Foutu souvenir

Мухи. Дохлые мухи. Застывшие в одном положении, лапками кверху. Именно они сейчас лежат под подоконником квартиры, которую уже пол года снимает Кондратий. Он не знает откуда они берутся, ведь никогда не видел их в воздухе. Они за все время ни разу не попались, летающими по квартире, или, сидящими рядом с открытой банкой варенья. Может они хорошо прятались, может, Рылееву их сбрасывали Марсеане, пока тот спал, с целью выяснить сильно ли тот испугается и, в случае положительного результата, применить пулимёт из дохлых мух против него и захватить его, не очень то и уютную, конуру, а може и вовсе всю планету. А может это и не мухи вовсе были, а жучки с прослушкой или микро камеры, даже представить тогда страшно, сколько денег Кондратий просто сгрёб и унёс на помойку, причём они находились только под и близь подоконника, в остальны местах отсутствовали. Да и не было в его квартире такой щели, через которую протиснулись бы хоть одна, даже самая маленькая особь. Правда, Кондратий бывало снился сон, где он снимает натяжной потолок, единственная современная деталь в затхлой комнатушке, и на него сыплется сотни мёртвых крылатых. Он находил их по одной, две или даже три каждый божий день, первую неделю удивлялся, вторую старался бороться, на третью забил и превратил этот ритуал в часть своей рутины. Вставать не хотелось, тело болело и ныло после вчерашней беготни, от кого, почему и сколько он убегал, Рылеев предпочёл забыть, но факт ломки и причину осознавал из-за этого становилось ещё хуже. Кое-как соскрёбся с кровати, прямо в трусах доплёлся до ванной, почистил зубы, умылся, на остальное сил не хватило, так что с растрёпанной и полной мыслей, напоминающих сейчас рой пчёл или стаю мух, головой направился за кофе, стараясь вспомнить количество и распорядок пар. Кофе закончился… Кондратий забыл купить его вчера. Настроение, которое и так было на уровне пальцев ног, пробило пол и уйдя на два этажа вниз ввинтилось в землю и пообещало прорасти уродливым кривым деревом, пронизывая весь дом насквозь, если Рылеев прямо сейчас не выпьет хотя бы пол кружки «целебного» напитка. — Чёртова токсикомания. Ну ладно, пора бы за пол года и познакомиться с соседями. Кондратий иногда видел пару бабушек, сидящих как и положено на лавочке у их подъезда, здоровался с ними, но они лишь провожали его недовольными взглядами, по-моему они считали его наркоманом. А ведь действительно, похож, худощавый по гинетике, а так же за неимением нормальных продуктов в холодильнике, с синяками под глазами, бледный и с расстроенными нервами из-за сессий и экзаменов, из-за чего переодически дёргался глаз, и дрожали руки. Он бы и сам поверил, что нюхает или колеться, но, благо, с памятью пока всё было в норме. Кроме «добродушных» старушек он встречал Василия Сергеевича, заядлого пьяницу с нелёгкой судьбой и церозом печени, Владимира и Людмилу с их полугодовалый сыном, чьи крики было слышно, даже если заткнуть в уши наушники с шумоподавлением и обмотать голову подушкой, и Ларису Дмитриевну, одинокую женщину, живущую с ним на одной лестничной клетке, единственного человека, который проявил к нему хотя бы маломальскую доброту. Хотя, давно ли здороваться и придерживать дверь подъезда стало считаться добротой, а не простым уважением, не понятно. Вот только… Кондратий резко встал, мысли в его голове встряхнулись и смешались, словно орехи в банке, теперь что бы воспалённое сознание продолжило крутить шестерёнки и снова докучать своему хозяину ненужными мыслями, ему нужно было разгрести завалы, и упорядочить куски странных конструкций. Поэтому у Рылеева получилось выиграть немного времени. Запрыгнув в первые попавшиеся штаны и футболку, он вышел из квартиры. Соседняя квартиры как раз принадлежала Ларисе Дмитриевне, а вот квартиры напротив была большим секретом, туда, по ощущениям, никто никогда не заходил и никто никогда не входил. По крайней мере, замечен не был. — Ну, чем чёрт не шутит, попробуем На крайний случай была тётя Лариса, но лишний раз тревожить добродушную тётушку не хотелось, поэтому в квартиру напротив раздался тихий стук. Потом шарканье, оно напомнило Кондратию что то смутно знакомое, родное даже, тут подумалось, что в этот раз конструктор из клочков оборванных фраз и картинок в его голове, точно выстраивались неверно, но не мог он по шагам и голосу, который сдержанно спросил: — Кто? Сформировать у себя в голове образ молодого статного офицера, с чёрными как смоль волосами и зелёными глазами. Это ведь ерунда, не может быть правдой, глупость несусветная, иллюзия чтоб её. — Здравствуйте, я ваш сосед, у меня кофе закончился, не могли бы… Дверь открылась резко, на пороге стоял. — Князь… Лишь взглянув в глаза напротив, парень, открывший старую дверь своей квартиры, повинующийся только неизведанным странным и невероятно сильному внутреннему чувству, начал заваливаться назад и вскоре должен был разбить свою едва окрепшую молодую черепушку об деревянный дощечатый пол, но его подхватили, не очень сильные, надо признать, руки молодого студента, который с огромной скоростью успел переместиться к нему за спину. — вот напасть то какая Крехтя бормотал Рылеев таща парня по его же квартире, и сбрасывая ношу на диван, потом вернулся, закрыл дверь, предварительно проверив, что этого никто не видел и в ближайшем будущем ментов ждать не стоит. Пройдя обратно, осмотрелся, в квартире жил только один человек, о чем говорили бардак и немногочисленное количество вещей. Отсутствие сожителей не могло не радовать. Рылеев, за неимением других дел, решил поковыряться в своих воспоминаниях, ибо неизвестно сколько надо было ждать, пока очухатся его спящая красавица. После войны в 1812-м, когда молодые, и не очень, офицеры понаблюдали за революциями, митингами и восстаниями народа во Франции, решили, что нам в России тоже такое нада и очень не хватает, так что начали формировать свои тайные общества, одним из основателей коего и стал Кондратий. Время шло, планы менялись, произошел бунт Семёновского полка и общество раздели, сослав Сергея и Мишеля, в Украину. Павел Иванович, решивший пойти своим путём и организовать свою революцию, придумывал стратегии обговаривая их с Муравьёвым, но как-то не пошло, и его первого же и задержали, как потом выяснилось из-за сущего пустяка, глупости несусветной. А во второй половине, Северном обществе, где и находился поэт, сердце восстания, Кондратий Фёдорович Рылеев, происходили совсем иные подготовки. Когда Александр неожиданно и трагично, двинул кони в Таганроге, все переполошились, ибо Николай был прошаренным и решил назначить перепресягу как можно быстрее, так что больной и разбитый поэт едва передвигая конечностями поплёлся к их главной и последней надежде, любимому князю, будущему, как он надеялся, диктатору, но и тут тоже не срослось. Сенат их нагнул, так что Трубецкой, накануне сказавший, что сам придёт на площадь и отдаст распоряжение, посмотрел на творившийся вокруг, извините за французкий, пиздец, и наорав перед этим на всё ещё больного Кондратия, поскакал к себе домой, дожидаться пока к нему придут солдаты и арестуют. То, что творилось на площади, Рылеев мечтает забыть со дня, когда вспомнил, а именно в своё шестнадцатилетие, рыдал тогда страшно, белуга бы позавидовала, распластланый на полу умирал от живописных картинок, растикающихся ярким месивом в восполённом сознании, хрупкая творческая психика не выдерживала и с треском ломалась под натиском кровавых разводов на снегу, переломанных конечностей и криков о помощи, смолкающих под толщей ледяной Невы. Отчаинье и страх, тамошних товарищей, заставляли поэта разрываться на куски, хотелось закрыть уши, что бы не слышать, выколоть глаза, что бы не видеть, хотя стоило только зажмуриться и под веками всё равно всплывали страшные видения. Последующие допросы и смирение со смертью в камере, виселица, оборванный канат, ещё попытка, всё происходило как в тумане, и память, хорошая, ибо запомнилось всё, даже самые мелкие детали, но почти не нужная, принадлежащая комуто иному из прошлого, оборвала концы воспоминаний так же резко, как и начала, будто ящик Пандоры быстро захлопнулся, показав все свои секреты. Но где то, на периферии имученного мозга, поэт понимал, это не конец. Единственное, что удержало его тогда не плаву, маленький кусочек теплоты и радости, небольшая стопка моментов с одним единственным человеком, была окрашена не ярко-алой кровью и чёрным слоем заговоров, а светилась, словно единственная искренность и вера в жизни Рылеева была олицетворина этими обрывками. Трубецкой ещё в прошлой жизни был для него важной составляющей, их связь была странной, запретной, неестественной, но она была. Больше чем дружба, но меньше чем любовь, в обществе их старались игнорировать, а они и не нарывались, просто были всегда чуть дольше, чуть ближе, чуть роднее. Их вечера и ночи, проведённые вместе, списывались на обсуждение планов по спасению России, их подарки друг другу, дружеским жестом, а поездки вместе, на приятельские посиделки. Поэтому своеобразное предательство на Сенатской площади было воспринято весьма болезненно, настолько, что 14 декабря 1825-го года, одна молодая барышня, заметила, что известный поэт, Кондратий Рылеев стоит с растерянным видом, а его щёку прочерчивает хрустальная капля разочарования. Эти воспоминания стали для него островком безопасности, где он прятался от всех и вся. Этот человек был для него всем, то, тот, ради кого он спал, ел, пил, жил в конце концов. Вы скажете: «романтизация зашкаливает, не может адекватный человек жить только ради кого то одного», вы окажетесь правы. Кондратий перестал считать себя адекватным с того момента, как вспомнил свою прошлую жизнь, ведь такого просто не бывает, можно было бы списать всё на какое нибудь расстройство, если бы врачи не сказали ему, что он полностью вменяем, после чего Рылеев развернулся и со вздохом поплёлся домой. Это нигде не афишировалось и не освещалось, в интернете информации было тоже недостаточно, друзей и товарищей с похожей хернёй у него не было, ну или они очень хорошо шкерились, так что оставалась только продолжать волочить свое существование с этой странной Кащей в голове, приготовленной из детства в начале нулевых, звоном картечи, криками мольбы, жевачки со вкусом бабл Гама, ощущений верёвки на шее, хрустом ломающегося льда под ногами, и детского смеха со двора. Из раздумий его выдернуло тихое шевеление на диване, обернувшись, Рылеев увидел, как диктатор, хладнокровный и отстранеённый князь, в прошлой жизни, подтянув к себе ноги и обхватив руками колени, словно ребёнок иступлённо пялился прямо на него и молчал. Кондратий попытался начать диалог, пусть в этой жизни Трубецкой не помнил его, но стоило попытаться стать для него хотя бы товарищем, раз такое везение свалилось на его грешную черепушку. Только вот одно его смущало, почему как только князь его увидел, упал ничком на пол, быть может у него болезнь какая, щас всякой дребедени развелось, так что отметая всякие мысли по поводу правильности своих действий, Рылеев сказал: — здравствуйте, я ваш сосед, пришёл попросить у вас кофе, меня зовут Кондратий… — Фёдорович Рылеев. — закончил за него парень. — я помню. Повисла тишина. Поэт не мог сообразить что происходит, его глаза грозились выкатиться из орбит, так сильно он их выпучил. Рот открывался и закрывался в немом удивлении. С чего ради ему знать Рылеева, поэт отлично знал, что до этого они не встречались, иначе, он бы хорошо запомнил этого человека. Неожиданно, человек сидящий напротив Кондратия тихо вздохнул, потом ещё раз и ещё, звухи всё больше стали похожи на всхлипы, и глаза Сергея наполнились солёными слезами. — Я помню. я всё помню. — Трубецкой натурально разрыдался, и Кондратий вспомнил шестнадцатилетнего себя, маленького и потерянного подростка, вот кого сейчас напоминал князь. Он погрузился в Пучину страха и боли, которую ему любезно предоставило собственное сознание, видел всё к чему привели их действия, его действия. Рылеев помнил, в прошлой жизни, когда они встретились перед самым арестом, диктатор извинялся перед ним чуть ли не стоя на коленях, за то, что отвернулся от них, от него. Суть была в том, что придя на площадь, Сергей узнал, что Сенат уже присягнул на верность Николаю, что многие полки отказались от идеи и теперь шли на переприсягу. Тогда, во избежание лишних жертв отступил, знал — отговорить остальных не получиться, не думал, что Николай начнёт огонь по свои же полкам, когда осознал, было поздно. Поэт простил, мягко обнял, сам попросил прощения и простился. Их задержали через пару минут. И никто, кроме Николая, не знал, как Трубецкой, князь Сергей Петрович Трубецкой, умолял Императора казнить его вместо Кондратия, стоял перед ним на коленях, гордо вздёрнув подбородок, стараясь отобрать у ледяных глаз Романова остатки своей гордости, выхватывая из его цепкой хватки своё достоинство, и Николай видел, видел, но сам был ослеплён собственной драмой, что почивала сейчас в холодной камере и тоже готовилась к казни. Император чувствовал жалость и уважение к Сергею, они делили одну боль на двох, боль скорби и приближающейся потери, к тому же Николая изматывало предательство, совершённое по отношению к нему, словно червь разьедало его измотанную кровоточащую душу, тщательно пережёвывая кусок за куском, не оставляя ничего взамен, лишь пустоту. — Мы все виноваты — сказал тогда император — значит и страдать будем вместе. То, что было на площади в день казни снилось Сергею каждый день до конца жизни. Когда оборвалась верёвка, в душе появилась надежда, как оказалось ложная, ноги родного человека, висели в воздухе, мерно покачиваясь в такт дуновение ветра. В тот день князь первый и последний раз увидел слёзы в глазах императора, он неотрывно следил за своим революционером, как тот брыкался и бился в конвульсиях, было видно, что смотреть на это Романову тоже было невыносимо, но он смотрел, смотрел и осознавал, что легче не становится. — Надо было придушить тебя раньше, putain de Pacha. — отчаянно прошептал Романов и повернулся к князю. — Ну, и что вы чувствуете Сергей Петрович? Не отводя взгляда от эшафота Трубецкой ответил. — Я вас ненавижу. Николай отвернулся обратно и посмотрел в ту сторону, где в истерике билась жена поэта и убаюкивала в своих объятиях, гладя по голове, маленькую девчушку. — Поверте мне, я себя тоже. Рыдания понемногу стихли — Прости меня, Кондратий. Его голос был осишим, как шуршание листвы поздней осенью. Поэт поднял на него полный удивления взгляд. — О чём ты? Неужели ты не помнишь наш разговор перед арестом? Я давно подарил тебе прощение. — Конечно я помню, я лишь прошу простить, что так долго искал тебя. Рылеев вздохнул. — Ты ведь ничего не помнил. И вообще, не знаю как это работает, не встречал похожих случаев, странная фигня, если чесно. — Трубецкой рассмеялся, глядя на недоумевающего поэта, стоит сказать, что Рылеев так и не выпил кофе, а ещё опоздал на пару по философии, куратор уже спросила по какой причине тот опаздывает, но телефон стоял на беззвучном, и вообще, был надолго оставлен в соседней квартире — Главное, что всё-таки нашел. Положив голову на грудь Сергея, Рылеев уснул, Князь же продолжал гладить его по голове. — Должно быть это стоило всех страданий — обдумав все последние события на выдохе протянул Трубецкой. Он наклонился и аккуратно поцеловал Кондратия, после тоже удобно пристроившись провалился в сон без сновидений.