошёл, чтобы осмотреть плоды своих трудов. Москва поднял голову, небрежно сдув выбившуюся из укладки прядь. Он невольно засмотрелся на то, как Юшенг засмотрелся на него. Миша облизнул сухие губы. — Красиво? В одно мгновение для Миши обесценилось всё: от Египетских пирамид до его новой тачки; пропал пульс, пропало дыхание, пропали мысли. Разошлись литосферные плиты, с Красной площади убрали заграждения, разрешили пускать салюты. Юшенг улыбнулся. Легонько, но так, что не приходилось додумывать. Это была почти человеческая здоровая улыбка. — Хорошо получилось. Сфотографировать? — Не-не, — Миша замотал головой, раз у него была такая возможность. — Или ты компромат собираешь? Юшенг промолчал, но в этот раз это ощущалось правильно, забавно. Миша привык, что он почти на голову выше Пекина, но когда он оказывался на коленях, то чувствовал себя маленьким-маленьким, а теперь ещё и беззащитным — крепко-накрепко связанный верёвками. Пекин сделал пару шагов обратно к Москве, возвышаясь над ним исполином. Мише пришлось запрокинуть голову, чтобы неотрывно смотреть на него. Такое положение… заставляло кровь закипать. Заставляло Мишу краснеть и дышать чаще. Юшенг положил ладонь на тёплую — даже горячую от румянца — щёку Москвы, с нажимом проводя пальцами по его губам. В этот раз он точно сделал это просто так, чтобы лишь соприкоснуться кожа к коже. Мише сдавило грудь трепетом. Он приоткрыл рот, втягивая пальцы Юшенга внутрь. На его лице в ответ на это не отразилось ни одной новой эмоции, и Москва уже воспринимал это за своеобразный зелёный свет. Если бы он сделал что-то не так, то он бы заметил изменения, а так — вперёд, Миша, ебашь. Миша обвёл пальцы языком, заглатывая их глубже, до костяшек. Юшенг не мешал, но и не давил: он позволял ему самому насаживаться на них ртом, имитируя фрикции. Москва чувствовал огромное возбуждение во всём теле. Он был весь как оголённый нерв, и ему было жарко, и ему было тяжко, и он ничего не мог с собой поделать. Он даже двигаться не мог. Всё, что у него было, — пальцы Юшенга, и он насасывал их, как в последний раз, будто ничего важнее не существовало. И когда Пекин убрал руку, Миша расстроился. Он потянулся, насколько позволяло его положение, за ними в каком-то наивном стремлении вернуть их в свой рот, но от них остался только след слюны на губах. Миша обиженно надулся. Его неудовлетворённость свербила недолго — Юшенг вжикнул ширинкой прямо перед его лицом, доставая из брюк крепкий стояк. Миша сглотнул от томного предвкушения. Никогда такого не было и вот опять. Юшенг мазнул головкой по губам. Миша послушно открыл рот. Москва не мог помогать себе руками, что сильно осложняло исполнение отсоса. У Москвы в целом с глубокими горловыми были проблемы, а тут у него ещё и забрали возможность додрачивать член рукой. Настоящая проверка на выносливость. Избавляя Мишу от необходимости двигать головой, Юшенг сам толкнулся во влажный рот. И ещё раз. И ещё раз. Москва прикрыл глаза, принимая всю длину с каждым толчком. На его затылок легла тяжелая ладонь, перекрывая последний возможный путь к отступлению. Не то чтобы Миша хотел отступать. Будучи настолько возбуждённым, он даже не думал о том, что хочет прекратить. В этом был очень странный, очень непривычный и немного пугающий кайф — быть настолько безвольным. Настолько ничего не контролировать. Миша на протяжение всей своей жизни всегда был на стрёме, всегда держал руку на пульсе, а тут ему ничего не надо делать. В данный момент есть кто-то более сильный и более влиятельный, от кого ты всецело зависишь, кто полностью тобой управляет. Это было пиздец как страшно. Но Миша пиздец как плавился. Юшенг спускает ему в рот, и Москва незамедлительно глотает. Он тут же хочет попросить воды, но слова застревают комом в горле. Ему было жарко на уровне нетерпимого. Никакой речи не шло о том, чтобы развязаться и поехать домой дрочить — ему нужна разрядка здесь и желательно сейчас, иначе он сойдёт с ума, а у него и так не самая стабильная башка. Миша, как сквозь вату, услышал, как зашуршала одежда Пекина, пока он приводил себя в порядок. И он внутри так возмутился: он его в аэропорту встретил, номер ему снял, дал себя связать и в рот выебать — а какой-нибудь приз за старания будет? — Развязать? — сдержанно спросил Юшенг. Москва измученно уронил голову, хныкнув. — А подрочить мне не хочешь? Пекин вскинул брови. Насколько вопрос Миши должен был его поразить, чтобы он соизволил выдать такую отчетливую эмоцию. Миша обязательно постыдился бы своей наглости, но где-нибудь в следующей жизни. Даже если Пекин сейчас молча уйдёт из номера, Миша скорее расстроится из-за того, что его не развязали, и он не сможет сам себе передёрнуть. Вопреки его опасениям и даже вопреки его ожиданиям (их было немного: Миша всё ещё старался не думать лишний раз), Пекин опустился рядом на пол и потянулся к брюкам Москвы. И даже не с таким видом, будто делает ему одолжение. Миша не сдержался и натурально заскулил, когда чужие пальцы обхватили его член. Схождение с ума откладывалось на неопределённый срок, если он, конечно, не ёбнется от того, насколько охуенно ощущалась одна горячая ладонь, скользящая от основания до головки. Закончил он быстро и феерически ярко, до вспышек перед глазами. Когда накопившееся напряжение наконец-то выплеснулось, Миша на мгновение подумал, что умер — настолько хорошо стало. Но это всё-таки была какая-то ебанутая ситуация. Архиебанутая. Хотя бы потому, что Юшенг добровольно трогал Мишу примерно полторы минуты подряд. Успех. Он поднялся на ноги и куда-то ушёл сразу же, как только Москва излился ему в кулак. Приходя в себя после оргазма, Миша услышал шум воды, доносящийся из ванной. Он попытался снова мысленно возмутиться, что чистые ручки оказались важнее, чем развязанный Мишка, но возмущение не оформилось. У Миши уже, откровенно говоря, вообще мало что оформилось бы — после пережитого катарсиса только попить, поесть и завалиться спать. Возраст уже не тот такие потрясения переживать. — Спасибо, теперь можешь меня развязать, — сделав голос громче, чтобы его было слышно в ванной, сказал Миша. Он надеется, что процесс развязывания взволнует его меньше, чем связывание. Впрочем, это значит, что Юшенг его снова будет немножко касаться. А Миша любил прикосновения.