Вечность

Конец у всех один. Но дорогу к нему мы выбираем сами.

Щелчок зажигалки. Ещё один. Яркий огонёк полыхнул в воздухе, бросая блики тёплого тусклого света на мужское лицо, очерчивая грубые черты и отражаясь искрами в глазах. Я засмотрелась на колыхаемое ветром пламя: в кромешной темноте оно казалось ослепляюще ярким. Поздняя холодная ночь. Тишина. И компания мужчины, которого я вижу второй раз в жизни. Сейчас мы далеко от города ровно настолько, чтобы не слышать даже шум автострады. И каким ветром меня сюда занесло? Чёрт, Лиз, ты ведь обещала себе не сдаваться… *∞*∞* За свою недолгую жизнь я выяснила, что самая страшная боль для человека — это выгорание. Ты сгораешь заживо, как свеча, как жалкая спичка, оставляя после себя лишь пепел. Это случилось со мной год назад. Я помню тот день, когда мамы не стало. Помню, что ничего не почувствовала тогда. И после уже никогда и ничего. Психологи, лекарства, встречи с родственниками и их натянутые улыбки, расшатавшиеся нервы отца, которому и так непросто было. Но что я могла сделать? Умершего не воскресить. Тогда казалось, что меня похоронили в одной с ней могиле. Именно в тот период я начала вести дневник, который заполнила уже через неделю: было слишком много мыслей и эмоций, ищущих выхода. Скоро полки спальни ломились от гор книжечек, которым я доверяла свои мысли. Им уже невозможно было найти место. В какой-то момент я просто бросила это занятие, а дневники сожгла на заднем дворе дома. Это было осенью. Помню, что шёл дождь и мне было безумно холодно в насквозь промокшей одежде. Частые капли срывались со слипшихся волос, пар шёл изо рта, и я буквально чувствовала, как покрываюсь коркой льда, но упорно продолжала наблюдать за тлеющими останками своей боли, вылившейся когда-то на бумагу. Тогда я заработала нехилое воспаление лёгких, но всё обошлось. Не знаю, к счастью ли... Со временем от меня начали отворачиваться те, кого я безоговорочно могла назвать друзьями. Раньше, но не теперь. Сложно было их винить в желании продолжать жизнь. Если я свою остановила, то они это делать ради меня были не обязаны. Но всё же одиночество съедало меня без остатка. Душило. Убивало. Где отчаявшиеся люди обычно ищут утешения? Верно, в алкоголе. Жаль, но я стала лишь очередным доказательством того, что он лишь оглушает, а не лечит. Я понимала, что чем глубже зарываюсь в эту яму, тем сложнее будет выбраться. Поэтому начала искать способы получать активную выработку эндорфинов в мозге. Путешествия, новые весёлые компании друзей, проекты, конкурсы, дурацкое увлечение музыкой. Даже новый стиль одежды: цвет как можно темнее, юбки как можно короче, а каблуки как можно длиннее. Всё та же психотерапия, только в другой обёртке. Не помогло. Эффект был кратковременным. Не помню, как оказалась в тату-салоне. Кажется, тогда я была в стельку пьяна, но мастера это почему-то не остановило. Проснулась я на утро с раскалывающейся головой и сильным жжением в области плеча. Удивительно, но мне удалось избежать заражения крови. И снова сволочь-судьба решила поиздеваться. Это был цветок. Напоминание о моей грубой, несдержанной и вспыльчивой натуре. Такой же была героиня маминого любимого фильма, благодаря которой я получила от неё прозвище «Цветочек», и оно дико меня раздражало. Но я слишком поздно осознала, сколько нежности было в этом слове. Однажды я поняла, что окончательно потеряла тягу и интерес к жизни. Тогда было решено заменить эндорфины адреналином. Меня не особо волновали возможные последствия экстремальных увлечений. Всё, чего я хотела, — это чувствовать. Хоть что-то. Пусть даже страх. Я лишь хотела быть живой. *∞*∞* Прости, мам. Прости, что уже не могу извиниться за всё, что сделала. Прости, что была плохой дочерью. Я бы обняла тебя крепко-крепко. Я бы целовала твои щёки. Я бы говорила как можно чаще, как люблю. Я бы была твоим нежным цветочком… Прости, мам. Я подвела тебя. Сейчас, стоя перед малознакомым мужчиной с зажигалкой в руках, я с уверенностью могла сказать, что именно смерть мамы стала причиной моего выгорания. Однако проблемы в моей голове появились намного раньше. Они приходили друг за другом, плавно прогибая ветку, истончая меня. Уход близкого человека стал решающей каплей. Бороться уже не было сил и смысла. Я просто сломалась. Я сдалась. И вместо Лизы остался лишь сгусток тьмы, порождающий тьму. Я больше не была собой. Я больше не существовала. Напряжение, сковывающее тугим узлом, медленно отпустило. Стало вдруг так спокойно, хорошо, свободно. И совсем не страшно. Ведь это лишь очередная игра. Всего-то игра. Ты ничего не потеряешь, Лиз. В такие моменты люди обычно колеблются, сомневаются — а не отступить ли? Но я точно знала, что мне некуда отступать. — Уверена? Я вздрагиваю, но не от холода. Грубый мужской голос пробирает дрожью до костей. Твёрдо киваю, надеясь, что собеседник разглядел это движение в темноте. Он вздыхает и идёт к стоящей неподалёку машине. Я засовываю руки в карманы куртки, запрокидываю голову и рассматриваю звёздное небо. Поначалу звёзд почти не видно, но потом глаза привыкают, и огоньков уже не счесть. Такие красивые, такие манящие. Облизнула пересохшие губы. Только немного. Совсем чуть-чуть… Дверь автомобиля хлопнула, призывая поторапливаться, и я, стуча каблуками, пошла занимать пассажирское сидение. Даже не пристегнулась. В голову врезалось одно воспоминание за другим. Рёв мотора разрезал тишину, ворвался в голову, пробрал тело вибрацией до костей. Автомобиль резко сорвался с места. Вот я дарю маме жёлтые тюльпаны на день рождения. Она ненавидит эти цветы. Я это знаю. Она знает, что я знаю, но всё равно улыбается и обнимает. Так искренне. Так тепло. «Ты была подростком, Лизи», — раздаётся знакомый родной голос в голове. — «Я не виню тебя». Водитель выворачивает руль вправо, и машину заносит. Ударяюсь головой о стекло, и в глазах мутнеет. Левый висок пульсирует. Я чувствую, как подступают слёзы. Чёрт, как же больно. — Держись, — командует мужчина, и я крепко цепляюсь за ручку над головой. — У тебя такие большие и красивые глаза, Лиз, — с укором тянет моя лучшая подруга Аня, заправляя чересчур, по её мнению, короткую прядь волос мне за ухо. — Зачем ты их прячешь за чёлкой? Ещё и стрижка эта страшная… Ты похожа на ёжика! Я даже не анализирую её слова. Мне кажется, что они насквозь пропитаны ядом. Разве может она знать, что для меня лучше? Нет, просто завидует. Наверняка так. Все они пытаются сделать меня удобной, такой, какой они хотят меня видеть. — Знаешь что, — я резко встаю, отмахиваясь от её руки. — Отвали! Я вижу, как мои слова болью отзываются в её карих глазах. В этот момент что-то внутри меня умирает. Я своими руками убила нашу дружбу. «Да что с тобой? Одумайся!» — Поздно, — шепчу я вполголоса, а водитель косо смотрит в мою сторону. Я почти не обращаю внимания на проносящиеся с бешеной скоростью пейзажи за окном. Кажется, мы уже въехали в пределы города. Меня заботит только всеобъемлющая тоска и вина, от которых мне не удаётся избавиться, как бы ни хотела. Вот бы вернуться назад и всё исправить, переиграть… Но у людей нет вечности. Зато есть миллион возможностей упустить жизнь. Попытки закончились. Игрок выбыл. — Да что с тобой происходит?! — вопит моя старшая сестра, нависая надо мной. Я с отрешённым видом лежу на своей кровати и листаю журнал. Её истерика совсем не к месту. — Что не так? — Издеваешься? — Нисколько, — перелистываю страницу, даже не поднимая головы. — Связалась с этими мертвяками… — с отвращением цедит Саша. А вот это меня не на шутку задело. Я сажусь и смотрю на неё. — Они готы. Сколько раз повторять? Обычная субкультура… — Я боюсь за тебя, Лиза, — она покачала головой и обхватила свои плечи руками. — Боюсь, что они плохо на тебя влияют. — Да отцепись ты от меня наконец! — не сдерживаюсь, кричу. Плевать, что разбужу отца. Она должна понять, что это моя жизнь и только мне решать, как её прожить. — Я не нуждаюсь в твоём мнении и советах. Не устраивает моя компания? — в голос прокралось слишком много холода. — Так иди к своей. Вы же так любите собираться и играть на гитаре чуть ли не каждый вечер. Настолько часто, что я её практически не вижу. Свою сестрицу-акулу, готовую раньше любого порвать за меня. Но теперь ей плевать, она даже не замечает моего существования в последнее время. Зато нашла отличный повод придраться, состроить из себя заботливую сестру. — Лучше бы об отце позаботилась, — с упрёком выплёвываю я. — Я снова забирала его вчера с другого конца города. Он был практически без сознания! Хотя... — Я откинулась на спинку кровати и скрестила руки на груди. — Тебе ведь это не так уж интересно. — Мне тоже нелегко, Лиз… — Да иди ты к чёрту! Саша лишь разочарованно и обречённо вздохнула и вышла за дверь. Я несколько секунд смотрела туда, где только что стояла она. После чего поднялась на ноги и подошла к зеркалу. Из него на меня смотрела бледная девушка с тёмными волосами и губами им в тон. Мешковатая одежда всевозможных чёрных цветов, синяки под глазами. Ужасно одинокая и совершенно опустошённая. В глубине души я так хотела, чтобы мне помогли. Но в итоге лишь защищалась, не подпуская никого слишком близко. — Ты сама всё разрушаешь, — с горечью прошептала я и, схватив ночник, попавшийся под руку, замахнулась и бросила его вперёд. Послышался звон: единственный источник света в спальне погас. Теперь я отражалась в зеркале как разорванная на сотню маленьких осколков фигурка. Жалкая и никчёмная. Первая слеза скатилась по щеке как раз в тот момент, когда мы остановились на светофоре. По обе стороны от нас уже стояли две стритрейсерские машины: красная и белая. За тонированными стёклами, к тому же в темноте, водителей было не разглядеть. Я почувствовала, как мужская рука крепко сжала моё колено, не прикрытое юбкой. — Испугалась? — мужчина, сидящий за рулём, неприятно усмехнулся. — Я думал, ты смелая. — Я и не боюсь, — огрызнулась и грубо убрала его руку. С некоторых пор чужие прикосновения вызывают во мне волну отвращения. Он окинул меня скептическим взглядом. — Сомневаюсь. — Слушай, я ведь сказала, что пойду до конца! — Этот разговор и сама ситуация начали выводить меня из себя. Я потёрла виски. Голова уже раскалывалась. — Почему ты это делаешь? — вдруг спросил мужчина. Так нужно. Я не могу сказать. — Мы договорились — никаких вопросов. Громкая музыка, разносящаяся по клубу, расслабляла. Впервые за долгое время, раскачиваясь под очередной хит, я чувствовала лёгкость. Люди вокруг меня перестали существовать, было просто очень хорошо. Мои собственные мысли в последнее время слишком часто загоняли меня в угол, как маленького зверька. Мозг, защищаясь, требовал бежать куда подальше, прятаться. Здесь же существовали только свет и звук. Я, извиваясь, терялась в этих волнах, поражаясь, как легко можно сбежать от проблем при желании. Но этого всё же было недостаточно. В какой-то момент у меня появилось непреодолимое желание выпить. В баре я заказала «Полуденную смерть» — исключительно из своей любви к шампанскому. Пузырьки ударили в голову с первого же глотка, отчего она немного закружилась. Крепко. Я залпом допила коктейль и вытерла губы тыльной стороной ладони. Зажмурилась. Рой мыслей в голове начал постепенно успокаиваться, а на его место пришли эйфория и безмятежность. Попросила бармена повторить. Третий и четвёртый бокал я осушила, кажется, слишком быстро. Мужчина слева, лет под тридцать, раздевал меня жадным, липким взглядом. Ну ещё бы: топ с глубоким вырезом на спине и джинсовая юбка зажгли бы извращённую сторону воображения даже самого занудного тихони. — Что отмечаешь? — он подсел ближе. — День рождения, — хихикнула. Я подпёрла голову кулаком и посмотрела на собеседника с дурацкой пьяной улыбкой на лице. Стало невыносимо жарко. — В одиночестве? — Рука мужчины как-то незаметно переместилась на мою обнажённую спину. А я почему-то не стала возмущаться. — Алкоголь — это тоже компания, — язык предательски заплетался. — Неплохая к тому же. — Смотрю, кто-то уже неприлично надрался. Ладонь плавно соскользнула по позвоночнику на поясницу. Абсент и шампанское, разбавившие кровь, видимо, обострили чувствительность моей кожи к прикосновениям. — Не хочешь выйти подышать? — горячий шёпот мне на ухо. Я вяло кивнула, окончательно захмелев. Мужчина, поддерживая меня под руку, направился к выходу из клуба. Помню, как музыка стала тише. Как прохладный воздух обжёг разгорячённые щёки и наполнил лёгкие. Помню свою нетвёрдую походку. Холодную шершавую бетонную стену за спиной. Чужие руки, со вседозволенностью изучающие моё тело. Слишком быстро. Далеко не нежные поцелуи на своей шее и ключице. Боль от крепкой хватки пальцев на бёдрах… Помню своё тяжёлое дыхание, помню, как нервно кусала губы и цеплялась за широкие мужские плечи. Помню, как убеждала себя, что это всего лишь очередной способ отвлечься. Случайная, ни к чему не обязывающая связь. У меня ведь всегда всё под контролем, правда? Конечно, ведь иначе быть не может. Пока я поправляла на себе одежду, незнакомец вызвал мне такси. Когда машина приехала и я села на заднее сидение, он вдруг мерзко улыбнулся и, перед тем как я закрыла дверь, бросил на прощание фразу: — Спасибо за приятный вечер. Меня рвало всё утро. От выпитого алкоголя вперемешку с отвращением и ненавистью к себе. Загорелся зелёный. Старт. Машины с пробуксовкой сорвались с места. Меня буквально вжало в сидение. Поездка обещала быть головокружительной. Почему-то я начала думать об отце. Совсем не к месту. Но я ужасно скучала по тем временам, когда мы были дружны, когда я могла рассказать ему обо всём, что меня волновало или радовало. Куда же исчезло это доверие? Почему я, в конце концов, оттолкнула всех дорогих моему сердцу людей? Я сидела по-турецки на старом, насквозь прогнившем и пропитавшемся сигаретным дымом диване и прижимала телефон плечом к уху. — Я у друзей, пап. Всё хорошо, сегодня не жди. — Снова у этих?.. — на том конце провода послышалось шипение. — Саша мне рассказала, с какой компанией ты водишься. Я раздражённо закатила глаза. — Саша много болтает, — отрезала грубее, чем собиралась. У двух моих приятелей-эмигрантов был старенький белый фургон, который им удалось давным-давно купить за мизерные деньги. Здесь мы и собирались последний месяц. Нас было пятеро. Мы особо не расспрашивали друг о друге и прозвали нашу группу «друзья-незнакомцы». Говорить можно было о чём угодно, но только не о себе. Это единственное правило. И мне это нравилось, потому что никто не стремился залезть ко мне в душу. — Лизи, возвращайся домой, пожалуйста... — Надломленность в голосе отца вызвала непонятную горечь на языке. — Ты же знаешь, что можешь всё рассказать мне, дочка. Чувак, которому я дала кличку «Ангел» (помимо белой одежды у него даже дреды были того же цвета, что при их разгильдяйском образе жизни, как по мне, непрактично), показал мне жестами, что пора закругляться. Кстати, сам себя Ангел называл «Angango»¹. Я не знала, что это значит, но явно что-то не очень хорошее. — Пап, мне пора. Позже поговорим. — Лиза!.. Я отсоединилась. Несколько секунд тупо пялилась на замолчавшую трубку в руке, пока сердце учащённо билось. Казалось, я оглохла. Стыд и вина — всё, что я чувствовала тогда. — Готово, — хриплый голос одного из членов нашей компании резанул слух. — Cojonudo². Ли, чё зависла? Пошли. Я окинула пустым взглядом шприцы и жгуты, лежавшие на столе в другом конце фургона, и меня пробила мелкая дрожь. Всего один раз. Только раз. Я сумею остановиться. Кажется, я упустила тот момент, когда перестала быть сильной и уже не могла контролировать своё девиантное поведение. А была ли я когда-то сильной? Мне так жаль, что я игнорировала тех, кто пытался стать для меня маяком в этой тьме. Так жаль, что я причинила близким столько боли. Нарушая всевозможные правила дорожного движения, мы неслись вперёд, обгоняя одну машину за другой. Как будто смотрю фильм в замедленной съемке. Визг тормозов. Запах палёной резины. Пульс, бьющийся под кожей. Шум в ушах. Пальцы, сжимающие ручку до онемения. Не сбавляя скорости, водитель свернул влево, игнорируя несущийся на нас поток машин. Оглушающие гудки, сигналы. Меня кидало из стороны в сторону, словно тряпичную куклу. Мой знакомый громко выругался, когда другие гонщики вырвались вперёд, заставляя нас глотать пыль. Когда же мне в последний раз было страшно? Наверное, в тот день, когда я примерила на себя роль печально известной героини из повести Карамзина. Это было бы смешно, если бы не было так банально просто. Мой «Эраст» оказался обычной двуличной тварью. А наши отношения, как оказалось, держались только на сострадании. Но я ненавидела жалость в его болотистых глазах. Когда-то таких любимых, теперь же совершенно чужих. Смятые простыни. Вино и свечи. Приглушённый свет. Вина, заполнившая пространство квартиры. Стыд, проявившийся густым румянцем на щеках подруги, прикрывающей одеялом наготу. Зачем я вообще решила приехать сегодня к нему? Ах, да. У меня же день рождения. И именно в этот день я решила, что пора выбираться из раковины. Поспешное решение, видимо. — Лиза, подожди! — голос, который я бы очень хотела не слышать никогда в жизни, потонул в шуме, оглушившем меня. Я не остановилась. Ни через десять, ни через двадцать минут. Всё шла и шла, не разбирая дороги. А он даже не пытался догнать, и это было чертовски больно. И вот я, нарядная, заплаканная и уставшая, стою, перегибаясь через перила моста и роняя солёные капли в воду. Вот тогда мне и стало страшно. От осознания собственного бессилия и одиночества. Я была одета слишком легко для ранней весны. Холодный воздух обволакивал, ветер кусал голые плечи и спину. Растрепавшиеся волосы прилипали к губам, щекотали щёки и нос. Когда я глядела на размытое и нечёткое отражение девушки внизу, мне стало ясно, что я не нужна даже самой себе. И я бы ни за что не пошла в ночной клуб тем вечером, если бы хоть капелька самоуважения осталась в давно пустой чаше. *∞*∞* — Почему ушла? — грубоватый голос Ангела заставил меня отвернуться от догорающего костра. Когда через несколько часов эйфория после очередной дозы проходила, снова наступала беспросветная тьма, и казалось, что всё было ещё хуже, чем раньше. Так было каждый раз, и каждый раз я предпочитала переживать это в уединении. — Захотелось подышать. Глупо врать тому, кто ложь распознаёт на раз. — Какие проблемы, Ли? Он сел рядом со мной на расстеленный на земле старый плед. Мы стащили его у каких-то туристов, решивших заночевать в палатках в лесу. Вот вам и романтика, ребята. — Я думала, мы здесь не говорим о себе. Твоё же правило. Ангел оттянул край своей белой футболки, которая была размера на три больше нужного, демонстрируя надпись «no rules» и фак, дорисованный чёрной ручкой от руки ниже. — Правила для того и созданы, как говорится. Я усмехнулась и стукнула его кулаком по плечу. — Говнюк! Это так не работает. Ангел был лет на десять старше меня, но психологически явно застрял где-то в подростковом возрасте. — Окей, — он поднял руки ладонями ко мне. — Тогда я начну. Валяй, спрашивай. Я не очень долго думала над вопросом, и слова вырвались сами собой: — Ты когда-нибудь любил? Вообще-то, был ещё вариант «Где ты научился так хорошо говорить по-русски?», но он был задавлен моей сентиментальностью. Ангел состроил серьёзное лицо. Его мой вопрос, кажется, не слишком удивил. — Кого-то, кроме себя? — Да. Теперь он не спешил отвечать. Прежде извлёк кубинскую сигару из кармана висящих на нём, как на кощее, широких брюк. Сделал несколько коротких затяжек неподожжённой, чтобы, как он однажды объяснил, создать первое впечатление об аромате. Зажёг. Сделал глубокую затяжку. Брат Ангела частенько называл его настоящим афисионадо, с чем, в целом, невозможно было поспорить. Я, как загипнотизированная, наблюдала за ярким огоньком перед глазами. Пламя всегда, в моём понимании, было и будет символом жизни и перерождения. — Её звали Анита, — неожиданно начал мой товарищ. — И она была чертовски хороша собой. Стройная, с горящими глазами…³ Я завороженно слушала, внимая каждому слову, в это же время вдыхая специфический запах табака, щекочущий ноздри. Не помню, когда Ангел был так многословен за наше недолгое знакомство. Это-то и казалось странным: он не был похож на человека, который готов откровенничать с каждым встречным. В фургоне за нами начал грохотать хэви-метал, и Ангел, чертыхнувшись, пошёл усмирять разбушевавшуюся компанию «друзей-незнакомцев». Вскоре к тяжёлой музыке примешалась ругань на испанском, а потом наступила долгожданная тишина, нарушаемая недовольным ворчанием товарищей по несчастью, явно рассчитывавших куролесить всю оставшуюся ночь. — Расскажи теперь ты, — мужчина с белыми дредами снова возник передо мной. Я пожала плечами: — Не знаю, с чего начать. — Начни с этого, — он ткнул указательным пальцем на татуировку в виде цветка на моём плече. — Ах это… — провела ладонью по, кажется, до сих пор горящей коже, под которую были введены чернила. — Это связано со смертью моей мамы. — Сказать оказалось проще, чем я думала. — И служит напоминанием о том, что я… я её убила. Мне было страшно поднять глаза, но когда я всё же осмелилась это сделать, то, к своему облегчению, не увидела в глазах собеседника осуждения или жалости. Впервые за долгое время на меня кто-то смотрел так непредвзято. Не как на девушку, «с которой всё давно понятно», а как на нормального человека. Впервые за этот злосчастный год мне захотелось отмыться от той грязи, в которую я сама себя позволила втоптать. И я рассказала ему обо всём. О том, как мечтала посвятить свою жизнь танцам, но в шестнадцать получила серьёзную травму. О том, что мама запрещала мне тренироваться и я не могла делать это даже тайком. Тогда, будучи всего лишь упрямым, эгоцентричным подростком, я возненавидела её. Рассказала, как подарила ей на день рождения букет жёлтых тюльпанов с запиской: «Спасибо, что сломала мне жизнь», а через неделю мама умерла от аневризмы. Я не останавливалась. Слова лились потоком. Отец после смерти мамы пил не просыхая. Я устала от попыток ему помочь, устала получать звонки от незнакомых людей посреди ночи с просьбами забрать его по названному адресу и, в конце концов, просто плюнула на это. Даже о собственной судьбе не в состоянии позаботиться, что уж говорить о двух? Тогда же развилась моя паранойя, и я начала видеть в друзьях врагов. Тогда я потеряла свою лучшую подругу Аню. Из-за собственного высокомерия и горделивости разрушила нечто настолько крепкое. Но Аня нашла утешение в объятиях моего парня и не очень-то этого стыдилась. В тот вечер, когда я застукала их, отправилась в первый попавшийся ночной клуб, чтобы расслабиться. Но в итоге возненавидела себя и свою жизнь ещё сильнее. Не в силах больше жить в одном доме с пьющим отцом, я стала искать себе новые компании, где могла бы зависать сутками. И находила. Очень много. Но там не было людей, которые могли бы по-настоящему помочь мне. И я снова возвращалась к своей внутренней пустоте. Только я и она. Она и я. Больше ничего. — А потом я встретила тебя, — закончила свой рассказ. Мне неожиданно захотелось смеяться. Громко. Истерично. Чтобы задыхаться от нехватки воздуха. Странно, но исповедь действительно помогла ощутить едва заметную лёгкость. Выходит, не врут дедули в рясах. — И твоя жизнь навсегда изменилась? — глаза Ангела искрились озорством. Кажется, его ещё не до конца отпустило после дури. — Нет. Хотелось бы, но пока нет. — Значит, всё ещё впереди, Ли. — Он аккуратно положил окурок на вытоптанную землю. — Жизнь как чай — пока сама не посахаришь, она сладкой не будет. Так что действуй, — он посмотрел на меня неожиданно осмысленным взглядом. — И всё будет чётко, не сомневайся. Намечающаяся улыбка угасла. — Послушай, друг… Если вдруг я отправлюсь на тот свет раньше тебя, сможешь оказать мне услугу? *∞*∞* — Ну, как ощущения? Нравится? Самое интересное ещё впереди, детка, — водитель спорткара, скорость которого уже давно перемахнула все допустимые и недопустимые пределы, загорелся совсем нездоровым энтузиазмом. Мне нравилось. Ну, первые минут десять. А потом стало… Нет, не страшно, просто безразлично. Адреналин давно выветрился, а дыхание пришло в норму. Никакой паники и диких воплей. Казалось, что я впала в состояние анабиоза и мозг больше не пытался спастись. Даже сердце, наверное, почти не билось. Знаете, такое чувство, когда ты уже потерял контроль над ситуацией и смирился с этим. А то, что будет дальше, совсем неважно, словно тебя это и не касается вовсе. И ты становишься слишком спокойным. Ты готов принять неизбежное, потому что точно знаешь, что тебе уже ничто не поможет. — Скоро будем праздновать по… Чёрт! Он не вписался в поворот. Колесо налетело на преграду, и машину перевернуло в воздухе. Какие-то четыре секунды. Сильный удар. В нас врезался другой автомобиль. Последнее, что я помню, — скрежет металла, хруст стекла, адскую боль во всём теле, перепачканные в чём-то тёплом и липком пальцы, хрипы со стороны водителя, крики, голоса, доносящиеся как через вату, вспышки, сирены полицейских машин… — Быстрее! Нужно их вытащить… Всё потонуло во тьме. На краю затухающего сознания всплыли обрывки фразы. Что-то про сладкий чай и необходимость действовать… Ах, да. Ты был прав, мой друг. Скоро всё, наконец, изменится. *∞*∞* Мужчина едва коснулся кончиками пальцев сероватой ледяной кожи. Девушка была так прекрасна, она напоминала спящего ангела, готового вот-вот открыть глаза. И только отсутствие румянца и многочисленные шрамы на лице и плечах напоминали о том, что она уже никогда не проснётся. Он издал сдавленный стон. — Это она? Нетерпеливый патологоанатом буравил мужчину взглядом. — Да, — дрожащий голос. Очень тихий, почти не слышный. — Это моя дочь. Моя Лиза. Работник морга почти с искренним участием положил руку на его плечо. — Примите мои соболезнования. Человек упал на колени. Он заплакал, сжав пальцами седые волосы. Он не смог ей помочь. Но и никто бы не смог. *∞*∞* — Я должен был поддерживать тебя, Лизи… Отец погибшей девушки нагнулся и погладил сухой ладонью улыбающееся лицо, изображённое на чёрной надгробной плите. Подготовка к похоронам окончательно добила мужчину, и он давно перестал чувствовать себя живым. — Прости меня. Все разошлись уже минут двадцать назад. Даже его старшая и теперь единственная дочь Саша не выдержала и ушла в машину. Для неё этот день был не менее тяжёлым. — Мне очень жаль. Незнакомый человек подошёл к могиле неслышно. От избытка белого цвета на нём резало глаза. Откуда он взялся? — В последние недели я слишком часто слышу эти слова. Мужчина устало вздохнул и потёр лоб. — В таком случае я не стану произносить пламенную речь и перейду сразу к делу. — Незнакомец тряхнул светлыми волосами. — К делу? — Верно. У вашей дочери была к вам последняя просьба. — Он жестом попросил мужчину не перебивать. — Она хотела, чтобы вы от её имени принесли на могилу её матери пионы, это… — Любимые цветы моей покойной жены, — отец Лизы нахмурился. — Но откуда?.. Кто вы? — Это неважно. Я здесь ради неё, — светловолосый кивнул на портрет Лизы. — И я всего лишь посланник. — Но… — Adios. Dios te bendiga, padre.⁴ Не успел мужчина опомниться, и незнакомец исчез так же быстро и внезапно, как появился. Позже отец последнюю волю погибшей дочери всё же выполнил. И он был счастлив, что смог сделать для неё хотя бы это.