Кот Шрёдингера

Усталость расползается по телу душными змейками. Ване совсем не нравится её новый препарат. Из-за него появляется дикая сухость во рту, мысли становятся редкими, пуганными и огрызочными, а всё чего хочется – порядка. Порядка во всём: и в голове, и на рабочем столе, который забит грязными кружками, и в спальне с незаправленной мятой кроватью, и на полочках с медикаментами – единственное место в доме, где пыль не задерживается. Порядок и покой. К этому Ваня стремится каждой клеткой своего бесчувственного тела. Навязчивое, бесцветное ощущение, что покой и порядок приравниваются к смерти, всё больше вырезается на подкорке мозга, «окисляя» все абсолютно – и без того рваные – мысли. Клаус бы не согласился, думается Ване. О, смерть никогда не была чем-то даже отдалённо связанным с покоем для него. «Сочетание лекарства с алкоголем до конца не изучено». Досадно. Либо ты «лечишь» себя алкоголем, либо таблетками, но никак не вместе. Есть вероятность уснуть и не проснуться - привлекательно, конечно, но Ваня каждый раз откладывает эту задумку. Страх смерти и неизвестности всё ещё живёт где-то на задворках сознания и даёт о себе знать периодически. Неудивительно, если твой брат буквально живой передатчик между мирами. Что бы Клаус там не видел «на той стороне», Ване смотреть на это совсем не хотелось, а сама мысль о том, чтобы стать частью этого «нечто» и вовсе сковывала диким страхом. Ваня всё ещё помнит - никогда не забудет - как просыпалась от криков брата в соседней комнате. «Блять, папа, купи ему ночник» - усталая, тревожная и озлобленная мысль, с нотками мольбы и жалости, заполняет собой всю голову, чтобы потом превратиться из осознанной мысли в непомерное, всепоглощающее чувство вины. Купи, ну купи, пожалуйста, просто купи… Ване четырнадцать и она накрывает свою голову подушкой и вдавливает до такой силы, что становится трудно дышать, но даже сквозь неё слышит приглушённые рыдания. От бессилия хочется выть, хочется исчезнуть, хочется ударить себя, закусить руку до крови… Ване двадцать пять. Ч т о ж, видимо, придётся пропустить пару приёмов. Таблетки услужливо прячутся на самом дне сумки до конца следующего дня. Никто в баре не обратил на неё внимания, и Ваня блаженно улыбается. На это и был расчёт. Если уж быть посредственной, то быть такой до победного конца. Серая рубашка на два размера больше, старые потёртые джинсы, туго обтягивающие болезненно худые ноги, безобразная, непримечательная култышка из спутанных чёрных волос и ноль грамма косметики. Вуаля. Вы сливаетесь со стеной. Вы гребанный кот Шрёдингера – вроде есть, а вроде и нет. Одновременно жив и одновременно мёртв. Быть ничем – сложная работа, но Ваня справляется, мысленно пожимая руку отцу и отдавая честь в ироничном полупоклоне братьям и сестре. Идите нахуй. «В тебе нет ничего особенного». А вот парень напротив, так, видимо, не считал. Ваня тянет губы в болезненной, но насмешливой улыбке. Самоирония – её верная подруга. - Ты особенная, - пьяный голос заплетается, и Ваня едва слышно цокает языком, - я сразу обратил на тебя внимание. Мужская рука грубо, с глухим звуком, опускается на её бедро, поглаживает приторно долго, прощупывая почву. Когда Ваня не выказывает недовольства, впрочем как и удовольствия, рука плавно переходит на талию, заставляя Ваню - нет-нет - а слегка нахмуриться. Ваня равнодушно улыбается и позволяет ему наклониться ближе. Мужчина тяжело опирается на барную стойку, и у Вани мелькает мысль о том, что если его пьяные тяжёлые руки вдруг соскользнут, и он завалится на неё, какая-то кость в её организме скорее всего сломается. Резкий, непривычный запах алкоголя просто дух вышибает, но на лице Вани и мускул не дрогнул. - Ты необыкновенная, ты знала это? – конец фразы сливается в шёпот, - Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя прекрасные карие глаза… Щетина неприятно царапает тонкую кожу, а его волосы пропитаны душным табачным запахом, но Ваню раздражает совсем не это. - Трахни меня уже, - голос Вани ровный, бесцветный и, может быть, чуточку усталый. Как будто бы она не сразу согласилась на подобный исход. Спектакль прекращается. Ваня встаёт первая, строго кивает, когда слышит глухое «Ко мне». Бармен провожает их обеспокоенным, напряжённым взглядом. Кого-то он Ване напоминает со своими хмурыми тёмными бровями и крепко сжатой челюстью, но мысли об этом поспешно и легко выветриваются из головы, возвращаясь рассеянно к насущным вопросам по типу «а хватит-ли мне денег на такси».

***

Ваня ласково проводит кончиками пальцев (затронутые мозоли откликаются приятной болью) по родным струнам. Уголки губ дёргаются, но в улыбку не превращаются. Улыбка читается в глазах. Щемящая нежность и болезненная тоска наполняют Ваню, когда она берёт в руки смычок. Скрипка тоже является её подругой. Самоирония идёт определенно после. Бывали дни, как сегодня, когда Ваня вдруг одёргивала себя обеспокоенно, понимая, что её жизнь превращается в тупое, нудное расписание. 12:30 – приём таблеток 16:30 – приём таблеток 20:30 – приём таблеток 01:30 – 07:00 – сон А что между? Панические нотки успели окрасить мысли Вани в яркие цвета, впервые за долгое время. Когда всю твою жизнь начиная с глубокого детства тебя пытаются сделать ничем, подавить, втоптать в землю, задушить грубо своим безразличием и презрением, постепенно ты начинаешь верить, что тебя просто не существует. Вани нет на самом деле, это не девушка, не существо даже, а какой-то глюк в сложной системе Вселенной. Сбой в полях реальности или как-то так. Ваня с точными науками и не дружит. Но. Лихорадочная попытка вспомнить, в чём смысл её нахождения здесь увенчалась-таки (а можно-ли это так назвать?) успехом. Первое, что вспомнилось Ване – конечно же скрипка. И все мелочи с ней связанные. Тёплая, как рассвет, улыбка мамы и гордость в её глазах, когда девятилетняя Ваня пищит восторженно: «Я собираюсь стать необыкновенной» (в этот момент забывается как-то объективное «она робот, у неё в программе заложено быть твоей матерью». Почти забывается. Предательский болезненный уголёк колет всё же где-то в груди). Синяя вспышка и характерный глухой хлопок, раздающийся прямо за дверью ваниной комнаты. Ваня улыбается и закусывает губу, чтобы не рассмеяться, но играть не прекращает, чтобы не спугнуть Номера –я – не - люблю – музыку – Пять. Не показать ему, что она слышит его. Лютер, направляющийся в комнату одной из своих сестёр уверенно и поспешно, вдруг спотыкается на ровном месте, когда Ваня затягивает одну из трогательных, грустных до жути, арий Баха. Замирает, слушает, на несколько секунд забывая об Эллисон, об их встрече и об отце, да и вообще обо всём. Это так непривычно, что Ваня прерывается и дёрганно, зажато оборачивается с немым вопросом «что надо?» во взгляде. И Лютер, конечно же, напускает на себя вид недоумённый, даже оскорблённый слегка, будто это не он мялся пару секунд назад неловко и робко около порога ваниной комнаты. Он испаряется мгновенно, сразу вспомнив и про Эллисон, к которой направлялся, и про отца, и про всё остальное, но у Вани до конца дня прекрасное настроение. Все остальные мысли постепенно приходят тоже. Уже не такие приятные. «Какие у тебя могут быть проблемы? У тебя даже нет способностей». «Ты не понимаешь, тебя там не было». «Может быть, у тебя просто нет таланта». «Попробуй что-то другое». Воздух наполняется душным, тягучим желанием исчезнуть сию же минуту, спрятаться куда-то подальше, в самый незаметный угол и просидеть там дни, месяцы, годы… Воздух почти всегда такой, только Ваня упрямо, но спокойно и размеренно, без намёка на агрессию, берёт в руки скрипку и играет перед комиссией. Видит прекрасно жирное, вязкое и приторно-сладостное «нет» в их глазах задолго до того, как оно будет озвучено. Ваня работала на трёх работах как-то, чтобы после покупки квартиры суметь за эту самую квартиру в этом месяце заплатить. Постоянные походы в гребанный ломбард, казалось, превращают Ваню в загнанного зверя. Паника постепенно сменяется тусклым смирением, а оно в свою очередь аккуратно вплетается тонкими стебелёчками в каждую часть жизни. Борьба за стабильную работу, которая Ване ко всему прочему будет нравиться. Горы пустых баночек из-под нейролептиков и транквилизаторов, которые валяются тут и там по всему дому. Ваня слишком устала, чтобы подняться и убрать их. Она слишком устала сегодня, слишком устала завтра, слишком устала на целый месяц вперёд… И поэтому на рабочем столе гора пустых грязных кружек, кровать не заправлена, а пыли нет только на полочках с медикаментами. Однако подавленный гнев, существование которого Ваня толком не понимает и не признаёт, постепенно превращается в чёткое осознание. К сожалению или к счастью, Ваня существует. И, видимо, пока никуда не собирается.