Сказка о камне

Рыбак жил на краю деревни, у берега озера. Каждое утро он поднимался с последней тающей звездой, выходил из дома, ежась от холода, поднимал парус на своей лодчонке или греб веслами, если ветер не успевал проснуться к его отплытию. Целый день он наживлял червей и вытаскивал сети, а вечером на причале собирались хозяйки и ждали его возвращения, чтобы купить свежей рыбы к ужину. Часть улова рыбак оставлял себе, солил, вялил и коптил, чтобы у него было пропитание на те дни, когда осенняя непогода не позволяет выйти на открытую воду. Он и сам был провялен береговыми ветрами, жилист, смугл и крепок. Его звали Бард. Однажды он, как обычно, отчалил от берега, когда мир был еще тих и легкий румянец зари не сошел с его щек. Розовыми каплями сбегала вода по лопастям весел, и Бард вдруг подумал, что сегодня в его жизни может случиться что-то чудесное. Но день оказался похож на все остальные. Рыба с охотой шла в сети и на удочки, и Бард представлял, что при таком везении в ловле сможет к зиме купить новое пальто. Когда зеркало воды стало темнеть, а в камышах завозились, устраиваясь на ночлег, тощие весенние утки, он направил лодку к берегу и распродал рыбу, оставив себе только с десяток карпов, похожих на серебряные слитки. Сноровисто выпотрошив рыб, он развесил их вялиться на распорках, и принялся за последнюю, которую хотел зажарить на ужин. Он вспорол рыбий живот, и вместе с потрохами на доску вдруг вывалилось что-то сияющее и прекрасное. Бард протянул руку. Это оказался камень — большой камень, похожий на прозрачное яйцо размером с кулак. Из глубины его исходило такое сияние, что даже ночь вокруг отступила, признавая поражение. Бард смотрел на камень, как на чудо. Он обмыл его в озере, и алмаз засиял еще ярче, еще чудеснее. Забыв об ужине, Бард унес его в дом, положил на стол и стал смотреть, зачарованный красотой камня. Он знал, что это за камень. Каждый в деревне узнал бы его. Давным-давно прапрапрадед нынешнего кузнеца нашел этот камень в горах и отказался продавать, оставив в наследство сыну. Тот оставил алмаз своему сыну, тот — своему, и так камень дошел до нынешнего их кузнеца, Торина, что дни напролет пропадал у раскаленного горна: кузнец он был на диво, и люди шли к нему издалека за подковами, ухватами и узорчатыми сундуками. Бард видел его редко, но на одном из деревенских праздников заглянул в сапфировые глаза — чище горного родника, прозрачней неба — и с тех пор думать не мог ни о ком другом. Но Торин не обращал на него внимания, а Бард не умел высказать своих желаний, и они хранились под спудом, неутоленные и жгучие. В жизни Торина не было ничего ценнее этого камня. Бард слышал, что кузнецу предлагали за него немалые деньги, на которые можно было бы купить всю деревню с окрестностями. Но Торин неизменно отказывался от любого предложения, да так решительно, что покупатели понимали всю бесполезность дальнейшего торга. Что же мог отдать Торин за этот камень? Бард задохнулся жаркими мечтами, завернул алмаз в чистый платок и направился к дому кузнеца. Торин не спал. Он открыл дверь на стук и сумрачно удивился, увидев на пороге Барда. Тот шагнул мимо хозяина внутрь и положил на стол свое сокровище. Сердце его трепыхалось, как рыба, подцепленная на крючок. Глаза кузнеца вспыхнули не хуже алмаза, когда он увидел, что принес Бард. — Я выронил его, переправляясь через озеро, и думал, никогда больше не увижу, — сказал он глухо. — Что ты хочешь за него, Бард? Я отдам все, что у меня есть. — Я хочу тебя, — ответил Бард, зная, что час пришел. — И больше мне ничего не нужно. Глаза Торина потемнели, как озеро перед грозой, но грозы не случилось. — Хорошо, — ответил он. — Бери свою плату. И Бард взял — ведь он имел на это право, взял жадно, не раздумывая, не рассуждая. Длинные волосы Торина пахли огнем кузницы, а его кожа была соленой и горячей, как кровь. Он молчал, плотно сжимая губы, и ни разу не взглянул на Барда. Бард же смотрел во все глаза, запоминая каждую мелочь в долгожданном теле, и неохотно отстранился, когда все кончилось. Он очень старался и надеялся, что, может быть, Торин предложит ему задержаться, оставит до утра. Но Торин быстро оделся и ждал, когда гость уйдет. Бард заметил, что он даже не испытал удовлетворения. Может быть, надо было помочь ему, и тогда все пошло бы по-другому? Однако теперь поздно было думать об этом. Бард кивнул и оставил дом кузнеца. В эту ночь он спал крепко. Не то было в последующие ночи. Бард ошибся — полученная плата не насытила, а только разожгла желание. Теперь он засыпал и просыпался с мыслью о Торине и ощупывал пустую постель, будто искал кого-то. Все темнее становилось его лицо, все угрюмее мысли. В деревне поговаривали, что рыбака сглазили. Наступили короткие летние ночи, и жажда Барда стала невыносимой. В самый длинный день лета он не вышел на озеро. Проворочавшись всю ночь без сна, с первым проблеском рассвета отправился он в путь, за горный перевал, к Белой колдунье. Говорили, что она может все и обладает невиданной силой, а кольцо на ее пальце сияет ярче звезд. Бард нашел ее жилище к полудню, когда солнце поднялось высоко и сияло во всю мощь. Холодные струи родника журчали у самых дверей, и колдунья напоила путника досыта. — Вижу, даже моя вода не может потушить пламя в твоем сердце, — сказала она, и Бард изумился. — Откуда ты знаешь это, колдунья? — Я вижу по твоим глазам. О чем ты попросишь меня, рыбак? Подумай как следует. — Нечего тут думать, — ответил Бард. — Мне нужен камень, чтобы снова обменять его. — И все? — Да. — Прости. — Лицо колдуньи стало строгим и темным. — Я могу многое, но то, о чем ты просишь, жестоко и нечестно. Я не стану помогать тебе. — Я шел полдня, чтобы увидеть тебя! — воскликнул Бард. — Значит, ты напрасно потратил время, — сказала колдунья и повернулась, чтобы уйти. — Что же мне делать? — вслух подумал Бард, и плечи его поникли. Колдунья, видя его растерянность и горе, сжалилась над ним и взмахнула рукой. Золотые искры просыпались на склоненную голову, змейками побежали вниз, к плечам, к рукам, и словно впитались в Барда. — Немного удачи — вот мой дар тебе, — сказала колдунья и на этот раз в самом деле скрылась за дверью, а Бард вернулся домой.

* * *

У него больше не было ничего ценного, что можно было бы предложить Торину в обмен на повторение того, что случилось, а подаренная колдуньей удача не помогала: сколько ни потрошил Бард рыб, ни в одной не встречалось не то что камня, а даже завалящей монеты. Не находя другого способа, он стал приносить на крыльцо Торина то этих рыб, вычищенных, переложенных травами, то найденный на берегу красивый камень — Торин любил их, а то букет полевых цветов. Но рыбу растаскивали кошки, цветы вяли под полуденным солнцем, а камни спихивались в сторону. Однажды под утро бессонной ночи, совершенно отчаявшись, Бард вынул из тайника под отошедшей доской свою единственную драгоценность — сапфировое ожерелье, подаренное ему когда-то озерной русалкой за спасение из сетей. Это ожерелье было самым прекрасным, что он видел в жизни, и Бард не помышлял о его продаже даже в годы большого голода, когда озеро промерзало насквозь и рыбы было не добыть из толщи льда. Когда он подошел к дому Торина, небо уже просветлело, и сапфиры сливались по цвету с утренним сумраком. Бард расправил прихотливо сплетенные подвески на сырых досках и еще раз полюбовался на камни. — Зачем ты это делаешь? — спросили сверху. Бард и не заметил, как кузнец открыл дверь, и теперь неотрывно смотрел на него — теплого со сна, в одной рубахе и домашних штанах. Он давно не видел Торина так близко, а спросонья — и вообще ни разу. — Ты думаешь, что сможешь купить меня еще раз? — снова спросил Торин. Он не злился — или злился не так сильно, чтобы показать это. Бард не сводил с него глаз и не сразу понял его слова. — Я не хочу покупать тебя, — возразил он, поняв. — Это не плата. Это дар, Торин. — И ты не хочешь ничего взамен? — Торин спустился на пару ступеней, поднял ожерелье, не в силах сопротивляться манящим искрам, и Бард поразился — сапфиры оказались и вполовину не так красивы, как глаза кузнеца. Он задумался. Взамен он хотел очень многое, но вряд ли это можно было купить хоть за какие камни. — Хочу, — наконец ответил он, и лицо Торина посуровело. — Хочу иногда приходить к тебе, просто так. Смотреть, как ты работаешь, приносить свежий улов. И, может быть, когда-нибудь взять тебя с собой на рыбалку. — И больше ничего? Ты мог бы попросить у меня ночь за каждый из этих сапфиров. Бард встрепенулся, но золотые нити опутали его сердце и остановили язык. Он покачал головой. — Больше ничего, Торин. Этого достаточно. И Торин согласился, и унес ожерелье в дом.

* * *

С тех пор Бард стал приходить к нему в кузницу — вначале изредка, боясь надоесть, но потом, видя, что Торин не возражает, начал появляться чаще и вскоре проводил в кузнице каждый вечер. Он узнал, какой металл идет на решетки, а какой — на наконечники копий, узнал, что у Торина есть племянники в предгорьях и большую часть выручки он передает их матери, узнал о войне, на которой погиб брат Торина, и о местах, где прежде жила их большая семья. И все же они мало говорили, чаще молчали: Торин работал, вздымая молот или раскаляя в огне заготовки, а Бард смотрел на него или помогал, поднося куски металла и раздувая мехи. Он был счастлив — иначе, чем в ту ночь, когда получил свою плату, — и однажды, глядя, как переодевается Торин после работы, подумал: а если бы он тогда просто отдал ему камень, не прося ничего взамен? Теперь ему нечего было бы вспомнить, но разве воспоминание о сделке было таким уж ценным? Ведь тогда они заключили сделку, Бард сейчас ясно видел это — сделку, от которой Торин не мог отказаться. Как же Торин должен был относиться к нему теперь, что чувствовать? Почему он по-прежнему пускает его на порог своего дома? Жар окатил Барда, хоть горн давно был погашен. Он полил Торину из большого ведра, подал полотенце, как вошло у них в привычку, зная, что делает это в последний раз. Пусть Торин не может устоять перед блеском сапфиров, но разве должен Бард пользоваться его слабостью? Торин поблагодарил его, и Бард улыбнулся. — Завтра я не приду, много работы, — сказал он. Торин кивнул. Бард искал на его лице облегчение, может быть, радость, но не находил ничего, кроме повседневной усталости. Он все чаще и чаще придумывал причины не видеться. Кто его знает, когда Торин сочтет, что сполна расплатился за ожерелье? Но, может быть, он почувствует себя свободным, если подумает, что Бард сам не горит желанием продолжать встречи? Бард не переставал клясть себя и за камень, и за ожерелье; а когда он представлял, какими словами клянет его в глубине души Торин, руки опускались, и не хотелось уже ничего — разве что забыть обо всем. Как-то он не показывался в кузнице неделю — сначала поздно возвращался с рыбалки, потом и вовсе уплыл на дальний берег, заночевал у костра раз, другой. Клевало хорошо, и он собрался домой, только когда лодка осела так низко, что едва не цепляла бортами мелкую волну. Он развешивал сети для просушки, когда за спиной послышались шаги. — Где ты был? — спросил Торин. — На том берегу. — А. Я соскучился. Бард аккуратно зацепил сеть за последний колышек и обернулся. — Торин, ты ничего мне не должен. Когда-то им все равно пришлось бы заговорить об этом. — Бард… — Торин, послушай. Это правда, ты ничего мне не должен, ни за ожерелье, ни за камень. Ожерелье было подарком, и я проявил слабость, попросив что-то взамен. А камень… я корю себя за ту плату, что взял за него, и прошу у тебя прощенья. Он опустил голову. На месте Торина он бы ни за что не простил. — Плата, назначенная тобой, была унизительна, — согласился Торин. — Но я прощаю тебя, Бард. Выбор был моим. Я мог не соглашаться. — Не мог, — возразил Бард. — Камень слишком дорог тебе. Как мне — то ожерелье. — Так зачем же ты отдал мне самое ценное, что у тебя было? — Не знаю. Наверное, хотел порадовать тебя. — Зачем? — Торин, перестань. Я не знаю. Ты получил ответы на все свои вопросы? — Нет. — Торин шагнул поближе. — Есть еще один. Останешься сегодня со мной на ночь? — Но… — Бард нахмурился, не понимая, что происходит, почему Торин об этом спрашивает. — У меня же больше нет ничего взамен. Торин взял его за плечи, встряхнул. — Бард, да очнись же ты, — потребовал он. Золотые искры вспыхнули перед глазами Барда, и он действительно словно бы очнулся и разглядел в глазах Торина то сияние, что нельзя было найти ни в одном сапфире и ни в одном алмазе на свете. И тогда он обнял Торина так крепко, как мог, а золотые искры все сыпались вокруг, будто где-то далеко Белая колдунья радовалась его пробуждению.