Мимикрия

- Я просто знаю, что ты справишься, — загадочно и многообещающе сказал Зоран, когда с Тиллем уже был выпит весь чай и разговор медленно клонился ближе к делу. - Ты знаешь, что я не буду задавать много вопросов, — заметил Тилль. За годы дружбы Зоран просил его несколько раз что-либо сделать, и всё это уходило в очень странные обстоятельства, и раз вот Тилль здесь, значит, исследователь глубин снова что-то откопал, что миру пока видеть не стоит. А другу можно. - На самом деле, — Бихач продолжал вдохновлённо говорить, этим самым напуская ещё больше тайны и подогревая интерес, пока возился с электронным замком то ли ангара, то ли огромного сарая позади домика-хранилища-барахла, — на самом деле ты сильно удивишься. Да-да, я всё ещё могу тебя удивить, ха. Обещаю. Тилль только вопросительно, утомлённо взглянул на него, проходя мимо памятных экземпляров с экспедиций на стенах ангара — от глубоводных рыб до черепа кита под потолком на очень ненадёжных растяжках; всё это добро он видел не раз, а с той акулой даже помогал. Зоран открыл ещё одну дверь в помещение поменьше, с огромным кругом воды вроде бассейна посередине и ограждением по периметру. Причём тоже стеклянного. Под стенкой красовался небольшой островок суши. - Аквариум на пять метров вниз уходит, — объяснил тот. — Так надёжнее. Вон лесенка. По мере продвижения вниз брови Линдеманна ползли вверх, потому что люминисцентный свет ламп выхватил корягу и водоросли на дне. - Ты какого-то мегалодона откопал? — Не удержался тот, ведь размеры аквариума намекали совсем не на золотых рыбок. - Лучше, — светился Зоран не хуже белых ламп. — Оно неразумное, поэтому не дай себя обмануть. Уже немного привыкшее к людям, но всё равно ещё дикое. Питается рыбой только в сыром виде — имей ввиду. Умеет подражать. М-м-м, — он замолчал, задумавшись. — Скорее всего млекопитающее, так как хвостовой плавник горизонтальный, да и выныривает часто, как дельфины. Тилль внимательно слушал, взглядом ища, собственно, объект экстаза у Зорана. - Кормить два раза в день, — всё вещал тот, — руки не совать. Он не опасен, наверное, — и это прозвучало так неуверенно, что стало ясно, что не опасен он только для исследователя, — но лучше не надо. Открытой агрессии не проявляет, но и на контакт не идёт. Его зовут Петер. Когда учёный уехал, Тилль с тоской посмотрел на почётно врученные ему ключи — а ему здесь ещё месяц жить — и пошёл вниз, где уже стоял стул для наблюдений. Зоран сказал, что Петера поймал он давно, не уточнил насколько, но давно, и мысль, что тот днями напролёт сидел под землёй и пялился в аквариум несколько поражала и даже пугала — это ж надо быть настолько одержимым своей работой. Петер показался ближе к вечеру, когда настало время кормёжки. Выплыви он раньше, то, возможно, не так шокировал бы Тилля. Он ожидал чего-угодно, даже морально готовился к тому же мегалодону, но… не этому. Зоран прав — ему удалось порядком удивить давнего друга, да так, что Линдеманн открыл рот в изумлении, забыв, как дышать. Перед ним в аквариуме плавал человек. Ну, как… наполовину. Там, где должны начинаться ноги, тело плавно и совершенно естественно переходило в тёмный, подвижный хвост, а между когтистых пальцев заметно перепонки. Под впечатлением от первой встречи, впрочем, остался только Тилль: Петер равнодушным взглядом сверлил его через стекло, как и положено простому питомцу, ожидающему корм. Его длинные волосы, подобно актиниям, будто жили своей жизнью. И, Тиллю показалось, или существо смотрело на него с осуждением, стоило засобираться, потому что, засмотревшись, он опоздал с едой минут на двадцать. Кое-как выловив ведром шустрых рыб, Тилль вылил их разом в водоём. Петер из воды не показывался, только задержал взгляд на человеке, будто что-то запоминая, а после, дав возможность рыбам уплыть, молниеносно кинулся их ловить, видимо, развлекаясь, как умел. Не воспринимать Петера человеком было сложно. С другой стороны Тилль понимал, что существо неизучено как следует, но раз Зоран сказал, что оно неразумное, значит, на то были причины. Первые несколько дней Петер вообще не высовывался кроме как пожрать, прячась где-то за корягой, и наблюдать было не за чем. А вот когда настала пора чистить аквариум, Тилль невольно напрягся. Установить контакт не удалось, и хоть существо и не выказывало ничего, кроме тотального равнодушия, лезть к нему целиком как-то не хотелось. Особенно после предостережения — ну да, пальцы не суй, а так ныряй. Заебись. Уже напяливая гидрокостюм и тяжело вздыхая, Тилль затылком почувствовал на себе взгляд: из водорослей, из глубины за человеком хищно следили тёмные, мутные глаза. Впервые, пожалуй, проявив хоть какой-то интерес, пока сам человек все эти дни расхаживал вокруг да около в догадках и теориях, пытаясь привлечь внимание. Хотя бы привлечь. Скрипя сердцем, Тилль подобрал на всякий случай пневмат рассудив, что навредить сильно не должен, а вот шугануть рыбину вполне достаточно. И шагнул в воду. Аквариум оказался теснее, чем выглядит. Обплыв островок, Линдеманн опустился на самое дно, собирая полуразложившиеся рыбьи головы и прочую грязь, как вдруг откуда-то появился Петер, всполошенный чужим присутствием. Он с прищуром посмотрел на человека и, стоило замершему Тиллю потянуться к оружию тут же ощерился, оскалился, выставляя длинные, иглоподовные, полупрозрачные зубы. «Видать, знает», — подумалось первому, но шевелиться пока не решался. Русал тоже замер, злобно глядя на пистолет. И тут до Тилля дошло. Он медленно убрал руку, внимательно изучая реакцию — и правда: заострившиеся было черты лица Петера будто сгладились; он заметно расслабился, подплывая чуть ближе; Зоран к своим подопечным относился хорошо, и русал явно не боялся, хоть и дружелюбием тоже не отличался. Теперь-то Тилль заметил у него козлиную бородку — совсем как у людей! — уши, похожие на плавники, и нос, тоже почти человеческий, только более плоский и щёлками. Жабр он не обнаружил. По рукам существа вились замысловатые узоры, переходящие в тёмную чешую на кистях, создавая впечатление высоких перчаток. Боясь нарушить хрупкий момент зарождающегося доверия, Тилль только изучал русала взглядом, подавляя опрометчивое желание его потрогать. А ещё — надоесть, ведь интерес к его персоне тот и так не проявлял. Тот, однако, со скучающим видом перевернулся брюхом кверху, как дохлая рыбина, махнул хвостом и плавно всплыл, провожая немца глазами. Смысл этого загадочного движения Тилль не понял; отмер, быстро дочистил дно и поспешил убраться, ибо воздуха оставалось немного. По прошествии ещё нескольких дней он думал над природой русала, его поведением и вообще — может ли существо, так похожее на человека, быть действительно настолько диким? Ладно рыбы, у них с размерами мозга не сложилось, но даже дельфины и те считаются самыми умными животными планеты. Так вот разве Петер не может оказаться умнее, чем кажется? Или, возможно, им просто надо заниматься как дрессируют собак или воспитывают детей. Усмехнувшись своему сравнению, Линдеманн решил попробовать. Выловив пару мелких карасиков, одного он звучно шлёпнул в воду. Как он и рассчитывал, русал вынырнул из глубин и, наконец, его лицо выражало что-то помимо холодной отрешённости. А именно — замешательство, настороженность, непонимание и заранее — неодобрения. - Петер, — позвал его человек. Тот не отреагировал на имя, но вынырнул по ноздри. — Ты же должен что-то понимать, да? Тилль на самом деле не был уверен в этих словах. Судя по реакции второго, а именно по её отсутствию, то понимать тот мог только когда его будут кормить. Но любопытство немца только разгоралось. - Я буду приходить и каждый день звать тебя по имени, — зачем-то рассказывал свои планы он под пристальными глазищами. — Поэтому запомни, что ты Петер. Заключил Тилль и кинул второго карася в воду. Тот проследил за ним и безо всяких угрызений совести нырнул за добычей, махнув хвостом. Человек вздохнул. Первый блин комом. Однако после этого русал начал всплывать чаще, а однажды Линдеманн застал его на островке суши. В свете люминисцентных ламп его чешуя на, казалось, ничем не примечательном хвосте бликовала то синим, то зелёным, а иногда — красноватым, а почти высохшие волосы — рыжим и пепельным. - Привет, Петер, — обратил на себя внимание Тилль. Тот никак не отреагировал, а потом до Тилля дошло, что тот спит. Он ни разу не видел, как русал спал. Возможно ещё потому, что до этой недели вообще его почти не видел, но вот сейчас он имел возможность вдоволь его рассмотреть. Глядя в мирное, такое человеческое лицо, сложно не воспринимать его разумным, особенно, когда глаза не врут и взгляд такой осмысленный, будто он всё-всё понимает. И вот теперь это существо лежало на расстоянии вытянутой руки, и Тилль, вопреки предостережению Зорана, всё-таки это сделал — протянул руку, пропустил сквозь пальцы длинные пряди. Закономерно это Петера пробудило. Резко распахнув глаза, он, ещё не отдающий себе отчёта, рефлекторно цапнул Тилля за ладонь, соскальзывая в воду. Уже бинтуя рану и тихо матерясь, немец затаил внутреннюю обиду, какая бывает у хозяевов собак, которых ты кормишь, любишь и лелеешь, а отдачи ещё не получил. Тем не менее, Петер выглядел ещё более оскорблённым, чем пострадавший, и не думая извиняться выглядывал из водорослей. Наверное из-за громкой ругани ему вслед тогда и стукнувшей по воде здоровой руки. Не воспринимать Петера человеком мало-мальски получалось до момента, пока Тилль не заметил очень живую мимику, а ещё совершенно человеческий — осмысленный! — жест — накручивание своей бородки на палец. И если первое можно было списать на то самое подражание, то вот второе — чисто личная особенность, которую скопировать было не у кого. И придя к выводу, что эта вобла неблагодарная что-то, да соображает, Линдеманн обижено натянул гидрокостюм. Да, он согласен, обижаться на русала глупо. С таким же успехом можно прищемить себе дверью пальцы, а потом её же обвинять, но эта обида поселила в голове какую-то идею-фикс, что Петера прямо нужно чему-то научить. Зорану, видимо, некогда было им основательно заниматься. «Можно подумать, мне есть когда», — подумал Тилль. Петер теперь кружил над ним как акула, терпеливо выжидая, когда человек освободится. Оружие тот перепрятал в невидное место, чтоб лишний раз не тревожить морского жителя, а когда обернулся, то сердце пропустило удар. Петер был в каком-то десятке сантиметров, почти вплотную, гипнотизируя своими невозможными гляделками. Даже при желании Тилль не успеет ничего сделать. Хоть существо и не настроено против, такая непосредственная близость можно даже сказать пугала. Человек даже с оружием, оказался беззащитным. Забавно. И от этого осознания он усмехнулся себе. Петер был в каких-то сантиметрах, и, шалея от самого себя, Тилль показательно протянул укушенную руку к его лицу. Русал внимательно следил за ней, так, будто решая — опасность или нет — а после схватил за запястье, облизывая рану. У Тилля дух перехватило от восторга. От нахлынувшей радости он аж заулыбался, подсознательно сочтя это прощением. Петер же принялся вылизывать руку с каким-то остервенением, хмурясь, и пока легко, но ощутимо прикусывать зубами, пока Линдеманн это прекратил. На ладони ещё отчётливо ощущался шероховатый язык, однако, решил немец, раз тому просто понравился вкус крови, как пиранье, то почему бы не воспользоваться этим в своих целях? Перегнувшись через ограждение, уже позже, Тилль вытянул сжатый кулак, будто давал команды. Петер подплыл под него, глядя то на жест, то на обладателя конечности. Тилль усмехнулся — он добился реакции. - Иди сюда, — мягко позвал он, похлопав по воде. Как ни странно, но существо подчинилось, вынырнуло по плечи, схватившись за бортик. — Ты же меня снова не укусишь? И смело опустил пятерню тому на голову. Волосы были мягкие, спутанные и воняли тиной, но Тилль самодовольно гладил их, сунув под нос Петеру зажатую в кулаке расчёску. - Ты же у нас можешь подражать? Тогда учись. Петер, тем не менее, не следил, как правильно пользоваться расчёской. Он следил за Линдеманном. Внимательно, будто что-то прикидывая. Оценивающе, можно сказать. И Тилль в который раз задумался, что этот гад не так прост. Он долго потом наблюдал издалека как Петер, как в книгах о русалочках, сидит на камне и расчёсывает волосы. Ему очень нравился этот процесс, а Линдеманн вдруг понял. Понял, что его наёбывают. Волна иррациональной злости заставила решительно подняться на ноги. А понял он, сопоставив кучу очевидных вроде, но не очень заметных фактов: сознательность во взгляде, эти две косички из бороды, отточенные движения расчёской… он знает, как ей пользоваться, оттого и не смотрел. Спокойно отнёсся к постороннему. Да и эта вселенская усталость на лице — русал смотрит не вникуда, как казалось, а с равнодушной усталостью. И это осознание почему-то зацепило — Тилль тут, аки клоун, распинался, а он всё, оказывается, прекрасно понимает!.. - Петер! — Громко сказал он, и существо вздрогнуло, прекратив начёсывать шевелюру. — Ты, сучий потрох, притворяешься! Отчего-то уверенный в своих выводах, Линдеманн налетел на перепуганного русала, спугнув последнего. - Не смей меня игнорировать! — Кричал вдогонку. Только через время, основательно наехав на Петера, Тилль разозлился уже на себя — ну вот молодец, разрушил и без того шаткие отношения своими практически необразованными выводами. А ведь, если разобраться, то всё может быть надуманным; банально из-за одиночества и жажды какой-то эмпатии от того, кто только выглядит как человек, но им, по сути, не является. Тилль успел расстроиться. До глубины души, по-детски, от рвущего на части одиночества. В какой-то мере он привязался к Петеру, и теперь возвращался к нему как к питомцу, который без него умрёт. Поэтому он притащил гитару. Не сказать, что он умел играть, но пары аккордов хватает, чтобы петь. И, как ни странно, Петер заинтересованно показался. Сначала опасливо, а после — смело вылез на островок слушая, закрыв глаза и, по всей видимости, наслаждаясь. И в этот миг Тиллю пришла в голову ещё одна безумная, но одновременно гениальная идея — Зоран оценит — научить его искусству. Петер сам потянулся к гитаре. Тилля всё настолько морально вымотало, что он просто откинулся на стуле, для собственного успокоения, анализа. Паранойи. Жадно наблюдает, как тот перебирает струны, берётся за гриф — и убеждается — в который раз уже? — что нет, не показалось, не на пустом месте он что-то там себе придумал. Тот же вздыхает и смотрит прямо, в упор, и взгляд этот выражает такую же безграничную усталость, равно как и у самого Линдеманна. Как-то он пришёл пьяным, горланил песни под бортиком, смеялся и рассказывал, как хуёво всё. Не то, чтобы он жаловался, просто… Петер впервые слушал. Или так казалось. Или так хотелось Тиллю, но, чёрт побери, он слушал. Не просто смотрел за движениями губ, а именно слушал. Возможно — понимал. Вникал. А потом вдруг изрёк хриплым от постоянного молчания, надломленным голосом: - И это пройдёт. Это прозвучало в полнейшей тишине словно грянул гром. Тилль аж протрезвел. Медленно поднял глаза на свесившегося с оградки русала; тот самодовольно, горделиво скалился, сверкнув блестящими зубами-иглами, что выглядывают из-под резко очерченных губ. - Ты… разговариваешь, — скорее для себя уточнил человек, постепенно отходя от шока. И с этой постепенностью опять волна жгучего возмущения, злости, обиды и ущемлённой гордости — его до этого момента русал ни во что не ставил. Петер пожал плечами. - Мне немало лет, — медленно проговорил он, снова накручивая свою бородку — слова давались ему с трудом. — Было время изучить вашу речь. Она очень разная. Тилль не мог поверить. Помимо всего прочего, он всё равно чувствовал радость от того, что всё же не ошибся, и что с Петером можно поговорить. И плевать, что тот в принципе не сильно компанейский. - Откуда ты? — И, решив, что уместно будет спросить ещё и это, добавил. — Кто ты? - Ммммм… я плавал у берегов Балтики, знаю, — он запнулся, вспоминая, — шведский, немного польский и этот. Зоран всегда говорил на английском. - Зоран — хороший человек, — зачем-то сказал Тилль. - Знаю, — русал кивает. — Поэтому я веду себя хорошо в ответ. Повисла пауза. Тилль банально не знал, что можно ещё сказать, чтобы унять неловкость, поэтому повторил тихо: - Кто ты? Петер снова пожал плечами. - Вам, людям, что во всё лезут, виднее. На этом он криво усмехнулся и с чувством выполненного долга нырнул под корягу, оставив человека наедине переваривать случившееся. Естественно, Тилль после этого пытался заговорить. Не раз и не два, и спустя неделю — отчаился, уже и вправду списывая всё на пьяный бред или сон, ведь уснул он там же, а думать о русале не переставал. Но Петер старательно и вполне убедительно играл в дурачка, а умение обманывать и манипулировать, видимо, было в крови, ведь как-то Тилль пришёл не после работы. Тихонько вошёл, ведь замки со вчера не закрывал, чтоб не пищали, и увиденное поставило жирную точку в его убеждениях. Петер играл. Очень хорошо, лучше, чем Линдеманн, постоянно цеплялась когтями за струны и шипя на них, видимо, ругательства. - Так-так, — громко объявил о своём присутствии Тилль, скрестив руки на груди, отчего последний чуть не выронил инструмент, взглянув, как нашкодивший котёнок. — Зачем ты пытаешься мне врать? - Блять, — отчётливо простонал Петер — притворяться дальше не имело никакого смысла. - Ты где эти слова так уместно вставлять научился? - У рыбаков, — нехотя признался тот. — Думаешь, как я ещё языки выучил? - Так — почему? Петер устало, с ноткой презрения посмотрел на него и он всё понял: тот тоже заебался. От людей, от безделья. Интересно, как он на воле развлекался? А как попал к Зорану? Очевидно, что ловят его не первый раз — а ловят ли или тот добровольно ловится? — а потом показывают как зверушку в зоопарке, вот тот и выработал непробиваемую невозмутимость. Тогда почему он решил заговорить с Тиллем? Скучно стало? - Ты мне нравишься, — говорит русал, подплывая близко-близко — играть в пугливую рыбку бессмысленно. — Ты тоже хороший человек, знаешь ли. Вы ж с Зораном… друзья? И Тилль рассказал их историю знакомства. Рассказал, как они рыбачили в океане, ту историю с акулой, что висит в ангаре. Вспомнил ещё кучу всего — смешного и не очень — и невольно засмотрелся на Петера. Он слушал. Он походил на иностранца — странного такого иностранца — не знающего перевода всех слов, но улавливающего суть. А потом забавно хмурился, перерабатывая полученную информацию в удобоваримую для себя форму. - Вы, люди, странные, — заключает он. Почему же? — Воскликнул Тилль — он окончательно забыл, что тот не человек. - Да так, — загадочно хмыкнул русал. — Вас так много и каждый по-своему одинок. У вас столько возможностей, но вы ими не пользуетесь. Было бы у меня их столько… хотя, кто знает… Петер был… удивительный. Это человек для себя чётко определил. - А ты мечтаешь о чём-то? — Вдруг спросил он. Он так-то сомневался, что тот знает определение этого понятия, но раз удивительное существо толкает такие умные вещи, то почему бы и нет? Петер задумался. - Хочу туда, — тыкнул он пальцем вверх. - На поверхность, в смысле? - Выше. - Летать? — Поражённо уточнил Линдеманн. Сам факт, что Петер вообще о чём-то мечтал рвал все шаблоны, но ответ убил его точным выстрелом — непринуждённым и обеденным тоном, словно это разговор на кухне. - Нет, — мотнул русал головой. — Ты когда-нибудь смотрел на звёзды? Тилль молчал, переживая целый микс эмоций. В какой-то мере можно сказать, что восхищение перевалило за отметку «допустимо» и он влюбился. - Я думаю, — Петер тем временем продолжал с серьёзным видом, впервые выглядя таким вдохновлённым и не замечая, как на него пялятся, — там кто-то живёт. Интересно с ними познакомиться. - Люди летали в космос, — скрывая улыбку, говорит Тилль. - Да? — Тот сразу оживился; тёмные глаза странно заблестели. Он аж через бортик перевалился на ту сторону. — И кого-нибудь встречали? Какие они? - Там никого нет. По крайней мере там, где мы летали. Там холод, пустота и расстояния меряются световыми годами. - Но где-то же они есть, — логично рассудил русал; кажется, отрицательный ответ его не смутил. Юмор, как выяснилось, он понимал частично, поражаясь глупости человеческой, при этом повизгивающе смеясь. От избытка чувств Тилль вдруг, неожиданно для себя, притянул Петера, чмокнув в щёку. Ощущение прохладной, гладкой, мокрой кожи осталось на губах осадком, как прервавшийся смех. - Это… что-то означает? — Уточнил тот. Он не выглядит растерянным или смущённым, как Линдеманн, чувствуя неловкость за двоих. - Да, — протянул человек. — Это значит, что ты мне нравишься. Тоже. - Так вот как это выражается, — задумчиво говорит русал, хотя что-то в нём выдаёт фальш. И вдруг тянется к нему, обнимает с однозначным намерением, замерев в каких-то сантиметрах. Облизнулся. — Не боишься? Тилль ощущал, затылком ощущал неправильность происходящего, ещё более неправильными ему казались собственные мысли, но вопреки орущему разуму, он усадил Петера на бортик так, чтоб тот нависал над ним; провёл большими пальцами по выступающим скулам и спросил: - А знаешь, как у нас выражают любовь? Глаза Петера — глубокие, тёмные, как воды Балтики — расширились от предвкушения. Тилль с опаской покосился на торчащие зубы, что с лёгкостью перекусывали хребты рыб пополам, но решился, вкладывая в поцелуй всю свою нежность и привязанность. От Петера закономерно воняло, Тилль терпел, ведь тот с энтузиазмом отвечал. Царапал случайно губы, кружил ему голову, и Линдеманн вдруг почувствовал, как рыб недвусмысленно к нему притирается, явно наслаждаясь происходящим. - Погоди, — Линдеманн плавно отстранился. Петер только недовольно засопел, продолжая цепляться за плечи и, в итоге, повисая на нём. Пришлось поднять его на руки, намокая окончательно. - Ну что ещё? - Это… — и Тилль ахнул, недоговорив — сильный хвост прижался между ног, якобы тот держится. - Неправильно? — Склонил голову набок русал. — А какая разница? «Наверное, никакой, — успокаивал себя Линдеманн. — Но я даже анатомии не знаю…» Сам факт, что Петер к нему приставал отчасти даже смущал и ставил в тупик. - Вы же млекопитающие? Тот задумался, видимо, услышав незнакомое слово. - У нас есть женщины, если ты об этом, — наконец, произнёс он. — Но я ни разу ещё не встречал их, знаешь ли. Кроме матери. Млекопитающее, значит. Тилль озадаченно скользнул взглядом по Петеру, остановившись на переходе впалого живота в тёмный хвост. Никаких видимых половых признаков не наблюдалось. - Ты без воды как, можешь? - Вполне. До суток. Его усадили на край письменного стола, как при допросе повернув настольную лампу. Петер скривился. - Это чисто научный интерес, — будто оправдываясь, говорит Тилль. На самом деле он пытается унять такое лишнее возбуждение, заодно и понять… что? Куда, если что, вставлять? Петер недовольно закатил глаза — видать, рассматривали его все, кому не лень; раскинулся на столе намекая, что сделать это можно, но поскорее. На суше вся его грация и проворность испарились: он неловко завалился набок, подперев голову кулаком, видимо, предполагая возлежать богемно, хотя реально смотрелся как тюлень на скале, раздражённо подёргивающий хвостом. Не зная, с чего начать, Тилль осторожно проводит по тонким ключицам, трогает плечо с подвижными наростами вроде плавников; если вести против роста чешуи, то она остро цепляется за пальцы. Ведёт по бледной, с зеленоватым оттенком груди, животу, тазовым косточкам и тут взгляд упирается в плотно сжатые складки, так просто незаметные на общем фоне. Как только человек дотронулся туда, Петер встрепенулся, перехватывая ладонь. - Не-а, — и глаза, и без того мутные, подёргиваются пеленой. — Если только не хочешь со мной спариться. Кто знает, — думает Тилль. И продолжает пальцем по краю водить, чуть надавливая. - Это — научный интерес, — для себя больше говорит Линдеманн, внимательно следя за русалом и его сбитым дыханием. Он не исследователь, но реакция ему нравится — результат его работы. Кажется, он начинает понимать Зорана с его одержимостью водной стихией и кто же живёт на дне океана? Чуть надавив на края щёлки, Тилль приоткрыл её, слыша шумный вздох сверху. - Там очень много нервных окончаний, — пояснил Петер дрогнувшим голосом. Тяжесть в паху настойчиво требовала внимания. Тилль это игнорировал, потому что тот подался навстречу ласкающей руке, откровенно прося большего. И тут Линдеманну пришла дикая, но заманчивая мысль: он раскрыл складки большими пальцами, наклонился и лизнул. Петера подбросило как от удара током; он схватил Тилля за волосы то ли останавливая, то ли наоборот, но отчётливо заливаясь краской по самые уши. О, как он стонал. На вкус, конечно, будто вылизываешь рыбу, однако реакция того стоила. Петер метался по столу, царапая его и выгибаясь; подставлялся, а потом снова схватил за волосы в попытке натянуть, впечатать лицом, чтоб язык глубже проник. И Тилль подключил пальцы. Рыб кончал хорошо, ярко, сильно, оставив всё-таки отчётливые следы на лакированной поверхности, и второй не представлял, как будет их объяснять другу. Тилль вытер губы, переминаясь с ноги на ногу — собственный стояк мешал нормально соображать; он взглянул на разомлённого русала и сгрёб промежность, стараясь успокоиться. Петер же потянулся туда с намерением помочь. - Вот здесь я тебе не доверяю, — предупредил Линдеманн. — Я лучше сам. Петер какое-то время молчал, видимо, что-то прикидывая, а потом бесстыдно прогнулся, призывно раскрывая щель. Тилль только брови поднял, сомневаясь, но всё равно расстёгивая молнию на штанах дрожащим руками. - Ты после этого икру метать не будешь? — Нервно хохотнул он и губу закусывает, упираясь головкой в узкую упругость. Тот, увлечённый ощущениями, что-то отрицательно промычал, притягивая за плечи, хватаясь, как утопающий. А Тиллю кажется, будто это он тонет; его, как незадачливого рыбака, уволакивает на дно русалка, которой нельзя верить. Петер, остро ощущавший каждый миллиметр, отчаянно ёрзал, насаживался и закатывал глаза, ещё не отошедший после первого оргазма, вскрикнул, стукнувшись затылком о столешницу сжался так, что звёздочки из глаз посыпались. От нахлынувшей волны его мелко затрясло; не расчитав, то ли забывшись, он вогнал крюкообразные когти Тиллю под кожу. И, наверное, боль стала той каплей, от которой тот кончил. Уже отдышавшись, Линдеманн посмотрел на довольного русала, что, будто потеряв интерес, рассматривал атлас глубоководных жителей. Что-то неприятное зудело внутри, в солнечном сплетении, но что именно — человек не мог пока понять. Петер вызывал в нём фонтан чувств, и именно это было хуже всего. - А покажи мне это место, — просит он. И Тилль показывает. Тушка рыба вне воды довольно тяжёлая, но он не жалуется, рассказывая и показывая каждый экспонат. Больше всего Петеру понравился череп кита. А через несколько дней он просит отнести его обратно. - Нет, — мотает он головой, оказавшись на руках. — К морю. Тилль не знал, что ответить. С одной стороны он привязался и, чёрт возьми, да, влюбился, если это можно так назвать, а с другой — Петеру действительно здесь не место. Он мается в аквариуме, бесится от этого и не сказать, что страдает, но на воле он бы, может, ещё один язык выучил. Хотя… хотя не просто так он постоянно тянется к людям. И тут до Тилля дошло — Петер из тех, кто просто позволяет себя поймать, изучить, а потом сбегает к следующим, когда надоело. Он научился искать выгоду в этом, чем успешно пользуется. А как он сбегал раньше? Не таким ли способом, как охмурил Линдеманна? И, раз он попросился обратно, значит, ему он надоел, так? Его просто использовали. С тяжёлым мыслями Тилль вернулся мрачнее тучи. Русал к этому времени отлично научился играть на гитаре и бренчал что-то совсем незнакомое. - Музыка, — жалуется он. — Музыка в голове. Она мне спать мешает, постоянно что-то слышу. Всегда хотел научиться музыке. - Я не могу тебя отпустить, — сразу в лоб говорит немец, не в силах плавно к чему-то подводить. — Я обещал Зорану присмотреть за тобой, чем и занимаюсь. - Ты обещал присмотреть за зверушкой, — вдруг прищурился Петер. — А я не зверушка. Тилль такого выпада не ожидал. Аж растерялся. Петер сейчас выглядел капризной сучкой, которая хочет качать права, чтоб получить желаемое. - Всё равно, — настоял Линдеманн. — Я обещал. — И, подумав, добавил. — Могу с ним поговорить, он скоро приедет. Вопреки ожиданиям, Петер не стал унижаться и упрашивать. Отвернулся, долго, нечитаемо посмотрев на Тилля, и принялся дальше наигрывать свою какую-то мелодию. Агрессивную и звучную. - Я хочу сделать вам предложение, — вдруг заговорил он поразительно деловым тоном. — Думаю, Зоран обрадуется моей разумности. — Петер хмыкнул. — Вы, пока что самые лучшие люди из тех, кто мне попадался — один вообще меня хотел вскрыть! И, к тому же, вы единственные, кто будет знать о моей сущности. Почему бы нам не объединить силы? Всем выгодно. Зоран пусть меня изучает, сколько влезет — я расскажу обо всём, что знаю; а мне вы притащите остальные инструменты. - А какая выгода мне? — Тилль выглядел раздавленным и грустным. Чувствовал он себя также, будто тряпка, которой попользовались. Петер безразлично пожал плечами. - Не знаю, ты можешь меня любить? А чего он ожидал услышать? Тот, кто не является человеком, вряд ли поймёт человеческие переживания. Тилль дал себя обмануть. Сам обманулся, с радостью причём. - А ты меня? Тот уставился на него, но это больше было похоже на попытку угадать, что человек хочет услышать, чем на прислушивание к себе. - Не знаю, — честно выдохнул наконец Петер, и это Тилля порадовало. — Но ты мне стал ближе, чем кто-либо из ныне живущих на суше и в море. Он подплыл, обнимая того за шею. Когда Зоран вернулся с экспедиции с кучей впечатлений, то застал друга и русала за игрой в шахматы. Тилль пожалел, что не фотографировал исследователя в тот момент — это лицо должно было быть запечатлено для истории. У них сутки ушли на разговоры. Был выпит весь запас алкоголя, даже Петеру налили, на что больше всего ему понравилась водка; съедены все нычки вкусностей и распеты все песни. Петер сыграл на гитаре то, что сам сочинил, матерясь и рассказывая, что ему не нравится и надо это ещё доделать. А Зоран вспомнил, что Тилль прекрасно поёт. - Вы взорвёте интернет! — Вдохновлённо вещал он, размахивая руками, как будто показывает афиши. — Один играет, а второй поёт! Вы, я смотрю, отлично поладили. Линдеманн поспешил сменить тему, пока непосредственный Петер не ляпнул, как всё было, и на душе всё становилось светлее. Позже они выпустили русала в Балтику, в родную стихию точно зная, что никуда он не денется теперь — гитара под водой не работает. Жизнь, и без того странная и местами безумная, налаживалась.