В золотистых лучах сна

      Тяжелый ночной туман опустился на старый город, обрушивая на него весь холод остывающей осени, остро пахнущей затухающими кострами, истлевшими листьями и кровавыми разводами на брусчатке дороги. Гилберт уже привык к запаху крови, к тому, что его кличка пристала к нему как вторая личина, к тому, чем он стал. Раньше он содрогался от каждого крика и стона боли, от слез, стоящих в глаза, но чем чаще он встречался с этим лицом к лицу, тем легче становилось выносить это.       Два года с момента обретения Ворона прошли для него, слились единым потоком в мучительную вечность. Если бы он только мог умереть, он бы умер, не задумываясь, потому что сил жить уже не было. Единственной причиной, что заставляла двигаться его дальше была только надежда — та самая, что как будто в насмешку осталась на дне того самого ящика, открытого совсем не Пандорой.       Гилберт завалился в свою скромную квартиру в Ливверре, заполненную полночной тишиной, отчаянием и запахом сигарет, пропитавшим всю мебель и, кажется, даже стены. Он стянул с себя тяжелый черный плащ, ставший его броней, падая на продавленный старый диван. Как же он устал от всего этого.       Ворон ненавидел ночь, когда он только появился в доме Безариусов, она пугала его своей темнотой, такой знакомой, бесконечной темнотой, что хотелось кричать и плакать, лишь бы только эта темнота не была такой беспроглядной. Когда он попал к Найтреям, ночь стала временем, когда совершались вещи, от которых у многих честных людей волосы станут дыбом и вселяет неподдельный ужас. Ночи у Найтреев пахли кровью, несли в себе боль и ужас, отвращение и разрушение. Сейчас же он ненавидел ночь за сны, которых он так жаждал и которые так ненавидел, сны что манили его в бездну, оставляя наутро с разбитым сердцем вновь и вновь.       Ему снова снился Оз. Оз почти всегда приходил в сон Гилберта — самый разный Оз: такой, каким он был во время церемонии совершеннолетия, из детства, когда слуга только появился у него, бывало, что ему снился более взрослый Оз, но всегда только он. Вот и сейчас сон-воспоминание прокралось в его затуманенную голову, утягивая в мир, которого уже не существует.       Они были ещё мальчишками — самыми настоящими мальчишками со звонкими голосами и горящими глазами, только началось лето и все дороги, какие только могли существовать на этой земле, были открыты для Оза Безариуса и его слуги — Гила.       Пахло отцветающими кустами магнолии, соком молодой травы и чем-то неуловимым, запечатлённым в самом воздухе. Солнце казалось ласковым, а ветер игриво трепал волосы, когда мальчишки лезли на дерево. Ну как лезли, скорее лез Оз, потому что Гилберт страшно боялся высоты. По легенде они оба были рыцарями и благородный рыцарь Безариус решил забраться повыше, чтобы оценить силу противников, да обнаружить незащищенные входы в башню. Гилберт стоял на земле, страхуя его, но по правде мальчик просто смотрел на Оза со смесью страха и восхищения, он сам не был никогда настолько смелым.       Оз вглядывался куда-то вдаль, а его золотистые волосы касались лучиками солнца. Гил был слишком мал для того, чтобы задумываться о причинах, по которым в такие моменты его сердце стучало с такой силой, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Слуга не мог знать, что означают эти чувства, ведь он не читал романов и не говорил с женщинами.       Безариус повернулся к Гилберту лицом и на его губах расцвела весёлая, задорная улыбка. Сердце слуги ухнуло вниз, после чего забилось так сильно, а в горле появился такой ком, что на пару мгновений Гилу показалось, что он сейчас задохнется.       Сквозь волосы Оза проходил золотистый свет лучей солнца, кидая на его бледную кожу яркие блики, подсвечивая былинки пыли в воздухе. Казалось, что на молодого господина льется манна, воздух искрится и наполняется чем-то ярким и прекрасным. На губах Безариуса сияла легкая полуулыбка, а зеленые, такие яркие и сочные, словно трава, глаза, отражали целый мир.       Гилберт не знал, что испытывает в тот момент, всё его существо желает только одного — притянуться к Озу, коснуться его, стать с ним частью целого, раствориться в нем без остатка. Смутные желания тревожат горячую кровь, но любовь, искренняя, чистая, не испорченная развратом и пошлостью горит в нем как мифический огонёк. — Гил, — зовет Оз и лукаво смотрит на своего слугу, как будто что-то зная, догадываясь о чем-то, но на самом деле у господина всегда такой взгляд.       Гилберт часто клянется ему во сне, повторяя клятвы почти десятилетней давности, клятвы, которые он не смог сдержать, но которые произносил от всего сердца. — Я никогда тебя не оставлю, — тихо повторяет Гил и во сне, и наяву и золотая пыль вспыхивает, осыпая Оза своими лучами.       Гилберт Найтрей знал, что всё это означает, Гил — слуга дома Безариусов, мог только догадываться, Гилберт Найтрей был погружен во мрак, с его рук уже не стиралась кровь, а мальчишка видел лишь свет, заключенный в образе господина. Но оба они: и слуга, и Ворон, готовы пойти на любые жертвы, лишь бы тот, кому они предназначались, смог вернуться назад. — Я верю тебе, Гил, — говорил Оз, спрыгивая с крепкой буковой ветки, становясь рядом со своими другом. Он крепко обнимает слугу, так, как никто и никогда не станет обнимать простого служку, и лицо Безариуса продолжает излучать свет. Это так красиво, что Гилберт едва ли может дышать.       Нежные мальчишеские щеки покрывает лёгкий румянец, Оз смеется, трепля его по смолянистым волосам, но в этом смехе нет издевательства, нет, просто Безариус находит это милым и почти что девичьим. Гил ненавидит, когда господин подшучивает над ним, сравнивая с девочкой, но если такого будет желание Оза, Гил станет для него кем угодно. — Мы скоро увидимся, — говорил господин и вместо приступа боли, что всегда следует за такими словами, Гилберт ощущает облегчение. Он ждет, так отчаянно ждет, что его надежда готова заполнить шкатулку до самых краев, заменив собой абсолютно всё, чтобы больше ничего плохого не смогло просочиться туда.       Гил видит, как силуэт Оза растворяется в прекрасном золотом свечении, но впервые за долгое время он не испытывает ужаса или страха, не рвется вперёд сломя голову, хватаясь за спасительную соломинку, он лишь смотрит вслед господину преданным взглядом, наполненным слезами от долгой разлуки и ожидания.       Ворон проснулся слишком рано — предрассветные лучи солнца били в глаза, но вместо привычного раздражения, Гил ощутил надежду. Его щёки были влажными от дорожек слёз, что появились за ночь, но не было той привычной, всепоглощающей горечи, только надежда и смутная радость, потому что Оз обещал вернуться, именно сегодня, Гилберт знал об этом, чувствовал каждой клеточкой своего тела и каждой струной души.       Если на дне шкатулки осталась надежда, то этого более чем достаточно, чтобы считать шкатулку полной.