***
В приюте Шпинель была маленьким радостным лучиком солнца. Она была дружелюбна и отлично ладила со всеми остальными ребятами. Мисс Циркон оказалась очень милой и смогла найти ей несколько семей, где она могла остаться, пока играла в игру. Где-то было лучше, где-то хуже, но в целом Шпинель была более чем счастлива. Таким образом прошло пять лет. Шпинель подросла и начала лучше понимать, как устроен мир; она выяснила, что мисс Циркон была её социальным работником, а те семьи — её приемные дома. Однако, даже выяснив всё это, она никогда не задавалась вопросом, вернётся за ней её мамочка или нет... или так, по крайней мере, она твердила сама себе. Как бы Шпинель не хотелось думать, что она никогда ни разу не ставила под сомнение возвращение Мамочки, эта мысль трепетала у неё в голове. Она всегда отгоняла её и корила себя за то, что вообще такое допускает. Шпинель старалась не терять надежду, но сама идея того, что Мамочка не вернётся, начинала быть слишком логичной. Шпинель неосознанно выбрала остаться на стадии отрицания, не прекращая говорить себе, что это просто никак не могло быть правдой. Недолго после одиннадцатилетия она попала в другой приёмный дом. Эта семья состояла из папы, мамы и их семилетней дочки. Однажды папа допоздна был на работе, а мама ушла в магазин за продуктами на ужин и разрешила Шпинель остаться дома одной, забрав дочурку с собой. Безмятежный день внезапно обернулся проливным дождём. Одиннадцатилетка шла из гостиной на кухню перекусить, когда заметила что-то на кофейном столике. Эта была газета на тот день, которая не была бы в новинку, если бы она не заметила на нём розовое пятно. Её привлек пастельный цвет, и она подошла посмотреть на фотографию. Фотографию... её мамы! Она была так взволнована! Она почти чувствовала, как её сердечко-медальон (в котором до сих пор было фото её мамы) светится на груди. Шпинель схватила газету и побежала наверх, в свою комнату, не останавливаясь даже закрыть за собой дверь. Она запрыгнула на кровать, раскрыла газету и со всех сил стала схватывать смысл больших слов, написанных таким маленьким шрифтом. Однако, читая дальше, маленькая девочка чувствовала, что фото её мамы в медальоне перестало светиться и теперь всё тяжелее и тяжелее сдавливало цепочкой шею. — У меня есть брат?! — вскрикнула Шпинель, глядя на заметку в газете; её плечи задрожали. Шпинель перечитывала заметку снова и снова, надеясь, что она что-то упускает. "Многие слышали заразительную мелодию из недавней рекламы Бургеров Пепе, но чего смотрящие её домочадцы могли не знать, так это её истоков. Её сочинитель, Грег Юниверс, на самом деле написал её с другими словами, и её первоначальным названием была "Комета". Эту песню он исполнял на концерте, на котором встретил свою будущую жену. К несчастью, её нынче нет, но в её честь Грег и его сын Стивен Юниверсы решили использовать деньги, полученные с рекламы, на-" Далее Шпинель пришлось прервать чтение. "У меня есть брат." Эти четыре слова болезненно играли на повторе у неё в голове; колючая реальность обрушилась на неё. Её мама была уже мертва, но всё это время она была счастлива со своим мужем и сыном. Разум Шпинель обратился ко всем тем моментам, когда её сердце каждый раз понемножку трескалось, когда почтовый ящик был пустой или телефон не звонил. Теперь она точно знала, что пока она ожидала весточки или звонка, её мать жила своей жизнью с тем чужим мужчиной и этим- этим ребёнком, её братом, её заменой. Она сделала что-то не так? Почему она оказалась недостаточно хороша для мамочки? Шпинель помнила лишь счастье в тех моментах, которые они проводили вдвоём, с Мамочкой. Разве они не были так счастливы? Мамочка всё это время втайне ненавидела её? Поэтому она оставила её? Шпинель в слепой ярости разорвала газету и выбросила все отрывки в окно, где их подхватил и унёс в грозу, бушующую снаружи, ветер. Шпинель тут же пожалела о своём порыве. Она только что потеряла единственную вещь, откуда она могла узнать, где же её замена. Она бросилась обратно, отчаянно пытаясь дотянуться до всех обрывков, но громовой звук заставил её вновь закрыть окно. Повернувшись к зеркалу, Шпинель поймала своё отражение в нём, и её захлестнуло пугающее осознание. За это время её когда-то чёрные глаза высветлели до фуксии, отчего она выглядела так похожей на женщину на фотографии внутри её медальона. Глаза её мамы из розовых стали чёрными. А глаза Шпинель из чёрного — розовыми. Она бы посмеялась над иронией, если бы ей не было так плохо. Давным-давно перспектива стать больше похожей на маму обрадовала бы Шпинель до чёртиков. Теперь же ей лишь захотелось выцарапать себе глаза, только бы они не напоминали ей о её матери всякий раз, как она смотрит в зеркало. Однако вместо того, чтобы выцарапать себе глаза, она вдавила ногти себе в щёки прямо под глазами, надеясь, что физическая боль отвлечет её от внутренней. Но она надавила сильнее, чем хотела, и случайно оставила по три полосы под каждым глазом. Её разочарование лишь росло. Шпинель сорвала с себя медальон и швырнула через комнату. Он пролетел прямо через открытую дверь и больно зазвенел вниз по лестнице. Она машинально пожалела и об этом порыве и рванула за медальоном. Шпинель, может, и была зла на свою маму, но она любила этот медальон. Она никогда его не снимала, они прошли вместе через огонь и воду. Её кривило всякий раз, как слышала, что от него откалывается по кусочку по мере падения. "Мне жаль!" — в слезах замолила она, достигнув низа лестницы. Она нагнулась и бережно подобрала его. Внешняя и внутренняя боль начинали быть слишком изнурительными. По пути назад, наверх, раны на щеках начали жечься. Она понимала, что их надо поскорее обработать, иначе они останутся навсегда, но она не могла заставить себя волноваться даже об этом, потому что как только она вернулась в комнату и точно закрыла дверь на этот раз, её разум вернулся к фотографии её матери. Ей хотелось сбросить на него наковальню. Нет, она хотела бросить на него пианино. Нет, она хотела разлить на него кислоту и слушать, как оно шипит. Тогда её осенило. Фотография всё ещё была в медальоне, а медальон теперь был выбит из формы. Она не сможет открыть его без риска сломать, а на такой риск она была пойти не в силах. Она не могла поверить. Даже после того, как её мама избавилась от неё, она не могла отплатить ей той же монетой. Шпинель вздохнула: эмоциональное изнеможения перешло в физическое. Однако она должна была сделать ещё кое что, прежде чем свалиться без сил на кровать. Подобрав медальон, она заметила, что падение нехило потрепало его. Он был всё ещё в форме сердечка, но место, куда вдевалась цепочка, откололось. А острый кончик сердечка был так вытянут, что получалось целое колечко. Она подошла к тумбочке со своими сокровищами, где лежало множество пуговок, ленточек и много других блестящих предметов, что она нашла за эти годы (Боже, она ведь и вправду была там годами? Как она не осознала этого раньше?), и вынула маленькую цепочку. Она была далека от оригинала из блестящего серебра, но со своей работой должна справиться. Она продела цепочку через то колечко. Теперь сердечко висело кверху вниз. Надев медальон обратно на шею, Шпинель легла на кровать, но вопросы всё ещё бушевали в её голове. "Что она говорила обо мне? Что они делали без меня? Они играли в игры без меня?" Теперь Шпинель могла это представить. Как Мама играет в игры с её бра- нет. Она отказывалась когда-либо снова произносить это слово. Столько эмоций бурлили в Шпинель, но одно было сильнее других — ярость. Она, может, и потеряла газету, но кое-что она оттуда помнила; имя, Стивен Юниверс. — Стивен Юниверс, неужели ты всё это время думал, что я о тебе не узнаю? 8-летний Стивен: Нет, выходит, это было неправдой. У Стивена не было сестрёнки. Папа смог объяснить ему, что кассета, помеченная "Для Норы" была просто на случай, если он родится девочкой. Однако даже когда недопонимание уяснилось, восьмилетний малыш не мог выбросить эту идею из головы. Хоть он и был в смятении, втайне он был ужасно рад натолкнуться на эту кассету. Ему пришлось сперва признать, что когда ты единственный ребёнок в семье, у этого есть плюсы. У него была своя комната; неразделённое внимание его папы, и Гранат с Аметист и Жемчуг; ему никогда не нужно было делиться игрушками. Однако нельзя было отрицать, что у такого положения вещей были и минусы. Не с кем было секретничать, никто не защищал тебя от задир, не с кем было играть. В ту же ночь, когда Стивена уже уложили спать, восьмилетний мальчик невольно подумал про себя: — Как было бы здорово иметь сестрёнку.Часть 2
8 ноября 2020 г. в 18:31
8-летний Стивен:
Была холодная зима, когда Грег и Стивен вместе разбирали склад. С тех пор, как Грегу посчастливилось проснуться богатым благодаря рекламе бургеров, он решил, что пришло время пройтись по всем его воспоминаниям прошлого, прежде чем вступить в новую главу своей жизни. Задача оказалась тем ещё путешествием по тропе воспоминаний для Грега. Столько памяти, поспешно отставленной в сторону, наконец вновь смогло увидеть дневной свет.
С другой стороны, Стивен был слишком маленький, чтобы помнить какие-либо предметы до того, как их убрали, но ему было очень интересно слушать, как Грег вспоминает что-то, что он вспомнить был не в силах. Он был рад историям всех предметов, от клюшек для гольфа до барабана конга.
— Надо же, — удивился вслух восьмилетка, — здесь столько всего крутого. Как всё это вообще тут оказалось?
— Ну, видишь ли. Мы с твоей мамой так хотели сюда приехать, что как только собрали достаточно на бензин и еду, чтобы проехать всю дорогу до сюда на фургоне, то сразу же сорвались. Но когда мы прибыли, оказалось, что дом, на который мы положили глаз, уже был продан кому-то другому. Нам некуда было всё это складывать, вот мы и оставили всё здесь, пока искали новый дом. К счастью, Жемчуг, Аметист и Гранат разрешили нам перекантоваться у них, пока мы не решили вопрос с жильём.
— Что значит перекантоваться?
— Это когда кто-то позволяет тебе остаться у них, пока ты не найдёшь себе отдельное место.
Восьмилетний малыш крепко задумался.
— То есть ты больше не кантуешься у Гранат, Аметист и Жемчуг, так? — Грег не был уверен, к чему ребёнок вёл.
— Всё верно, малой. У меня есть фургон.
— А я всё ещё кантуюсь у Гранат, Аметист и Жемчуг?
Грег хохотнул.
— Э, не совсем. Ты маленький, так что не считается. Кстати, становится поздно. Мне пора бы возвращать тебя домой. — Стивен тут же завозражал. Ему нравилось проводить время с папой, и ему не хотелось, чтобы оно кончалось. Обычно Грег вечно был занят в автомойке, но с тех пор, как он разбогател, у папы Стивена появилось гораздо больше свободного времени.
— Ещё одну коробочку?! — Стивен потянул папу за руку, делая самые огромные щенячьи глазки, — пожаааалуйста? — Грег неизбежно отступил:
— Ладно, но только одну.
Грег потянулся и наугад вытащил коробку из образованной снаружи двери в склад кучи.
— Поглядим-ка. Что тут у нас? — он вытащил футболку размера XXL с логотипом Мистера Юниверса. — Мать честная! Да это футболка, которую я подарил твоей маме в вечер, когда мы впервые встретились!
Стивену было всего лишь три, когда его мама ушла в мир иной, и у него остались лишь очень смутные воспоминания о ней и истории от папы. Он, наверное, и не знал бы, как она говорила, если бы не оставленная ему запись на кассете. Восьмилетний мальчик улыбнулся, вспоминая её добрый и успокаивающий голос.
Точно благодаря мысли о своей розоволосой матери, он заметил, как небольшое пятнышко розового блестит из угла коробки. Стивен посмотрел ближе, и увидел, что это было фото его родителей: папы, с хотдогом во рту, и мамы, со светлой улыбкой. Стивен и сам невольно светло улыбнулся. Он подобрал фото, но когда оно оказалось у него в руках, он заметил второй прямоугольный предмет, лежащий под ним. Из любопытства он поднял и его.
Выглядело, как обычная видеокассета, пока он не увидел боковую сторону. На ней было два слова, написанные рукой, очень похожей на ту, что написала на его собственной видеокассете. Стивен в шоке вскрикнул, уронив фотографию. Фото упало на пол, громко зверя разбившейся рамкой, но Стивен не отпускал железной хватки с кассеты. Он развернулся к своему отцу:
— У меня есть сестрёнка?!
11-летняя Шпинель:
— У меня есть брат?! — вскрикнула Шпинель, глядя на заметку в газете; её плечи задрожали.