А должно быть хорошо

Высокие окна книжного, старая вывеска, отколотый кусочек ровно на пятой ступеньке, трёхцветная соседская кошка, которая постоянно оказывается на лестничной клетке — родное, по-странному отзывающееся теплом где-то внутри, несмотря на то, что прошло уже несколько лет с того момента, когда он последний раз бывал в этой квартире.  В, по сути, чужой квартире. Он никогда здесь не жил, но каждый раз, стоило оказаться на потрёпанном старом коврике у входа спустя долгое время отсутствия, внутри всегда искрило предвкушение.  Джисон сияет, когда открывает дверь. Возможно, виноват глиттер на его щеках, но Сынмин всё же думает, что этот свет — это просто что-то очень-очень джисоновское. Яркое, греющее, но не ослепляющее. С ним всегда хорошо и безопасно, спокойно, по-домашнему. Он — настоящее солнце, без которого будет просто невыносимо, темно, холодно и мрачно. Сынмин не помнит как было в его жизни без Джисона, но те несколько лет, что они провели поодаль, общаясь только сообщениями и видясь лишь на редкие праздники, были самым жутким кошмаром.  Видеть его свет, ощущать теплоту всей кожей — настоящее спасение. Объятия, несмотря на то, насколько же они крепкие, совсем не кажутся удушающими. Джисон за малым на нём не виснет, но это тоже не кажется тяжёлым — Сынмин с удовольствием прижимает его к себе, чуть покачиваясь туда-сюда. Увидь его сейчас кто-нибудь из университетских знакомых — покрутил бы пальцем у виска. Ха-ха, подумать только, Сынмин может проявлять физическую привязанность, не кривя лицо и не вздыхая так, словно его заставили таскать лопатой уголь.  — Я скучал. Он так сильно любит Джисона и так давно его знает, что не открываться ему звучит просто какой-то дикостью. Он скорее сожжёт свой личный дневник — да хоть все из них, — чем позволит себе отвернуться, когда Джисон ему что-то рассказывает.  — Дай я хотя бы зайду, — ворчание, чуть глухое, остаётся не услышанным. Сынмину приходится неуклюже протискиваться в квартиру вместе с висящим на нём Джисоном.  Ладно, он не очень-то и против, если честно.  Внутри пахнет выпечкой и слышны голоса, что-то яростно обсуждающие где-то на кухне. Сынмин проводит ладонью по чужой спине, поглаживая лопатки, пока второй рукой тянется себе куда-то за спину, чтобы закрыть дверь. Кажется, что здесь ничего не изменилось: всё тот же низкий пуфик, отбитый уголок плинтуса и даже часы на стене такие же синие, как и много-много лет назад.  И всё же обуви здесь в разы меньше, а этажерка совсем другая, а те фотографии, что висят на стене в глуповатых рамочках, просто не могли быть здесь тогда, когда Сынмин стоял в этом коридоре в прошлый раз. Тогда Джисон ещё жил здесь вместе с родителями, каждый вечер усиленно пыхтя над подготовкой к экзаменам. И, конечно, с завидной частотой таскал Сынмина к себе, чтобы вместе позаниматься, хотя ни для кого не было секретом, что они занимались всякой ерундой — от просмотра старых аниме до громких возмущенных воплей над последними вышедшими дорамами. Ох, миссис Хан очень любила их подкалывать за красные глаза на мокром месте и передразнивать их вопли после этих марафонов «подготовки к экзаменам».  А теперь он живёт здесь со своим парнем, потому что его родители с радостью променяли квартиру на маленький дом с симпатичным участком в пригороде. Сынмин никогда не понимал этой любви к возне в грязи, но чета Хан всегда так мечтательно рассуждала за ужинами о переезде в местечко, где можно будет заняться выращиванием всяких там овощей, что он не сомневался, что им это решение далось легко.  — Минхо здесь? — А где ему быть? — Джисон выглядит смешно, когда всё-таки отлипает, мимолетно оглядываясь себе куда-то за плечо. — Он тут живёт типа. — Знаю, но не могу привыкнуть, что теперь на кухне не кто-то из твоих родителей, а твой парень. — Сынмин вздыхает, потирая пальцами переносицу. Подумать только. Они что, и правда выросли? — Парень… я, если что, всё ещё в шоке. Ты и с кем-то съехаться… Звучит нереально.  — Ты его одобрил, напоминаю!  Одобрил, Боже. Он Джисону, по сути, никто, но при этом его неусидчивой заднице было так важно услышать от Сынмина заветное «вроде хороший и смотритесь вы классно», что это ощущалось почти физически. Словно если бы не это самое «одобрение», то Джисон бы принялся доказывать, что Минхо — лучшее, что случалось с этим миром и вообще… Правды ради, он и так каждый день об этом рассказывал в видеозвонках, сообщениях и в письмах, что отправлял вместе со своими посылками на праздники. Сынмин никогда в Минхо не сомневался, но даже если бы это делал, то очень быстро бы изменил своё мнение. Джисон с ним и правда светился ярче, чем когда-либо. И сияние не становилось тусклее с месяцами и годами.  Их встреча вообще стала чем-то, что заставило с сердца Сынмина упасть гигантский груз волнения за Джисона, который постоянно умудрялся влюбляться только в тех людей, что в нём были абсолютно не заинтересованы. Он сопел ему в плечо, жался ближе, просясь в объятия, а позже — грустно молчал в видеозвонках и отправлял огромные полотна сообщений. Никогда не жаловался прямо, но всегда выбирал такие слова, что сердце Сынмина сжималось. Джисон — его самое безопасное место, и видеть его несчастным — самое тяжелое испытание.  Хорошо, что теперь всё иначе.  — Оставляй шмотки здесь и пойдём. Минхо там готовит что-то невъебическое, — Джисон сам стягивает с его плеча шоппер, прижимая его к себе обеими руками, словно ребёнок, и машет головой в сторону вешалки. Сынмин улыбается ему в ответ, покачивая головой, пока стягивает с себя куртку, чтобы оставить её на вешалке. — Кстати, ещё должен прийти Чан. Уже, вроде, скоро.  Ох. Ну, конечно. Чан.  Это не должно так пугать и прошибать — они друзья детства, в конце концов. Сынмин знает Чана дольше, чем знаком с Джисоном. Они ходили вместе одними дворами в школу и качались на одних и тех же качелях во дворе (зачастую даже вместе), а ещё закупались в одних и тех же магазинчиках, выгребая из карманов всю мелочь на прилавок. Он ведь даже застал то время, когда у Чана зияла посреди зубов смешная дыра от одного отсутствующего молочного — настолько давно они знакомы.  Конечно, потом их дороги разошлись. Сынмин тесно общался только с Джисоном, да и в целом словно позабыл всё то, что оставил здесь, когда уехал в другой город, едва узнав, что поступил. Чан тоже остался где-то там, среди сводящих рот кислых чупа-чупсов из магазинчика на углу, заплутавшим между домов мальчишкой, что улыбался до отвратительного заразительно и, несмотря на свою репутацию главного добряка и ответственного человека, легко мог предложить пропустить по банке чего-то алкогольного на выходных, забыв про свою подготовку к экзаменам.  Он остался там же, где Сынмин оставил пугающую его реакцию на простые объятия, там же, где он затолкал подальше под кровать свой самый откровенный (как ему тогда казалось) дневник с полотнами чувств, там же, где футболка Чана после ночёвки осталась лежать в шкафу, забытая и потерянная своим хозяином, но не владельцем этого чертового шкафа.  И спустя время Сынмин точно знал, что реакция была ещё не такой уж и пугающей — точно не после того, как у него тянуло всё в животе, когда он натыкался на новые фотки Чана в инсте, а дневник не таким уж откровенным, ведь он писал сейчас вещи и откровеннее. Да и полотна чувств, если осмелиться на них глянуть, были тогда лишь короткими стыдливыми заметками непонимающего подростка, где слова смешно жались друг к другу, словно смущенные, а сама мысль всё норовила убежать, будто желая, чтобы её больше здесь не мучали.  А футболка… что же, футболку он сохранил и забрал с собой при переезде. Он мог и подростком себе признаться, что не вернул её Чану из самых корыстных мотивов, а сейчас ему это и вовсе ничего бы не стоило. Только чего ради признаваться? Всё давно было ясно. Жаль, что раньше пресловутое «ясно» никак не помогало со всем остальным: со стыдом, смущением и собственным непринятием. Со страхом. И можно было бы бесконечно винить во всём переезд и поступление, но Сынмин прекрасно знал, что тесно общаться они перестали раньше — сам блокировал телефон раньше, чем пальцы потянутся написать сообщение. Наверняка это было больно — не только для него, нет, ведь с собой он уже разобрался, — видеть как твои сообщения остаются непрочитанными, хотя ты пишешь их с завидной частотой и всей возможной искренностью, как у щенка золотистого ретривера.  Чан писал ему и правда долго и упорно.  Рассказывал про своё поступление, про новых знакомых, про скучные пары и длинные конспекты, про Берри, про подработки, про сбежавший кофе, про то, что цены в кондитерской возле универа стали совсем уже зверскими и про многое-многое другое. Он умудрялся включать Сынмина в свою жизнь так легко, словно он находился где-то рядом, а не игнорировал сообщения сутками напролёт, и в итоге вся эта информация до сих пор хранилась где-то внутри его беспокойной головы.  И при всём этом Сынмин не всегда мог ответить даже на простое «как дела?», которое Чан писал перед каждым своим долгим монологом про очередной день. Ему словно и не нужны были ответы и, тем более, такие же вопросы — он справлялся сам, рассказывая про свои дела самостоятельно.  Наверняка ему было больно. Сынмину до сих пор совестно, потому что накосячил он знатно, но делать что-то было уже очень давно поздно. Прятаться и бояться было простым решением — даже профессор в универе ему как-то на экзамене сказал, что «не мочь» — самый простой выход.  Не то чтобы искать простое было всегда для Сынмина самым первым решением, но тогда страх сделал своё дело. Он сделался маленьким и слабым, желая просто сбежать от того человека, с которым так долго общался, которого знал с малых лет, которого хотелось знать ещё очень и очень долго. Была бы его воля — он бы уместился в кармашек всегда спасающего его Джисона и остался бы там, пока Чан не перестал бы писать ему сообщения.  Надо было поговорить, написать хотя бы пару слов в ответ, но Сынмин ничего не сделал. Он однажды молча прочитал в очередной раз всю кипу сообщений, скопившуюся за неделю, а потом, прямо под его пальцами, возникло ещё одно, новое. Такое, какое он бы никогда не хотел видеть, пусть и знал, что оно закономерно должно было появиться. И, если честно, его Чан должен был написать уже давно. Оно было далеко не в том тоне, в котором Сынмин ожидал его увидеть. Вдумчивое, явно переписанное несколько раз, и сквозящее скорее тоской, чем злостью. Если честно, то на месте Чана он бы злился — да что там, он, блять, и так злился. На себя, на то, что Чан продолжает быть самым добрым, замечательным и понимающим человеком, который готов простить близких за что угодно.  «Я тут подумал… Тебе, наверное, уже не хочется со мной общаться. Ты так много молчишь. Наскучил, наверное? Мы с тобой давно знакомы, буквально друзья детства, да? И, блин, это нормально, что наши дороги разошлись, но мне всё равно очень обидно, что ты мне ничего не сказал. Хотя ты всегда такой был хаха и боялся меня обидеть лишним словом.  И знай, что я не держу на тебя зла! Я только надеюсь, что ты будешь счастлив, Сынмин. Помни, что я всегда тебе помогу, чем смогу, если вдруг ты не будешь знать, к кому пойти. Может, ты уже и не считаешь меня другом, а только нудным хёном, но я всё равно останусь твоим другом». Он понял всё неправильно тогда, но это было лучше, чем если бы он узнал всю правду. Наверное. Сынмин не очень-то боялся того, что у него появились чувства к парню — это было не так уж важно, ведь чувства есть чувства, в конце концов. Да, до этого ему не нравились парни — да не то чтобы в принципе особо сильно кто-то нравился, — но с этим можно было свыкнуться. Больше его напугала мысль о том, что это был Чан. Замечательный добрый хён, который втихую от мамы заливал ему перекисью коленки и вставлял два пальца в рот, чтобы его вывернуло не на пороге собственного дома после того, как он перебрал с алкоголем. Тот самый, что заговорчески подмигивал, когда провожал в школу на переводные экзамены, вкладывая в карманы шпаргалки, а после экзаменов вёл есть самый вредный фастфуд из всех возможных, чтобы отвлечь и расслабить. Он был старше всего на три года, но это ощущалось настоящей пропастью тогда — тем более, с учётом того, какой же наседкой был Чан.  Сынмину стоило воспринимать его как старшего брата, как друга детства, а он взял и — вот же слабое создание — абсолютно безвольно в него влюбился. Сложно было, конечно, этого не сделать, если судить по тому, как краснели девчонки рядом с ним, но ведь тот же Джисон такой глупости не допустил! Он знал Чана, конечно, меньше, но получал от него ничуть не меньше заботы и внимания, и при этом никого такого в нём не видел. Это всё безвольное сынминово сердце, которое только и могло, что предавать своего хозяина. Ужасное, отвратительное.  — Эй, ну пойдём-ка скорее. Познакомлю тебя с котами, да и Минхо снова с тобой поболтает, он уже давно хотел… — Джисон тянет его за рукав свитера, уже повесив к себе на плечо чужой шоппер, и Сынмин отмирает, тащась за ним следом в кухню. У него ещё есть время свыкнуться с мыслью, что скоро он снова увидит Чана и… чёрт его, что за «и». Что-то, наверное, случится.  Хотя, конечно, хотелось бы чтобы не случилось. * Чан вообще не поменялся за всё то время, что они не общались. Он улыбается словно ещё более заразительно, а ещё смеётся так, что у Сынмина что-то сводит в животе. Чертовы чувства снова его нагоняют, вытворяя что-то невообразимое с его жалким сердцем и всеми внутренностями разом. Это словно вшито в него с тех самых пор, когда он впервые это ощутил, а потом и вписал в страницы личного дневника. Словно это невозможно выкорчевать основательно — всё равно останутся маленькие корешки, которые снова вырастут в пышное благоухающее дерево, что задушит собой всё здравое и рациональное. Как же глупо было бежать от чувств, зарывая их в себе, потому что они никуда в итоге, как оказалось, не делись, а только вросли глубже (кто зарывает семена, пытаясь от них избавиться, Ким Сынмин?).  И, конечно, это было очевидно, но Сынмину нужно было бы посидеть в любой другой день со своим дневником час-другой, чтобы прийти к этому и осознать, а его с размаху окунул в это всё Джисон, пригласивший Чана на их маленькую тусовку. Буквально выдернул за руку с извилистой тропинки на прямую ровную дорогу с ужасающим баннером «вся правда о твоих чувствах, что ты отвергаешь и от которых ты бежишь», даже не подозревая о том, что это сделал.  Чан не стал его обвинять ни в чём и даже не выглядел расстроенным, когда вошёл в квартиру и увидел Сынмина. Того самого, с которым был знаком с детства и которым оказался однажды проигнорирован. На его месте Сынмин бы обязательно нахмурился или буркнул что-то недовольно-саркастичное, но — к счастью, Боже, потому что это было бы невыносимо — он не был на его месте. Поэтому Чан ему улыбнулся и обнял. Да, намного более сдержанно, чем годы назад, но… но это всё равно было чертовски хорошо.  Было хорошо снова ощутить это тепло. Было хорошо снова тихонько потянуть воздух у шеи носом и узнать, что парфюм у Чана не сменился. Было хорошо снова протянуть руки и обнять самому.  — Как ты?  А потом он отстранился, заглядывая прямо в лицо. И его глаза, всё такие же участливые и внимательные, как и годы назад, практически вернули Сынмина во времена, когда он не знал что же лучше — отвернуться, спрятаться, закрыться, привычно поддавшись страху, или смотреть в ответ, впитывая этот тёплый взгляд, направленный на него. В коридоре он выбрал не отвернуться. Только улыбнулся неуверенно и рассеянно пожал плечами. Пробормотал тихо: — Нормально.  А Чан хлопнул его по плечу, поджав губы, и кивнул. — Ну и славно. Я рад.  Сынмин не осмелился задать ответное «как дела?», потому что это словно было неправильно. Ведь он молчал тогда, игнорируя все чужие сообщения, с чего бы сейчас пытаться исправить то, что уже поломано? С чего бы спрашивать сейчас, если он не спросил тогда, когда это было действительно нужно? И теперь, думая об этом, он сам для себя казался Чану чужим, неприятным, лишним — воспоминанием, которое лучше бы обкромсать кривыми ножницами, закинув в коробку только то, что выглядит хоть сколько-то лицеприятно. Хотелось верить, что в их общих воспоминаниях от Сынмина осталось всё же что-то хорошее и то самое «лицеприятное».  — Как учёба?  Вопрос, заданный очень знакомой, но немого позабытой интонацией, повисает в воздухе словно случайно. Позади остаются несколько выпитых бутылок, громкие воодушевленные разговоры, радостные вскрики, слишком эмоциональные от общей встречи, а ещё многое-многое другое, что обязательно есть на дружеских сборищах. Сынмин как раз ковыряет вилкой что-то мясное и жутко вкусное, когда понимает, что, кажется, спросили его.  Почему его?  Хотя глупо притворяться не понимающим в чём дело, когда он знает ответ. Чан общался со всеми присутствующими все эти годы, потому что они не сбежали от него, отгородившись огромной высокой стеной, как от страшного пожара, каковым он никогда не являлся. Он знал про них достаточно, чтобы не задавать таких базовых, блять, вопросов. А про друга детства — вот умора — не знал. Потому что его друг детства — настоящий кретин и тот ещё долбоёб.  — Хорошо. — Сынмин ведёт плечом, пытаясь стряхнуть неловкость, и никак не может заставить себя поднять глаза. Смотрит на свою вилку, на край тарелки, на сок в стакане — куда угодно, но не на Чана. Как, черт, возьми, посмотреть ему в глаза? — Закончил универ, а потом чуть поторчал в городе, думая, что освоюсь окончательно и что-то изменится. Но теперь я типа тут. — Не изменилось?  Сынмин молча машет головой. Не изменилось. Оказалось, что пытаться найти работу, когда от его тотального одиночества не отвлекает хотя бы дурацкая учёба — та ещё задачка. Джисон всё нылся ему, что скучает, хоть следом и начинал болтать что-то про то, что возможности никогда упускать нельзя, а то у этих самых возможностей хвосты ещё более скользкие, чем у рыб. Больше всего из всех возможностей привлекала возможность слышать эти глупые бредни вживую. Да и сойтись ни с кем просто по-человечески так и не вышло. Словно весь ресурс на попытки подружиться Сынмин истратил ещё в школе, а в универе навык оказался удалённым. Пу-пу-пу, дорогие игроки, выкатили обнову, и теперь ваш персонаж не может ни с кем дружиться, но может ебашить в триста раз активнее, будете загружать новый патч? Сынмин ощущает себя так, будто ему и правда однажды такая плашка выскочила, и он, не глядя, нажал на «конечно, блять, да!», а потом расхлёбывал. Да что там — до сих пор расхлёбывает.  — Эй, я не заставляю со мной разговаривать, если что. — Сынмин слышит улыбку в голосе, слышит, как осторожны слова, будто Чан подбирается к дикому испуганному животному. — Ты всегда можешь мне сказать, что не хочешь со мной болтать. Главное честно. Ох, как же он точно бьёт. Сынмин морщит нос, неуверенно поднимая взгляд повыше, чтобы заглянуть в лицо напротив. Надо же, Чан и правда улыбается, но будто как-то виновато, с каким-то сожалением, словно…  Какой ужас. — Ты же знаешь, что не виноват в том, что мы перестали общаться, да? — Сынмин вздыхает, внимательно и жадно впитывая реакцию на его слова. Он и подумать не мог, что настолько сильно соскучился даже по самым ничтожным взаимодействиям.  Чан посмеивается. — Не знаю, — он медлит, в задумчивости сминая губы. Сынмин знает это жест — над чем-то размышляет. Он такой читаемый, такой одинаковый, что в пятнадцать, что в двадцать шесть, — Ты же так мне и не сказал. Что же, в том, что ему точно было больно, Сынмин не ошибался. И, судя по сморщенному носу, по поджатым губам и по сведённым бровям, боль никуда не ушла. Она осталась здесь, наверняка обнимая его за плечи и сопя на ухо, приставучая и липкая, неуёмная, нашёптывающая свои мерзкие «подумай об этом подумай-подумай-подумай». Сынмин прекрасно помнит, как Чан умел переживать из-за всяких глупостей в отношениях с людьми, как не мог отмахнуться от тянущего ощущения вины, от того, что сковывало ему грудь; и что-то ему подсказывает, что мало что поменялось.  Сынмин мнётся. Прошло больше четырёх лет с того последнего в их диалоге сообщения, которое он иногда перечитывал, думая, что же такого мог ответить, чтобы вернуть их общение. Что он мог написать, чтобы Чан понял его и простил? Наверное, всё что угодно, потому что Чан — настоящий ангел, который готов распахнуть объятия для близких ему людей в любой момент, даже когда они уже успели сделать ему больно. Сынмин знал об это не понаслышке и, если честно, он был уверен, что в этом его хён мало изменился.  Джисон где-то справа громко смеётся, случайно пихая его локтём, и Сынмин отмирает, спешно фокусируя взгляд на Чане. Он всё ещё смотрит в ответ, чего-то ожидая. Наверное, хочет наконец-таки услышать объяснения, а может — всего на секунду, на жалкую секунду Сынмин позволяет себе так подумать — просто хочет рассмотреть его спустя столько лет с последней встречи.  Он заслужил хоть какого-то разговора. Хотя бы за то, как внимательно смотрел на него последние несколько минут, несмотря на то, что сам по себе Сынмин выпал куда-то в свои мысли. И это не говоря уже про то молчание и игнор, про тишину последние четыре года, про игнорирование всяких «там Чан…» от Джисона. И, в конце концов, Сынмин правда по нему соскучился. Сильнее, чем мог себе представить. — Ты ещё куришь?  Чан щурит глаза, неверяще улыбаясь.  — А ты?  — Ха-ха, — Сынмин закатывает глаза, фыркая, и первым встаёт из-за стола, хлопая себя по карманам. В старшей школе Чан был тем, кто смеялся над его неуклюжими попытками затянуться, а после и тем, кто услышал от него «блять, я ваще не понимаю в чём смысл» — конечно он будет забавляться, — Идём уже.  Путь до балкона — всего несколько шагов, но даже они отдаются каким-то волнением по всему позвоночнику, практически чесоткой, зудом, заставляющим извертеться и искрутиться. Сынмин вздыхает, открывая балконную дверь, и выходит, не оглядываясь, тут же прислоняясь к перилам. Небольшие деревца, дурацкая детская площадка… Вроде прошло несколько лет, а двор почти не изменился. Словно он снова подросток и ещё можно всё исправить, настрочив Чану сообщение. — Зажигалка есть? — наверняка он отдал свою кому-нибудь из коллег или друзей, как делал всегда, а потом не мог найти ни одной. Ничего удивительного, видимо, люди и правда ничуть не меняются со временем. — В заднем кармане. Сынмин лениво поворачивает голову, смотря на Чана, и ждёт. Потянется ли? Раньше без всяких проблем залезал в любые карманы, чтобы вытянуть оттуда монетки или ключи, когда у Сынмина были заняты руки и он сам не мог этого сделать. Но это ведь было раньше, а что сейчас?  Сейчас Чан сверлит его взглядом. Непонятным, сложным, таким, словно пытается разгадать его намерения, словно пытается пробраться в неспокойный мозг Сынмина и что-то там разузнать. Смотрит долго, не моргая, и это ощущается не десятком секунд, а парой минут, но всё ломается, когда Чан, не дождавшись ничего в ответ, только фыркает и опускает взгляд, тут же протягивая руку.  Мог бы, как раньше, залезть всей пятернёй, ехидно посмеиваясь, но, вместо этого, легко и деликатно выхватывает кончиками пальцев с самого края кармана, вместе с зажигалкой ухватив и сигареты. Сынмину отчего-то хочется поёжиться, но он только молча отворачивается. — Ещё ходишь в бассейн? — вопрос кажется таким глупым, нелепым, но молчать хочется ещё меньше. Сынмин едва подавляет желание вздохнуть над тем, как же это тупо. — Иногда, — Чан шуршит, пока достаёт себе сигарету и отвечает чуть неразборчиво, уже прихватив губами фильтр, потому что Сынмин чувствует, как пачка снова оказывается в его заднем кармане, — С работой не очень по расписанию складывается. — Всё туда же, возле парка? — Ага.  Щелчки зажигалки звучат почти что нелепо в повисшей тишине.  — Погоди, — Чан прислоняется к перилам рядом, выдыхая дым от первой затяжки, и, не глядя, суёт зажигалку обратно, уже не столь деликатно, как доставал. Сынмин вздрагивает от прикосновения, — Откуда ты знаешь? — Ну… — Сынмин вздыхает, тщательно избегая смотреть в глаза, хотя чужой взгляд практически жжёт ему кожу на щеке. Он видит краем глаза застывшего Чана и его бестолково тлеющую сигарету, и это нервирует ещё больше, — Я типа читал твои сообщения? Ты же не думал, что реально их в пустоту пишешь. — Ваще я так и думал, — он снова затягивается, беря паузу, растягивая их откровенный разговор как-то по-нелепому киношно. Сынмин бы обязательно вспылил и попросил не медлить, будь это не Чан, — Ты не читал по неделе. Я думал ты в принципе потом ничё не читал. Хочется нервно засмеяться, но Сынмин героически себя сдерживает. — Прости, что не оправдал ожиданий и читал их все.  А потом они снова замолкают. Чан тихо затягивается, выдыхая дым куда-то в сторону, хотя мог бы — да-да, чёрт возьми, как раньше — из вредности подышать в сторону Сынмина. Просто подразнить его, поддеть, чтобы потом звонко рассмеяться с его капризной реакции. Эти воспоминания — что-то далёкое, затёртые витражи, запылившиеся комиксы, выцветшие плакаты; что-то некогда красочное, что теперь отзывалось в груди лишь тянущей тоской.  — На. Сынмин тупо моргает, разглядывая появившуюся перед ним сигарету, и принимает её практически на автомате, но не затягивается сразу — сначала смотрит на Чана. Тот кисло улыбается ему в ответ, но в глаза не смотрит. Сынмин, помедлив, вкладывает фильтр в рот, чуть прикусывая зубами. В мозгу что-то сбивается в кашу от мысли, в чьём рту эта сигарета только что побывала.  Это не должно так будоражить, ведь далеко не впервые — они изо рта в рот что только не тягали: и эти самые сигареты, и одну на двоих бутылку колы, и даже чёртовы чупа-чупсы. И бывало это так часто, что не вызывало никогда никаких вопросов, но теперь.. теперь ощущалось почти что интимно.  Забавно, что Сынмин ничего даже не сказал — молча принял сигарету в свои руки и зажал губами, легко исполнив привычный ритуал.  — Так и что же случилось? — Чан не уточняет, но от этого как будто только хуже. Потому что слон всё ещё в этой комнате — на этом балконе, если быть точнее, — и они оба об этом знают. Неразрешенный вопрос, ужасная ситуация, возникшая между ними только из-за трусости Сынмина. — Что произошло такое, что ты меня начал игнорить, хотя, как ты мне щас сам поведал, ты всё равно читал мои охуительные рассказы? Горло словно кто-то сжимает, потому что сказать полную правду он всё ещё не может. Сам позвал на этот разговор, сам вытащил на балкон, а в итоге снова в кусты, как струсивший заяц. Ещё бы и хвост поджал, если б таковой имелся. Какой-то ебаный позор. Сынмин затягивается, чтобы продлить паузу. — Я струсил. Испугался, — смотреть на Чана снова не выходит. Как-то страшно увидеть на его лице что-то не то, — Побоялся, что скоро поступление, я свалю, и мы перестанем общаться.  Ебаный трус.  — А так? Сынмин пожёвывает фильтр, сверля взглядом красную крышу детской горки посреди двора, всё ожидая продолжения, но Чан молчит. Буквально вынуждает на себя посмотреть, прекрасно знающий, как же Сынмина вывести, потому что — конечно же, а как иначе — не он один особо не поменялся. И даже зная, что с ним играют в эту нечестную игру, Сынмин ведётся. Затягивается, отводит руку в сторону, выдыхает дым; вздыхает, чуть поёжившись, и поднимает глаза. Чан смотрит в ответ. И сейчас от этого, как и раньше, хочется спрятаться.  — Так лучше? — он вскидывает брови, кивая на Сынмина. — Когда мы с тобой теперь два ебучих незнакомца — это, типа, пизже? — Не знаю, — Сынмин снова вздыхает — снова и снова, чёрт возьми, это делает, — облизывая губы, прежде чем снова сунуть сигарету в рот и — он готов, блять, поклясться, что ему не показалось — увидеть то, как глаза Чана на жалкую секунду, но всё же падают прямо на его губы. Это выбивает и заставляет ладошки потеть. Ему многого не надо, чтобы снова провалиться в пучину мыслей о Чане и это — грубый толчок в спину с самой высокой скалы и самого неустойчивого выступа.  — Не знаешь? — Ну, я же уже сказал, что я ссыкло, хён. Что ещё хочешь услышать? — Чан, чуть подвиснув, покачивает головой, и только спустя пару секунд до Сынмина доходит, что завис он из-за обращения, так легко лёгшего ему на язык спустя четыре года. — Мне жаль.  — Мне тоже. Чан не дожидается, пока он докурит, а молча разворачивается и уходит. Не треплет по волосам, не хлопает по плечу и даже не тычет под рёбра. Странно, на самом деле, ждать чего-то такого, когда все эти жесты уже давно не рутина, но Чан легко, играючи, органично вписывается обратно в его жизнь, даже появившись в ней снова всего лишь жалких три часа назад. Втискивается так, словно он — недостающий кусочек пазла, который достали откуда-то из-за пыльной тумбы и вернули в картинку, чтобы снова сделать её целой. И это, на самом деле, даже пугает — то, как легко он может снова стать частью жизни Сынмина и как Сынмин, оказывается, по нему тосковал.  Разговор, вопреки всем ожиданиям, не делает легче. Хотя это, конечно, не очень-то удивительно, когда ты чёртов трус. Сынмин, разозлившись сам на себя, швыряет окурок с балкона.  * Чан не пишет ему сразу после их квартирника и не пишет на следующий день, но пишет в самую ближайшую субботу. Примерно тогда, когда Сынмин перестаёт надеяться, что их разговор что-то поменял. Сообщение топорное и прямолинейное.  чанни-хён Если ты свободен, то я завтра заеду в пять Норм? Бля не утра конечно не стеби меня за это Сынмин долго пялится на экран, рассматривая сообщения так, словно они никак не могли появиться там. Он даже не рискует снимать блокировку, потому что ощущение, что как только он закроет шторку уведомлений и откроет сообщения, то больше никогда этого всего не увидит.  Сестра пихает его в плечо. — Чё ты замер? Я однажды решу, что у тебя инсульт, придурок. Она, конечно, не церемонится, как и всегда. Сынмин фыркает, откладывая телефон в сторону, и недовольно на неё смотрит, пытаясь просверлить взглядом её лопатки, но Хаын никак не реагирует. Ещё бы, ведь именно у неё он научился этому сарказму и всем своим гримасам. Её таким не прошибёшь.   На самом деле, она бы давно могла его выгнать, если бы хотела, но молча терпит и позволяет у себя гостить, хоть иногда и вставляет свои недовольные комментарии. Особенно по поводу чемодана, который Сынмин гордо оставил на самом видном месте гостиной, хотя в квартире было предостаточно места, чтобы его убрать куда-то.  Хаын его, конечно же, тоже никуда не уберёт — ей гордость не позволит эту штуку тягать туда-сюда и признать, что её брат упрямее.  — Ты помнишь Чана? — Сынмин подставляет руку под голову, удобно устроив локоть на столешнице, и почти ложится на стол, лениво смотря на сестру, что возится у плиты. Она что-то согласно мычит в ответ, пока пробует бульон, но поднимает палец на руке, давая понять, что перебивать её не надо, потому что она не договорила. Вот сейчас свой кулинарный шедевр попробует и обязательно тогда ответит, а пока… — Помню, конечно. Вы ж с ним как две липучки таскались, — она кивает, закрывая кастрюлю крышкой, и разворачивается лицом, уперевшись поясницей об тумбу. Смотрит внимательно, уже наверняка пытаясь что-то выяснить. Ну конечно, Ким Хаын напала на след — разбегайтесь все в ужасе. — Хочешь рассказать что-то интересное? — Не хочу, — он фыркает, закатывая глаза, и упирается лбом в столешницу. — А я-то думала ты мне наконец-то поведаешь, что ты по нему сох. В её голосе сквозит самодовольство и Сынмин воет прямо в столешницу. Он не хочет спрашивать «откуда?», потому что Хаын — это Хаын. Ей не надо прилагать много усилий и расспрашивать, чтобы знать наверняка. К тому же, она слишком часто видела его раньше, чтобы не успеть провести над ним исследовательский проект на тему «что скрывает мой младший брат», когда он запирался в комнате с дневником. Главное, что Сынмин знал наверняка — Хаын не стала бы лезть в его комнату и личный дневник, чтобы разузнать что-то. И ему этого было достаточно, а то, что она знает по каким-то другим, причинам, ну… она всегда была наблюдательной.  — Не в прошедшем времени, — Сынмин тихо бубнит это прямо в столешницу, краем уха слыша, как прекращается стук ножа о доску. Бинго.  — Прости? Хочется злорадненько рассмеяться.  — Ты слышала, — он выпрямляется, потирая лицо руками, и медленно поворачивается к ней. Хаын улыбается как-то слишком уж приторно. — Отрадно знать, что ты это признал, — и снова отворачивается к доске. Такая она, кончено, стерва временами. Неудивительно, что они родственники.  чанни-хён Если что, можем выбрать другое время Или я могу не заезжать совсем  Сынмин вздыхает, видя сообщения, вспыхивающие на экране блокировки. Чан совсем не меняется. Он почти берёт телефон в руки, но останавливается, снова повернувшись на сестру. На самом деле, если для неё это всё не было секретом, то, может, она сможет что-то дельное сказать? Едва ли Сынмин взаправду нуждается в совете, потому что он почти стопроцентно уверен, что ответит согласием на предложение и завтра в без десяти пять будет стоять и морозить жопу в своей дурацкой куртке, ожидая Чана.  И всё же.  — Как думаешь…  — Думаю, что ты много думаешь. Хочется закатить глаза. — Что-то случится, если я скажу ему всё честно? Он позвал меня завтра встретиться.  Хаын молчит, безжалостно рубая ножом зелень на доске. И знай её Сынмин похуже, то даже не стал бы ждать ответа, а решил бы, что она просто не услышала или хочет замять тему и спокойно заняться своими делами, но она всё же его сестра. И потому он покорно ждёт, тихонько колупая ногтями чехол телефона.  Обычно он не привык обсуждать с кем-то все свои проблемы, предпочитая разговор со своим личным дневником. Посидеть, подумать, а после расписать всё на бумаге и перечитать. Конечно, он не замыкался совсем уж на самом себе, но большинство вопросов и сомнений он закрывал самостоятельно, не прибегая к чьим-то советам. Возможно, потому что это было в том числе страшно.  — Я думаю, что тебе стоит быть честным, прежде всего. Не знаю, что там между вами стряслось, но я точно не видела, чтобы он провожал тебя тогда, когда ты уезжал поступать, — она, как всегда, слишком уж проницательна и внимательна, и это почти что бесит, — И мне нравилось знать, что у тебя есть такой человек, как Чан, если тебе интересно моё мнение. Хотя конечно оно тебе интересно — ты же спросил.  Ничего дельного, ничего прямого, как и всегда. Сынмин поджимает губы.  — Ты не ответила. — Я ответила, что думаю. А ты со своей жизнью разбирайся сам, неблагодарный, — Хаын фыркает, скидывая зелень в тарелку. — И всё, хватит болтать. Пора есть.  Сынмин снимает блокировку с телефона, стараясь долго не думать.

сынмин 

куда пойдём?

Чан, словно только и ждал его ответа, отвечает мгновенно. чанни-хён Ничего из ряда вон выходящего.  — Прекрати улыбаться и ешь уже.

*

Сынмин отчего-то подсознательно решает для себя, что его позвали на свидание. Это, конечно, неправда, но совсем разубедить себя в этом не получается, а потому он волей-неволей, но задерживается напротив зеркала перед выходом на лишние пару минут. Он смотрит на свои покрасневшие кончики ушей, на безобразно расползающийся пятнами румянец на шее, и чувствует себя так глупо. Ещё и его абсолютно безжалостное сердце бьётся сильнее, чем обычно, тоже совсем не помогая. И это всё вот-вот грозится стать катастрофой.  Они гуляли вдвоём и раньше, даже в те времена, когда Сынмин не знал, куда же ему деть себя от всех своих чувств к Чану. И тогда всё было нормально! Он не воспринимал их встречи как свидания, а просто гулял себе спокойно и хихикал, иногда препираясь, если за него снова и снова платили, потому что это было просто нечестно, если за всё платит только один человек.  Так и что же сейчас? Его просто позвали погулять, как и раньше. Почему ему хочется залезть на стенку, заползти в самый дальний угол потолка и там подвывать? Чёрт бы их побрал, эти чувства. — Не рано? — Хаын выглядит несколько скучающей, облокотившись об косяк. Смотрит внимательно, бегая взглядом туда-сюда, пока Сынмин борется с шарфом — тот всё не хочет завязываться хоть сколько-то прилично. — Боже, иди сюда. Она, ворча, подходит сама, и отбивает его руки в сторону, особо не церемонясь. Уверенно поправляет шарф, выравнивая концы, и делает что-то, только одной ей известной, но Сынмин молча и послушно стоит на месте, наблюдая за ней. Это ощущается неправильно, словно Хаын и правда провожает его на свидание, а не отправляет погулять с другом детства. Они будто пытаются наебать Вселенную, хотя заведомо известно, что Вселенная наёбам не поддаётся. — И я всё-таки думаю, что ты недостаточно нарядно оделся. — Я слишком нарядно оделся. — Черная водолазка, конечно, классика, но мог бы найти что-то приличнее. — Это не свидание, блять, — Сынмин ворчит, отступая от сестры на несколько шагов, буквально сбегая от её рук, теперь принявшихся поправлять ему чёлку. — Всё, уйди. — Неблагодарный.  — Вернусь поздно. — Лучше вообще не возвращайся!  Он захлопывает за собой дверь, вслепую поправляя волосы уже возле лифта. Вся эта лишняя суета от Хаын сделала только хуже — теперь он взаправду волнуется так, словно Чан отведёт его в какой-нибудь невероятно дорогой ресторан, а он даже не соизволил достать из чемодана рубашку и погладить её.  Приходится щипнуть себя за запястье прямо рядом с часам, чтобы не только успокоиться, но заодно и на время глянуть. До пяти есть ещё целых пятнадцать минут. Это, на самом деле, очень радует, потому что в какой-то момент Сынмину показалось, что со своими промедлениями у зеркала он уже начал опаздывать. Что он будет делать, если Чан оделся как-то взаправду официально? Сынмин давно не интересовался, чем он занимается, но если он продолжил заниматься тем, чем занимался раньше, а ещё у него есть своя машина… наверное, всё же сейчас Чан мог быть каким-то серьёзным человеком. Это звучит так по-детски. Серьёзный человек. В голове сам собой вырисовывается какой-нибудь тяжелый внедорожник, длинное дорогое пальто, укладка, брендовые часы и куча всяких прочих глупостей, что Сынмин видел кучу раз с самого детства, когда к его отцу приезжали партнёры по работе или когда он сам приходил с какой-то важной встречи. Смех рвётся сам собой. Боже, ну и позор. Ему вроде не двенадцать, чтобы так размышлять, а он всё равно всё ещё представляет серьёзных людей вот так.  На улице не так уж холодно, но Сынмин всё равно прячет нос в шарф, нахохлившись как воробей, и суёт руки поглубже в карманы. Возможно, ему стоило подождать в подъезде, а не там, где его почти сдувает ветром, но что сделано — то сделано. К тому же, было бы просто невежливо заставлять Чана ждать.  Он и так, если честно, ждал как-то слишком долго. Сынмин даже не особо успевает отморозить себе задницу, когда слышит, как вибрирует его телефон. Он оглядывается по сторонам, на секунду задерживая взгляд на машине, что подозрительно напоминает ему одну из тех, что он всегда рисовал рядом с «серьезными людьми», а потом опускает взгляд на экран едва вытянутого из кармана телефона. чанни-хён Давно стоишь?? Боже, это и правда его машина. Сынмин страдальчески стонет. Если Чан ещё и в дорогом пальто, то это будет совсем полный провал — он хотел встретиться с другом детства, а не с каким-то деловым серьёзным человеком. Что за издевательство? Сынмин фырчит, поправляя шарф, пока идёт к машине, и успевает только помолиться, чтобы Чан не выбежал открывать ему дверь, потому что это будет точно означать, что у них свидание, а он к таким внезапным поворотам не готов. Его сердце, кстати, тоже. Вряд ли Хаын будет очень рада, если ей придётся хоронить брата в его двадцать три от инфаркта, случайно вызванного его другом детства. Но, к счастью, ничего такого не случается — Сынмин сам открывает себе дверь и совершенно не элегантно плюхается на пассажирское сидение, тут же захлопывая за собой дверь. На Чана смотреть он не решается. — Привет. Замёрз? Сынмин только кивает, как болванчик, бормоча «немного» себе под нос, и тут же протягивает руки к дефлектору, подставляя пальцы под тёплый воздух.  — Ты теперь тут живёшь? Я думал, что ты у родителей снова остановился. — Пока здесь. Но этот адрес лучше не запоминать. Сынмин тихо посмеивается, медленно убирая руки обратно в карманы, и усаживается в кресле поудобнее. Он в машине уже несколько минут, а так пока и не посмотрел на Чана — это, наверное, становится всё более подозрительным. Такой он, конечно, неловкий придурок. — Так… куда мы поедем? — он поворачивает голову не слишком-то уверенно, даже боязливо, но — к его счастью — Чан не выглядит как один из тех «серьёзных людей». У него нет никакого дорого тёмного длинного пальто или брендовой рубашки, да и каких-то вычурных часов не видно. Их вообще, кажется, нет. Зато Сынмин видит капюшон худи, выглядывающий из-под дутой — почти такой же, как у него — куртки. А он, идиот, напялил на себя водолазку.  М-да.  — Я думаю, что тебе понравится, — Чан заговорчески подмигивает, почти так же, как делал это в школе, а после отворачивается, чтобы тронуться с места. Сынмин спешно пристёгивается ремнём. — По крайней мере, раньше ты очень любил это место. О нет. Это точно будет позорище.  — Ты чё… Мы реально в Мак поедем? — Как-то ты меня быстро раскусил, — Чан неловко улыбается, кусая губы. Он выглядит как будто даже виноватым, и, может, капельку растерянным, и Сынмин очень надеется, что его вопрос не звучал так, словно у него к такому предложению имеются претензии. — Не хочешь? На самом деле, Мак звучит хорошо. Конечно, он бы совсем не заморачивался над одеждой, если бы знал, куда они поедут, но, как сказала Хаын, он и правда не слишком-то нарядно оделся, так что это не будет совсем уж странно. По крайней мере, Сынмин очень хотел в это верить.  А в остальном — во всём, что не вопрос «а точно ли водолазка теперь не выглядит так, словно я на что-то надеялся?» — он был очень даже не против. Снова поесть чего-то вредного и жирного вместе с человеком, который ему когда-то постоянно там оплачивал заказы, звучит очень хорошо. Даже слишком. — Хочу.  Сынмин не уверен, потому что ему мешает вглядеться красный свет от светофора, но кажется, что кончики ушей Чана всё-таки покраснели.  — Вот и славно.

*

— Ты знаешь, что необязательно было так долго стоять и выбирать соус? — Отвали, я пытаюсь проникнуться подростковым вайбом. — Ты не меняешься. Сынмин в ответ только ухмыляется, закидывая в рот остатки картошки. Да, он не меняется, как и Чан, и сейчас это ощущается так хорошо, по-особенному. Он совсем не подбирает слова, да и общается не слишком-то уважительно, но не встречает ни одного укоризненного взгляда, только смеющиеся глаза, которые снова смотрят излишне внимательно. Но это совсем не ощущается каким-то балластом или так, словно его изучают под микроскопом. Просто… ему словно снова пятнадцать и Чан, как и всегда, приглядывает за ним, уделяя ему всё своё время. Это, наверное, всегда будет ощущаться настолько же приятно, как и тогда. Хотя бы просто потому, что внимание Чана — само по себе та ещё драгоценность.  Они сидели здесь уже часа три, если не больше, и просто говорили обо всём: о том, откуда у Чана такая машина (взял в кредит, но оно того стоит), о том, почему Сынмин всё-таки не прижился там, где учился, о Берри, о Хаын, о Джисоне и Минхо, а ещё о прочих их общих друзьях и знакомых, об увлечениях, о просмотренных аниме, о самой глупой всячине. Это ощущалось именно тем, чего ему так сильно не хватало все эти годы. Это были те самые разговоры обо всём и ни о чём, которые они всегда раньше вели вместе, когда проводили время у кого-нибудь дома или вот так же сидя в какой-нибудь кафешке.  Ощущалось слишком правильно. До приятных мурашек и чего-то греющего внутри грудной клетки. Про водолазку он тоже уже успел забыть. Чан даже толком это не комментировал. Только окинул его взглядом, сказав, что ему идёт, а потом пошёл к кассе, уже щуря глаза в попытках рассмотреть табло со светящимся на нём меню. Абсолютно привычный и спокойный Чан, по которому Сынмин так сильно скучал. — Да, не меняюсь, но тебе это нравится. Сынмину чудится, что после этих слов Чан замирает, как-то совсем уж по-доброму следом расплываясь в улыбке, но он убеждает себя, что врать себе — самое последнее, что он может сделать для своего здравомыслия.  И всё же… сердце бьётся как-то неспокойно, когда Чан кивает: — Ага, ты прав.  Хорошо, что он уже всё съел, а то проталкивать еду в горло, в котором встал ком, звучит не очень приятно.

*

Сынмин щурится, вглядываясь в нужные окна, и недовольно цыкает, когда понимает, что свет в них горит. Хаын не спит, а значит его ждёт допрос с пристрастием, который будет больше похож на разминирование и танец с ножами разом. Они оба никогда не любили проявлять своё любопытство слишком живо, но имели свои методы, чтобы вытянуть всё их интересующее. Да, не зря они всё-таки родственники. И хорошо, что сестра у него всего одна — второй он бы не выдержал. В машине тепло и пахнет чужим — на самом деле ужасно привычным и знакомым — парфюмом. Да и, если честно, их молчание ощущается слишком комфортным, чтобы пытаться от него сбежать. Сынмин перебирает пальцами край шарфа, пытаясь собраться с мыслями. Может, он всё-таки сможет сказать хотя бы сейчас? Конечно, их прогулка не носила романтический характер, но разве тогда, как раз, не будет честнее?  Он поднимает взгляд на Чана, неожиданно встречаясь с ним глаза в глаза. Интересно, как давно он смотрит?.. — Ну что, пока? Он выглядит… усталым. Сынмин вглядывается в его залёгшие под глазами тени, в почти что вымученную улыбку, и сдаётся, даже не начав бороться. К чёрту, блять. Он носит эти чувства внутри себя уже так долго, что сможет ещё столько же — не такая большая проблема. Особенно, если он сможет огородить Чана от хоть какой-то дополнительной головной боли. — Пока, — Сынмин кивает, протягивая руку к ручке, и, внезапно, ощущается себя как-то… неправильно. Словно всё не должно было закончиться просто вот так. Да, это не свидание, не что-то настолько интимное, но это первая их личная встреча после стольких лет молчания. Это, может, намного ценнее. Он убирает руку, укладывая её себе обратно на колени. Чан это никак не комментирует. — Знаешь, я шёл и думал: а что я буду делать, если приду, а ты тут в дорогом пальто и позвал меня, как взрослого человека, в ресторан? Чан молчит несколько секунд, буквально вынуждая встревоженного собственной выходкой Сынмина бросить на него перепуганный взгляд, но потом, стоит только им встретиться глазами, тут же взрывается своим заразительным смехом. Он специально, чёрт возьми! Снова с ним играет, как раньше. Сынмин корчит рожу, закатывая глаза, и бьёт чужое бедро ладонью, фырча недовольно и шумно.  — Дорогое пальто, да? — Чан всё хихикает, от души, с чувством, очаровательно морща нос. — Вот так я тебе представлялся? — Мы давно не виделись, знаешь ли. — Знаю, не поверишь. — Вот и замолчи тогда. — Замолчу, если обнимешь.  Он знает этот взгляд. Хитрый, задумавший какую-то пакость. С таким взглядом Чан обычно предлагал забить на всё и побежать к нему устраивать марафон аниме сначала под газировку, а позже и реже — под пиво, с таким взглядом он шептал ему на ухо всякие сплетни и тупые шутки, пока их отчитывал кто-нибудь, с таким взглядом он всегда выкидывал что-то подобное не слишком-то тактильному Сынмину. А Сынмин всегда устраивал ответную сцену, капризничая, но сейчас — даже во имя поддержания традиции — совсем этого не хочется. Он молча тянется вперёд, неудобно упираясь в подлокотник, и утыкается носом в чужое плечо. Чан с охотой, не медля, кажется, ни секунды, прижимая его к себе. — Я скучал. — Я знаю, — он осекается, прикусывая язык, и сжимает Чана в объятиях крепче, уже тише добавляя: — Я тоже.  На языке, когда он выскальзывает из машины навстречу холодному воздуху и наверняка поджидающей его прямо у порога Хаын (он видел как колыхались занавески), остаётся какая-то горечь. Наверное, ему стоило высказать всё, что скопилось, наверное, стоило сжать руки ещё крепче, наверное, стоило сказать «до встречи», а не скомкано пробормотать какую-то глупость и сбежать сразу после их объятий. Наверное, но он всё ещё трус.

сынмин

как вы с минхо первый раз поцеловались

сони ВООООУ МИНХО ДОЛЖЕН МНЕ ЖЕЛАНИЕ но кто бы ты ни был верни телефон ким сынмину!!!!!

сынмин

???????

вы спорили???

на что вообще?????? 

сони возможно мы пытались понять что вы с чаном так долго обсуждали на балконе и ещё успели вспомнить некоторые…… вещи………….  и поспорили….. напишешь ли ты мне с советом…….

сынмин

ясно

иди в жопу

и я не пришёл за советом 

напишу минхо

сони НЕЕЕЕТ Я ЗАБЕРУ У ТЕБЯ КАРТОЧКУ ЛУЧШЕГО ДРУГА

сынмин

у нас не такой карточки джисон

сони ты жестокий ладно минхо подсказывает что я выглядел так словно я олень на дороге и меня вот-вот собьёт фура и ему очень срочно надо было что-то решить пока меня не хватил удар или пока я не сбежал ладно он сказал что не совсем так мне подсказал но но мы стояли у подъезда под фонарем и это было конечно красиво но мама потом меня долго ругала что я не рассказал ничего 

сынмин 

поверить не могу что ты рассказываешь это так

я лучше всё-таки напишу минхо

сони ЭЙ

*

В то, что они снова начали нормально общаться, верилось с огромным трудом. Сынмин всё ждал какого-то подвоха, но всё шло своим чередом и возвращалось к тому, с чего началось — то есть к тому, что Сынмин не знает куда прятать свои чувства, которые обязательно бы затопили всё, имей они физическое воплощение, а Чан постоянно заполняет всю пустоту своим присутствием: в переписках, во встречах, в скинутых мемах, в конце концов.  — Когда ты свалишь уже? Хаын выглядывает из-за его плеча, смотря в зеркало, и снимает невидимые пылинки с ткани его чёрного свитера. Ему хочется ответить что-то совсем уж язвительное, просто потому, что в животе снова что-то крутится от мысли, что они идут с Чаном в кино, но это всё ещё не свидание. Как будто это вообще может и должно быть им… — Через пять минут, как только ты отвалишь от моего свитера. — Я про вообще, — она недовольно бьёт его ладошкой по плечу. — Родители подарили тебе квартиру давным-давно, какого чёрта ты у меня ошиваешься? — У меня нет ключей. — Они лежат в шкафу, Сынмин. Вместе с документами. Я показывала тебе. — Может, мне просто нравится тебя бесить?  Сынмин морщит нос, с удовольствием смотря на закатывающую глаза сестру, но тут же успокаивается, когда она берёт его лицо в свои аккуратные ладошки. Смотрит серьёзно и без прежнего задора и укора — прямо и почти что по-матерински. Ей такой взгляд очень идёт, но он сразу выдаёт, что никакая она не юная легкомысленная девчонка, а одна из тех «серьёзных людей», что она его старшая сестра.  — Я догадываюсь, что ты не любишь чувствовать себя обязанным и, тем более, тем, кому всё легко достаётся, но иногда тебе стоит просто подумать о себе. Сынмин шумно сопит, борясь с желанием отвести взгляд. Ему жутко не нравится, когда Хаын такая, потому что и самому приходится перестать придуриваться, как он делает всегда, когда пытается избежать таких вот разговоров. Но иногда сбежать не получается — например, когда Хаын ловит его раньше, чем мысль о побеге появится в принципе, как сейчас.  — Ты сам поступил и сам жил в чужом городе, не отвечая на звонки родителей. Ты был там один, Сынмин, и что? Хорошо было? — Нормально. — А должно быть хорошо, — она давит пальцем прямо ему в лоб, — Вот тут это запомни, балбес. И проведи этот вечер хорошо. И, желательно, вспомни, что иногда надо делать что-то для себя. Он не уклоняется и даже не ворчит, когда Хаын тянет его ниже, чтобы поцеловать в лоб, лишь покорно позволяя ей это сделать, а потом, накинув куртку, выходит из квартиры. Привычно доходит до лифта, вжимая его кнопку, и нервно топает ногой, раздумывая о том, что Хаын ему сказала. И знала же, что делала, когда завела разговор перед встречей. Сынмин не мог не признать, что его сестра та ещё заноза, если взаправду этого захочет, и, к сожалению, сейчас она правда хотела. Хотела, чтобы он, пойдя на поводу у своего «хочу», сказал Чану всё так, как есть. Чтобы, как она сказала, было сделано что-то для себя. Не одна Хаын об этом думала, но лишь только она одна постоянно пыталась эту мысль как-то высказать. Сынмин, на самом деле, раздумывал над этим всем с тех самых пор, как только они пошли в тот чёртов Мак. Засыпал с этими мыслями и просыпался, а ещё исписывал слишком много страниц в своём дневнике, превращая его во всё более откровенную исповедь, которую проще было сжечь, чем однажды оправдаться, что он правда вменяемый и его чувства не помешательство.  Сынмин идёт к машине на автомате, уже зная, где Чан обычно останавливается, и даже не смотрит в его сторону, пока усаживается и пристёгивается, а потом всё-таки поднимает голову, чтобы поздороваться, и замирает. Чан в пальто. В чёрном длинном и наверняка дорогом пальто. Смотреть дальше не очень-то хочется, но Сынмин видит всё: и пиджак, и какие-то выёбистые, и даже то, что чужие волосы немного небрежно, но всё-таки уложены. Спасибо, что под пиджаком, вроде, не рубашка, а лишь футболка, а то иначе Сынмин бы уже убился. Хочется закричать, а потом с головой залезть в свою дутую куртку и жить там до скончания веков.  Они снова в слишком разной одежде, но, по сравнению с тем, что происходит сейчас, их поездка в Мак кажется просто детским лепетом. Сынмин нервничал тогда? Переживал? Забудьте. Вот сейчас он реально переживает. — Мы едем в ресторан? Чан удивленно приподнимет брови. — Нет?.. — Нет? Ты спрашиваешь или отвечаешь? Эй, Бан Кристофер Чан, какого чёрта ты вырядился так? — Как? — Ты в пальто! Чан хихикает, пригибаясь к рулю. Ужасный. — Это смертельно? — Мы словно случайно встретились, а не запланировали вместе погулять. Это пиздец. Я не поеду с тобой никуда. Конечно, он едет.  Едет и ёрзает так, словно он колибри, которая умрёт, если замрёт. Сынмин буквально выглядит так, словно на своём ерзанье только и выживает — он не может нормально сидеть в машине, балуясь с молнией на своём кармане, а потом, в кинотеатре, постоянно меняет своё положение в кресле. Он так много и часто пытается усесться, что на него даже шикает какая-то женщина, чтобы он успокоился, но это не очень-то помогает. Разве что, задницу свою он правда усаживает вполне себе ровно. Только начинает делать другое — думать.  Они, конечно, оказались не на последнем ряду, но едва ли это спасало всю ситуацию. Последний ряд бы выглядел не так вызывающе, как пиджак, пальто и укладка. И Чан, безумно красивый и привлекательный без всяких там особенных шмоток, выглядел, конечно, до одурения великолепным в пиджаке — это факт. Выглядел так, словно собирался произвести на кого-то впечатление. И всё бы ничего, но к чему бы ему так наряжаться, если они просто договорились сходить в кино? Сынмин даже попытался его разболтать в машине и, к своему ужасу, выяснил, что Чан действительно сегодня не был ни на каких деловых встречах и из дома приехал сразу за Сынмином. Он нарядился специально для их… встречи?  Это казалось абсурдным. Это буквально выглядело свиданием. Как ни крути. И как бы он не опасался случайно подменить действительное желаемым, но факты говорили сами за себя. Фактам Сынмин привык верить.  И теперь он снова ерзает, пытаясь перенаправить свою энергию хоть куда-то, что не его мысли, которые разгоняли его сердце до каких-то критических показателей. И как только колибри работают, не сбавляя оборотов? Сынмин бы откинулся. Чан находит его ладонь своей, сжимая пальцы. Заботливый и внимательный Чан, наверняка заметивший, что Сынмин ещё чуть-чуть и своим ёрзаньем заебёт весь чёртов зал, и их просто за шкирку выдворят куда-нибудь подальше, обязательно наругав, словно школьников. — Хочешь уйдём?  — Хочу. И всё. После этого лишь молчаливая прогулка до машины, во время которой Сынмин успевает только пробормотать что-то вроде того, что хочет домой. Подумать только, перенервничать на, вроде как, свидании, с парнем своей мечты, в которого ты так долго и основательно влюблён, а потом вот так бездарно сливаться спустя всего-ничего от начала.  Но Чан всё равно не задаёт вопросов, спокойно везя его обратно к дому, откуда и забрал. Легонько барабанит по рулю, подпевая песням, звучащим по радио, и даже не пытается завести один из тех непринужденных разговоров, которые он обычно заводит, если чувствует, что что-то не так. Это пугает. Сынмин никак не может собрать картинку воедино. Если это было свидание, то разве Чан не должен был сейчас что-нибудь сказать? Возможно, Сынмину стоило всё-таки ходить на свидание в универе почаще, чтобы понять, как же они работают. — Приехали.  Чан не тормошит его, как делает обычно, если Сынмин выпадает из реальности, а только говорит чуть громче. Каждая чёртова деталька в этом всём вечере идёт не так: и то, что он просто сказал ему о приезде, а не тормошил, и пальто, и излишне молчаливое поведение — всё, блять, катится куда-то в пизду. Ещё и наставления Хаын, которые всё крутились в его голове с самого начала этого вечера. Во всём точно была виновата она, его сестра, которая совсем не следила за языком, когда хотела что-то кому-то доказать.  Сынмину казалось, что он сходит с ума от того, как много он думает. — Сынмо… — Это было свидание?  Он выпаливает раньше, чем успевает подумать, но, как и раньше, не осмеливается поднять глаза. Страшно. И стыдно, если он ошибся. Хотя, если не ошибся, то тоже будет стыдно — нормальные люди обычно понимают всё без дополнительных подсказок, а он… Над ним только поржать. Но Чан не звучит насмешливо ни капельки. — Свидание. Сынмин стискивает в руках свой многострадальный шарф, который повидал каждую их чёртову поездку куда-то. Он испортил им свидание своей беспокойной головой, он испортил весь чёртов вечер тем, что просто побоялся в очередной раз что-то сказать по делу, что-то узнать, чтобы ему самому было лучше и понятнее.  А Хаын говорила… Додумать не выходит, потому что Чан поворачивает его за подбородок к себе и целует. Без напора и каких-то изощрений — просто прижимается губами, пару секунд оставляя их в таком положении, словно чтобы доказать, что касание — никакие не проделки мозга.  — Прости. Что не сказал, что это свидание, и за это… за это тоже.  Ещё и извиняется, чёрт возьми. И правда не меняется. Сынмину больше не хочется прятать взгляд, теперь его охватывает иное желание — пялиться. Так что он смотрит прямо в глаза, прихватив ворот чужого пальто, чтобы Чан не вздумал отстраниться. Смотрит и думает, тихонько сопя в крохотное пространство между ними.  Он молчал столько лет, обдумывая, а Чан просто взял и сделал, когда ему только вздумалось.  — Я бы всё-таки хотел услышать, когда ты пришёл к этому всему, — Сынмин вздыхает, пытаясь разобраться хоть в чём-то среди того клубка мыслей, что роятся в его голове, но там — что-то непонятное, запутанное. Чан молча опускает взгляд на его губы. — Ещё до твоего отъезда. Ебаный пиздец. — И я тоже, прикинь, — Сынмин вздыхает, прижимаясь своим лбом к чужому. Разговоры — это так сложно. Ему надо рассказать многое, но слова всегда где-то теряются, когда они нужны, и находятся лишь на страницах его дневника. Но ему ведь не так уж нужны слова, чтобы донести свои мысли? Вряд ли есть тот язык, который выразит всё то, что он чувствует. Сынмин отпускает ворот пальто, пихая Чана в плечо, — Ну-ка двигай кресло. Чан смотрит на него как на абсолютного идиота, но, кажется, внезапно осознав сказанное, тяжело вздыхает, и тут же ищет возле сидения нужный рычаг. — Ты… Кажется, он что-то бормочет, но Сынмин не слышит за звуком полозьев, по которым прокатывается отодвигающееся сиденье, и за шумом, что бьётся у него в голове. Он может сосредоточиться только на одном — на том, как бы быстрее стянуть с себя кеды, и перемахнуть на водительское сидение, ровно на коленки к Чану. К счастью, получается вполне удачно. Он ещё немножко медлит и ёрзает, пытаясь найти более удобное положение, а потом замирает, просто пялясь во все глаза на лицо напротив. Лицо, на котором застыло вполне привычное ему выражение, но он никогда бы не подумал, что сможет назвать его обожанием. А теперь, надо же, может. — Ты мог просто сказать, — Сынмин наклоняется ниже, целуя челюсть, и с удовольствием ведёт руками по плечам. Чан тянет его за шлёвки джинсов ближе к себе. — Ты тоже. — Туше. Чан довольно хихикает, и тут же ловит его губы своими, издавая довольный стон. Это пробирает мурашками по всему позвоночнику, и Сынмин, не сдержавшись, стонет тоже. Ощущениями сносит крышу, заставляет ёрзать совсем иначе, чем весь чёртов вечер до этого. Это не должно заводить так сильно, но Сынмин, дожидавшийся этого момента, кажется, всю жизнь, вспыхивает в момент.  И чужой язык во рту ощущается так, блять, правильно. Он бы всё отдал, лишь бы остаться в этом моменте, где он, не думая ни о чём, просто шире раскрывает челюсть, чтобы Чан мог вылизать весь его рот, не стесняясь и не останавливаясь, чтобы утереть слюну, не прерываясь, даже когда они сталкиваются зубами. Долбаные бешеные дорвавшиеся друг до друга животные.  Чан лезет пальцами под свитер, легко выправляя его из джинсов, и Сынмин дёргается вперёд, сжимая своими бёдрами чужие. Стимуляции от этого мало, но он всё равно несдержанно шипит, качая тазом. Хочется хоть как-то облегчить нарастающее давящее ощущение от того, как член упирается в слои так мешающей ткани. Касания прохладных пальцев ощущаются слишком, и его мурашит от каждого движения: от лёгкого мазка вдоль позвонков, от того, как ладони ложатся на талию, от того, как правильно они забираются под тугую кромку джинсов. И на сидении так, блять, неудобно, но как же ему поебать, господи. Если его прямо здесь и прямо сейчас трахнут, едва умудрившись спустить джинсы, это всё равно останется лучшим его сексом.  Сынмин отстраняется, некрепко уперевшись в чужие плечи. — Нет ощущения, что мы должны остановиться? Чан даже не успевает раскрыть рот, как их обоих пугает стук в окно. Сынмин дёргается, ударившись головой об низкий потолок, и резко поворачивает голову в сторону источника звука, но даже не задумывается слезть с чужих коленей или стряхнуть с себя руки, недвусмысленно залезшие ему в джинсы. Хаын, ухмыляясь, пялится прямо на них.  — Это… — Моя сестра, да, — Сынмин, вздохнув, обессилено тычется носом в чужое плечо. Он не ощущает стыда или вины за то, что это увидела сестра — он же не маленький, в конце концов, да и Хаын уж тем более. Единственное, что жгуче расползается в его животе — блядское неудовлетворение. — И та причина, по которой я сегодня же заберу ключи и съеду отсюда.  Чан согласно угукает, неловко поглаживая его по волосам. 

*

Его дневник не казался теперь таким уж откровенным. Нет, точно не после всего, что Чан услышал от него вживую, словами через рот. Страницы любого блокнота не идут в сравнение с тем признанием, которое Сынмин смог из себя выдавить, выстраивая слово за словом, когда рассказывал о том самом моменте, когда принял решение всё-таки больше не открывать диалог. К тому же, его страницы точно не вмещали в себя стонов, так что откровения и правда теперь казались так себе, но это так — шутки и глупости, что любил вбрасывать Чан, поглядывая на Сынмина, когда тот уходил сделать очередные заметки.  — Я могу называть тебя парнем, если ты не предлагал мне встречаться? — Сынмин растягивается на кровати, с удовольствием укладываясь головой на чужом животе. Чан зарывается пальцами в его волосы. В эту игру они уже играли. Есть в этом что-то особенное — встречаться со своим другом детства. Сынмин ощущает себя чертовым счастливчиком, потратившим всю удачу на эту лотерею, каждый раз, когда Чан, возвращаясь с работы, целует его и тащит обниматься. Это правда хорошо и даже лучше. — Я предлагал уже дважды, Сынмин. Ты не сможешь вытребовать это в третий. — Разве?  Чан шумно вздыхает. Сначала он крадёт его футболки, потом умудряется выбивать из него подобные вещи раз за разом. Что дальше? На самом деле, всё, что угодно. Едва ли он правда способен отказать. — Ты будешь моим парнем? — Чёрт возьми, да.