Сайонара, милый!

И снова нескончаемый горизонт, бьющиеся о ноги волны и шум где-то на закромках осознания реальности бытия. Все также тихо, также спокойно и столь же нереально, сколь было и пару сновидений назад. Трэвис не любит свои сны. Он предпочел бы не спать вообще, но каждый раз, он здесь. Каждую ночь ему снится это место. Каждую ночь он осознан, всегда знает, что спит, и боится проснуться. Это место он не любит, но оно приятнее чем мир бодрствования. Здесь он может думать столько, сколько захочет, здесь ему никто и никогда не помешает. Только тут он в полной мере обретает свободу. Море — его часть. Порождение страхов, один и тот же повторяющийся кошмар, в котором он застрял и затонул еще очень-очень давно. Так давно, что до сих пор помнит бьющиеся зубы, переламывающиеся в блестящую пыль; их осколки больно въедались в десна. До сих пор помнит соль в глазах и на языке, а перед глазами — бескрайнюю поверхность и нарастающую панику в самых кончиках пальцев. Он там не был, но он знал. Знал, и как бы не хотел забыть, помнил. И крики, и ночь, и волны, рассыпающиеся со всей дури о дерево. Странно это — помнить то, с чем никогда не сталкивался. И всегда очень страшно. С того самого дня, с момента, как он остался один-одинешенек в черно-белом мире, сколько он себя помнил, ему всегда снилось море. Всегда сон и никогда реальность. В нем он жил. Жил сном, помнил сон, знал о сне все, в то время как о себе реальном — ничего. Берег моря, как его породнившаяся обитель. Создавалось впечатление, что он и есть море, что никогда вовсе он и не рождался, что просто появился и просто был. Всегда был морем, или всегда был у моря. Растворялся ли он в песке, тонул в волнах, летел по ветру, но всегда оказывался здесь. У моря. Сколько себя знал, сколько себя помнил. И здесь бы он и остался. Здесь бы провел весь остаток жизни, умер и разложился в песке. А потом его прах был бы унесен волнами, и никто, никогда его бы не нашел. Есть в этом некий романтический подтекст.

***

The heart of man is very much like the sea. It has its storms, it has its tides and in its depths it has its pearls too.

Vincent Van Gogh.

Серый песок неприятно скрипнул под ногами. Он снова просто здесь. Снова просто море и ночное небо; на удивление белое, то ли от свечения тысячи звезд разом, то ли от того, что ночи здесь, как таковой, не существует. Шаг, другой, снова шаг, а песок липнет и всачивается под кожу. Неприятный такой, жесткий скользкий местами. Ноги от него всегда неприятно болят. Поэтому Трэвис садится. Прямо у самой воды. Так близко, что она задевает краешек штанов, утяжеляет его; он мокнет и становится непомерно тяжелым. Ноги вязнут в раскисшем песке, а вставать, отчего-то, совсем-совсем не хочется. От того ли, что торопиться некуда, ведь времени не существует (его выдумали боги, а в богов Трэвис никогда не верил), или от того, что там, в самой дали, в волнах, так грациозно и плавно двигается нечто, чего здесь раньше никогда не было. Оно двигается размеренно, точно под удары метронома, которые само же и выстукивает о твердую воду. И физики для него не существует, ведь оно — что-то за гранью ее понимания. Будто и существует совсем отдельно от нормальности. Шажок, прыжок, поворот и наклон. Гибкое, тягучее, как вода, и пахнущее приятнее, чем песок. Трэвис смотрит. Пристально наблюдает за каждым шагом ровно до тех пор, пока оно не приобретает человеческую форму, пока нечеткие линии не расплываются в силуэт, а само оно не подкрадывается ближе и ближе. Как странно и нелепо. Теперь оно не так грациозно, разве нет? — Не помню, чтобы ты был здесь раньше. — Подает голос Трэвис, словно вырываясь из оков вечных размышлений. Страха бояться он перестал уже очень давно. А ему и все равно. Медленно, невесомо оно проплывает дальше и опускается на песок, туда же, где сидит Трэвис. От него пахнет морем, да и сам он с ним сливается. Первое, что бросается в глаза — волосы. Такие небесно-чистые и пахнут наверное вкусно. Трэвису приходится придержать себя, чтобы не поинтересоваться какие же они все таки на ощупь. Он молчит, вальяжно вытягивает ноги к воде, ставит ладони назад, прямо на острый песок, и смотрит куда-то далеко; на что-то, что Трэвису, при всем своем желании, никогда не увидеть. И Трэвис тоже молчит, а незнакомец ему кажется таким знакомым, родным, будто он тут всегда был, будто они вот так и сидели все свое осознанное существование: вместе, у воды, на остром песке. Над головами мириады звезд, белое небо, и нету больше ничего на этом свете, кроме них. — И как тебе спится? — Раздается сбоку. Голос у него шелковистый, чуть громче шепота. И то, как он тянет гласные, так необычно. Трэвис молчит. Не знает что ответить и к чему вопрос. В горле пересохло. А тут незнакомец уже стоит прямо напротив, улыбается и пристально пялится прямо в глаза. Странно, что лица его, Трэвис либо не видит, либо не осознает, но то, что он улыбается знает. — Эй, ну я же к тебе обращаюсь! — Недовольно восклицает он, а у Трэвиса вообще крышу сносит. Он вздрагивает, руки прячет, будто украл что-то ценное и глупо хлопает глазами. Догнав, что надо наверное что-то ответить он кивает и мямлит что-то неразборчивое. — Я.. Привет! — Он моргает, а пока думает, что он вообще там проорал, улавливает смех. Заливистый такой, как будто он и правда что-то настолько глупое и смешное сказал. Щеки резко вспыхивают, и Трэвису делается по-детски обидно. Кажется, его только что обсмеяли. А незнакомец что-то говорит, чего именно Трэвис конечно не слышит, он занят самокопанием. — Говорю: Я — Сал. А ты? — Трэвис отдергивает себя. Кажется, он только что представился, да? Сал. Какое глупое имя. На языке почти ничего не весит. — Я Трэвис. — Мямлит он, а в следующую секунду его руку уже дерзко хватают в стальное рукопожатие. Руки у Сала холодные, Трэвиса аж передергивает. Он прокашливается, а когда его отпускают, пытается взять себя в руки. Но выглядят его попытки настолько глупо, настолько несерьезно, что до ушей снова долетает тихое хихиканье. Он хмурится. — Что смешного? — Ничего. — Сал плюхается обратно в песок, да так безмятежно, будто там не острые измельченные камешки, а гора перьев. — Рассла-аабься! — Он протягивает эту букву “а” и у Трэвиса по шее бегут мурашки. Хорошо. Тихо. Он снова молчит, и Трэвис тоже молчит. Слова излишняя ненужность. По крайней мере — пока. И так бы он просидел вечность, рассматривая дальнии звезды, слушая волны и чувствуя еле уловимый бриз от человека, появившегося из моря. Сал. Глупое имя. — Любишь музыку? — Тихо спрашивает Сал. Трэвис думает, стоит ли в этом искать что-то более глубокое, но очевидно, что это обычный вопрос, ни к селу, ни к городу. — Люблю, но не долгую. Иначе она просто начинает меня раздражать. — Он спокоен. Теперь спокоен. Как будто диалог начался с чистого листа. — А я любую люблю. Я — меломан. — Здорово. — Аха. — Салли замолкает, но не надолго. — Музыка, она знаешь, как что-то не из нашего мира! Слишком зачаровывает. Вот ты какой жанр любишь? Как говорят: “Скажи какую музыку ты слушаешь, а я скажу кто ты!” — Не знаю. Я не заучиваю жанры, это же тупо. — Вообще ни один выделить не можешь? Я вот любой люблю. — Ты странный. — А ты тоже не пальцем деланный, сидишь тут всю ночь, на море втыкаешь. Тебе не скучно? Трэвис хмыкает, закатывает глаза. Сал действует ему на нервы, хотя говорить с ним, на удивление, приятно. Он странный и нереальный, таких Трэвис еще не встречал никогда. Он снова замирает, умолкает, входит в свой неподвижный транс. И так ему хорошо, уютно. Да и просыпаться то совсем не хочется. — Тебе уже пора. — Не вопрос, напоминание. Трэвис кивает, забыв подумать о том, откуда незнакомцу это известно. Здесь хорошо, уходить не хочется, но и остаться здесь, увы, он навечно, никак не может. — Ты будешь здесь завтра? — Интересуется Трэвис, на что не получает внятного ответа. Салли молчит, а потом задает вопрос: “Завтра — это как?” А потом все трясется, все скручивается до единой, невидимой точки, сжимается, искажается, а после, с характерным “бум” сменяется на звон будильника. Приглушенный, нежеланный и тошнотворный. Трэвис закрывает глаза с видом на море и красивого мальчика, а открывает с видом на обшарпанный потолок и зашторенное окно. Доброе утро, Трэвис. Спокойной ночи, Сал. И до скорых встреч.