***
Ей нравится рисовать. Однажды Саске возвращается домой с их маленькой дочерью на руках. Крошечные детские руки тянутся к его лицу, когда он стоит на пороге дома, пристально глядя на Хинату. Что-то подсказывает ему, что это лишь начало (или, быть может, конец), и луч света пробивается через окно, под углом падая на её работу. Слишком много красного, думает Саске, и, возможно, не без причины. Дверь за ним задвигается. Она оборачивается во внезапном удивлении, её глаза — всё ещё белые, всегда белые, даже когда кровоточат — зрачки слегка расширены и смещены от центра. Она смотрит на его плечо, и он к этому привык. — Где ты был? — спрашивает Хината, слегка нахмурив брови, но её лицо не отмечено беспокойством. Во всяком случае, сейчас на нём не отражается ничего. — У Наруто, — лжёт он. Я почти час простоял на улице, держа нашу дочь и пытаясь не кричать. Хината удовлетворённо кивает, и нерешительная улыбка трепещет на её губах. — Хотару, — приветствует она дочь, распахнув руки, и Саске подходит ближе, чтобы уложить беспокойно извивающегося ребёнка в объятия жены. Простое действие становится неудобным: рука Хинаты, которой та хотела придержать ногу Хотару, сжимается на его локте, пальцы пытаются поддержать спину дочери, и всё это время Саске смотрит на её лицо — дискомфорта на нём выражено больше, чем любой другой эмоции, даже когда Хината прислоняет ребёнка лицом к своей шее и вдыхает её запах. Ручки Хотару путаются в её волосах, и Хината ворчит от неожиданного рывка. Её лицо наконец украшается улыбкой, но Саске слишком занят изучением картины, чтобы заметить это. Если он будет смотреть на неё достаточно долго, это превратится в обыденность. Но это тоже ложь.***
Хината всё ещё проводит чаепития со своей сестрой. Ханаби молча наблюдает, как она наполняет ей чашку, внимательно прислушиваясь, чтобы понять, когда остановиться; её пальцы пробегают по воздуху, словно касаясь звука. — Как отец? — спрашивает Хината, поставив чашку. Ханаби смотрит в белые-белые глаза сестры, поджимает губы, задумываясь. — Он скучает по тебе, — наконец отвечает она, обхватывая руками колени сквозь кимоно. Хината вяло улыбается, и Ханаби не нужен бьякуган, чтобы видеть её насквозь. — Не скучает, — без доли сомнений говорит Хината, делая глоток чая. — Но это прекрасная ложь, Ханаби. Ханаби приоткрывает рот, втягивая воздух, и, может быть, что-то ещё — чего ей недостаточно. — Я... — Твой чай остывает, — говорит ей сестра, привычным движением доливая из чайника. Ханаби не говорит ей, что чашка переполнена. Она просто пьёт.***
Иногда ей кажется, что она всё ещё перебинтована. Мир кипит и гудит на кончиках её пальцев, и всё же... Хината всё ещё обвязана марлей и истекает кровью.***
— Сражайся, — на низком выдохе командует он. Хината остаётся неподвижной, её пальцы сжимают рукоять куная. — Саске... Не дав ей закончить, он бросается к ней с вытянутой катаной. В порыве воздуха, пронёсшемся между ними, Хината инстинктивно поднимает кунай, но не может определить направление, и, когда лезвия скрещиваются, переносит слишком много веса на левую сторону тела; её правое запястье выгибается, слышится пронзительный скрежет стали о сталь, и катана Саске рассекает предплечье. С воплем оттолкнув его, Хината отскакивает назад и хватается за раненую руку. — Саске, что ты... — Я сказал: сражайся, — он не кричит, едва дышит, но заставляет дрожь пройти по её спине, потому что она знает этот тон (знает, что он никогда не предназначался ей, и задаётся вопросом, не сошёл ли он с ума). Хината упирается ногой в землю. — Прошу тебя, я не готова... Он снова бросается на неё, бесшумный и смертоносный. Полный решимости. Ей едва удаётся вновь отразить атаку. — Разве ты не шиноби? — на этот раз он кричит, и их лица находятся на расстоянии нескольких дюймов, достаточно близко, чтобы она могла почувствовать горячее дыхание на своих щеках. Она тяжело сглатывает. — Я не... Я не... — и не может заставить себя закончить. Саске хмурится, глубоко и резко, а затем отбрасывает её кунай, хватает свободной рукой за запястье и тянет к себе. Она вскрикивает от удивления, спотыкаясь ногами о землю, и рефлекторно дёргается назад, утягивая его за собой на траву, где они остаются на долгие мгновения, просто дыша. Просто втягивая сладковатый воздух в лёгкие и стараясь не подавиться им. Саске приподнимается над ней, удерживая свой вес на одном локте, а другой рукой всё ещё крепко сжимая её запястье. Их оружие разбросано по земле в нескольких футах от них. Хината ёрзает под ним, затаив дыхание, тянется рукой, вцепляясь пальцами в воротник. В какой-то момент он был её устойчивым якорем — её неподвижной точкой. Но сейчас она беспомощно барахтается, а он уже не полярная звезда. Не в этой тьме. — Разве ты не шиноби? — снова спрашивает он, по-прежнему твёрдо, по-прежнему требовательно, но дрожь в его голосе сообщает всё, что ей нужно знать. — Я беременна, — признаётся Хината, и воздух мгновенно покидает её лёгкие. Её пальцы отчаянно дёргают его за воротник, её кулак в его хватке дрожит, а ногти впиваются в ладонь полумесяцами. Саске опадает головой ей на грудь, прижимается ртом к ключице, ослабляя хватку на запястье, чтобы вплестись пальцами в её волосы, и единственный рваный всхлип проникает в её кожу. — Саске... Но затем он отстраняется, садится в стороне от неё, а Хината остаётся смертельно неподвижно лежать на траве. — Ты не ответила на мой вопрос. По правде говоря, ей просто нечего сказать. — Я уже не знаю, — честно отвечает она. Настолько честно, насколько вообще честной может быть честность, потому что... Она просто уже не знает. Зарываясь пальцами в землю, Саске отворачивается. Как будто это ещё имеет значение.***
Проснувшись, она понимает, что Саске уже нет в постели. Хотару всё ещё крепко спит, когда она усаживается перед мольбертом. Положив одну руку на слегка округлившийся живот, Хината рисует лицо, которое никогда не увидит.***
— Как Хината? — робко спрашивает Наруто, подбрасывая смеющуюся Хотару на коленях. Он рискует взглянуть на Саске, сидящего рядом. Тот решительно не смотрит на него. Решительно, потому что хочет, чтобы Наруто знал, что это что-то значит. Не смотрит на него, иначе ему придётся рассказать о всех мельчайших подробностях своего горя. И это просто... просто... не произойдёт. — Она в порядке, — Саске скрещивает руки. Врать стало так легко (в слепой обители это естественно — никто не может призвать к ответу). Он думает, что, наверное, слишком привык к этому. — Это не так, Саске. Что ж, тогда к чёрту. — Это неважно. Мы... мы... — он сжимает губы, позволяя словам умереть в воздухе вокруг них. Может, для них так лучше. — Это очень важно, — парирует Наруто, и его колени не двигаются, даже когда Хотару недовольно дуется. — Конечно, важно. Я о том, что она... она теперь слепая, и чёрт побери, её семья с ней больше не разговаривает, не считая, конечно, Ханаби, но кто знает, как долго это продлится? Реально, она же не просила, чтобы на неё напали, она изо всех сил пыталась одолеть этих ублюдков, и вся эта хрень о том, что от неё нужно отказаться, звучит пиздец как ненормально... Разве они не распинались об этом с тех пор, как она вышла за тебя? И тебе стоит подумать, ублюдок, что сейчас самое время собраться и нормально её поддержать, встать на её сторону перед Хиаши, потому что он отрёкся от неё в первую очередь. Мы же не слепые, мы видели, как... — он замолкает, то ли понимая наконец, о чём говорит, то ли желая просто перевести дух. Саске уверен, что где-то в этих словах есть смысл, но ему уже всё равно. Рядом слышится резкое тяжёлое дыхание Наруто. — Саске, я не это имел в виду... — Просто... заткнись. Саске напряжённо трёт виски, но это не уменьшает шума. Шума в его голове, который не прекращался с тех пор, как Сакура появилась на пороге его дома, тяжело дыша; кровь залила её грудь, руки дрожали от изнеможения или гнева (он не был уверен, она в обоих случаях выглядела одинаково). Её немигающие глаза были такими... такими зелёными, яркими и грустными, когда она обречённо опустила плечи и прошептала: «Хината». Такой шум никогда не проходит. Саске встаёт и рывком распахивает дверь. — Убирайся. — Слушай, друг, я только... — Убирайся, — повторяет он. Наруто смотрит на него мгновение, затем поворачивается к Хотару, ерошит её короткие тёмные волосы и легонько треплет по щеке. — Ещё увидимся, милая, — вздыхает он. Потом он усаживает её в кресло. И уходит. А затем Саске падает на колени перед своей дочерью, сжимает её в объятиях и... И он должен напомнить себе, что у Хотару никогда не было глаз матери.***
Хината ждёт Ханаби, стоя возле окна. Ей нравится согреваться теплом сквозь стекло, когда солнце высоко стоит в небе. Сестра опаздывает на час или около того. Собственное ощущение времени уже ускользает от Хинаты. Оно уже несущественно. Она не определяет время по дневному свету или по временам года. Она определяет его по медленно растущему животу и скучным периодам, когда Саске находится далеко. Она определяет время по теплу и холоду, и тонет сразу в обоих, когда Ханаби наконец стучится в дверь. — Извини, — говорит она, опустив взгляд и чопорно сцепив руки в замок, — я не могу побыть у тебя в гостях сегодня, Хината. Опираясь рукой на стену, Хината стоит в тёплом солнечном свете, струящемся через открытую дверь. Она закрывает глаза (потому что некоторые привычки никогда не умирают) и, когда она кивает, ей слышится звук от Ханаби — сдержанный глоток воздуха. Столь же убийственный, как и любые слова, которые их отец, возможно, вложил в уста сестры. Ханаби сжимает руки на груди, внезапно прослезившись, и делает шаг назад. Но Хината слепа только к материальному, поверхностному, физическому. Ей не нужны глаза, чтобы понять свою сестру или свой клан. — Тебе нужно идти, Ханаби. Кажется бессмысленным сообщать ей, что Хината даже не ставила чай. Это с самого начала было глупым желанием. — Отец наверняка ждёт тебя. Хината закрывает дверь прежде, чем у Ханаби успевает вырваться первый всхлип. Прежде, чем она успевает обнять свою сестру, прижавшись к её телу с выступающими костями и огрубевшими ладонями. Прежде, чем она упадёт на пол вместе с ней. Потому что в таком случае — уже не встанет. Вниз, вниз и только вниз. В эти дни причин для подъёма остаётся всё меньше и меньше. Хината упирается спиной в закрытую дверь и пытается вспомнить улыбку Ханаби. Ей уже никогда не удаётся.***
Больше, чем вопрос, увидит ли его когда-нибудь снова женщина, на которой он женился, Саске волнует вопрос, увидит ли он сам её когда-нибудь снова.***
Хотару попросила своё любимое кимоно. Сегодня день рождения Сакуры, и они планируют выйти из дома, но Хотару не перестаёт плакать, а Саске ещё не вернулся. Хината стоит на коленях перед шкафом, округлый живот выпирает из-под её халата. В руках у неё — куча ткани. В руках, которые она не узнаёт. — Фиолетовое, мама. Саске находит её такой: пальцы вцепились в рукава кимоно, расстеленных по полу, сгорбленная спина — как пронзительный крик, завеса волос прикрывает призрачно бледное лицо. Она дрожит. Её рот открывается и закрывается будто в попытке что-то сказать, но выходит только воздух. Даже сейчас она тонет. — Папе нравится фиолетовый, — тихо шепчет Хотару (будто это секрет), когда Саске обнаруживает, что она стоит на пороге их спальни и смотрит на согнувшуюся мать. — Да, — сухо отвечает Саске. Потому что больше нечего сказать. Тем вечером Хотару носит красное.***
— У неё есть бьякуган? — задыхаясь, спрашивает Хината. Пот катится по её лбу, когда она слабо тянется к своему новорождённому ребёнку, лёжа на больничной кровати. Ино поворачивается к Саске с плачущим младенцем на руках, стягивая маску с лица. — Саске, ей нужен отдых. — У неё есть бьякуган? — Хината повторяет вопрос, на этот раз настойчиво, пытаясь приподняться на подушках. Её ноги всё ещё дрожат после родов, грудь тяжело вздымается. Взгляд её пустых израненных глаз бегает по палате, и Саске никогда не желал спокойствия так сильно, как в этот момент. Сжав челюсти, Ино хмуро смотрит на него, передавая ребёнка из рук в руки. — Ей нужен отдых. Теперь это звучит как приказ. Если бы только отдых был таким лёгким. Если бы только они могли спать и никогда не просыпаться. Видеть сны по желанию. Или вообще не видеть. Саске не уверен, что было бы лучше. Он хочет только отдохнуть. Ино выходит из палаты, и Саске смотрит на свою вторую дочь. — У неё есть...? — Хината устала и не может закончить вопрос. Не то чтобы это важно. Саюри моргает, открывая свои молочно-белые радужные оболочки, смотрит на него с интересом. Позже, той же ночью, пока Хината спит в неудобной обстановке больницы, свернувшись на кровати с крошечной белоглазой Саюри на руках, Саске возвращается домой и стоит в странной тишине гостиной. В мгновение ока мольберт Хинаты пролетает через всю комнату, дерево раскалывается на щепки, краска растекается по дальней стене, полотно за полотном смутные, почти безликие рисунки порхают по тёмной комнате. В конце концов Саске падает на колени и кричит — надорванно, до боли в груди. И этого Хината никогда не увидит. Но не потому, что перестала смотреть.***
Иногда он ненавидит её. Он уже не может признаться самому себе, в какие моменты лжёт.***
— Клану Хьюга здесь не рады, — Саске подходит к палате Хинаты, держа за руку Хотару. Ханаби, стоявшая неподалёку от закрытой двери, поворачивается к нему. Где-то там дремлет её сестра, её вторая племянница... где-то — может быть, внутри палаты, а может, уже спрятана в каком-то месте, где Хьюга не смогут её найти. Если такое место есть. Ханаби наблюдает за тем, как юная Хотару без страха стоит рядом со своим отцом, а её отец... её отец тоже не боится. И это, пожалуй, всегда было поражением Учиха. Но Ханаби здесь не для этого. — Как она? — Это не твоя забота. Она подходит ближе, нерешительно цепляясь руками за ремешок своей сумки. — Я просто... я просто хотела... — Скажи Хиаши, что Учиха тоже способны позаботиться о себе. Рука Саске крепко сжимает ручку Хотару, и девочка с любопытством рассматривает Ханаби своими большими тёмными глазами. — Папа, кто она? «Я твоя тётя, малышка», — не говорит она. Желает. Но знает, что не должна. В конце концов это не имеет значения, потому что Саске отвечает за них обоих: — Никто, Хотару. Ханаби не в силах возразить. Хотару продолжает смотреть на свою неизвестную тётю и вдруг замечает нефритовый браслет на её запястье. — Красивый, — удивлённо говорит она, указывая на него пальцем. Посреди белого коридора наступает миг тишины, и каждый из них задаётся вопросом, как всё дошло до такой точки, как Хината стала мостом и провалом между ними. Ханаби думала, что она всегда будет рядом, как и Неджи (в итоге его не стало рядом). Раньше она думала, что быть Хьюга тоже что-то значит (по крайней мере, так постоянно говорил отец). А сейчас она начинает задумываться, в какой именно момент она перестаёт быть «Хьюга» и начинает быть «Ханаби». Это занимает у неё некоторое время, но она внезапно понимает, что её сестра уже задавалась этим вопросом. И это был ответ. Этот момент, когда она лежит в госпитале с новорождённой дочерью на руках, её муж стоит за дверью рядом с её сестрой, с сестрой, которая настолько же Хьюга, сколько любой из них (или, может быть, недостаточно, хотя Хината не может винить свою слепоту в том, что упустила это). И где-то в глубине души у каждого есть это обострённое чувство опасности, потому что они все знают, что Хьюга могут о себе позаботиться, и это значит... Это значит... Когда Ханаби было семь лет, Хината подарила ей нефритовый браслет и сказала, что это её обещание всегда защищать её. Её обещание как сестры. Ханаби всегда знала, что Хината была большим, чем её глаза. Даже когда этого не понимал их отец. — Тебе он понравился? — спрашивает она свою племянницу (свою племянницу, свою невинную, нетронутую, незнакомую племянницу). Потрясая запястьем с браслетом, она смотрит, как красивая вещица позвякивает в ответ (она думает, что знает, почему Хината закрыла эту дверь сейчас, она думает, что знает). Ханаби приседает на корточки перед Хотару. — Моя старшая сестра подарила мне этот браслет, когда я была очень, очень юной. — У тебя есть сестра? — глаза девочки широко распахнутые, ничего не знающие и такие не белые. — Да. У Ханаби есть возможность взглянуть на Саске, стоящего над ними, но он молчаливый и тёмный. И это всё, что она о нём знала (на самом деле она вообще никогда не знала его). — У меня теперь тоже есть сестра! Хотару полна ликования и гордости, и Ханаби больше всего на свете желает, чтобы она никогда не теряла эту радость в своём голосе. — Я знаю, — говорит она, и голос её невольно дрожит, а глаза увлажняются. Качая головой, она снимает с запястья браслет и протягивает его девочке. — Это обещание, понимаешь? Всегда быть рядом. Всегда защищать друг друга. Хотару вопросительно поднимает голову. Саске хмурится, но молчит. — Может быть, однажды ты дашь то же обещание своей сестре, — Ханаби вкладывает браслет в маленькую детскую руку. Ханаби думает, что в некотором роде, возможно, проще было бы вообще никогда не иметь сестры. Но потом она вспоминает, что на самом деле они всегда были друг для друга просто «Ханаби» и «Хината». Не «Хьюга». И если в этой жизни что-то имеет значение, она уверена: так и есть. Ханаби сжимает кулачок Хотару вокруг браслета, встаёт, чтобы напряжённо и медленно поклониться Саске, а затем уходит. Саске смотрит в конец пустого коридора ещё долгое время после того, как она покидает его. За дверью Хината приглушает слёзы подушкой.***
Он находит её в затемнённой кухне, стоящей лицом к окну, будто она может почувствовать лунный свет, каким бы тусклым он ни был. Она слышит его приближение, всегда распознаёт его шаги, и всё же беззащитно обнимает себя руками. — Как меня зовут? — шёпотом спрашивает она. На оглушающе долгую секунду, когда Саске останавливается прямо позади неё в тенях их дома, его охватывает нарастающая паника. Она слегка оборачивается, устремляя взгляд через плечо, но он всё ещё расфокусирован, всё ещё направлен на его подбородок, и Саске так устал быть невидимым (даже зная, что это эгоистично с его стороны). — Саске, — умоляет она, и он понимает, что она сломила его или, может быть, он сломал её. Или, возможно, они с самого начала не были целостными. И почему-то в этом видится больше правды. Но он так привык обвинять во всём слепоту, когда сам был тем, кто перестал видеть. Он сомневается, что может вспомнить, как она выглядела, когда он был влюблён в неё. — Как меня зовут? — снова спрашивает она. Он собирается ответить «Учиха», потому что они долго боролись за это в своей жизни, потому что она заслуживала имени, которое точно так же заслуживало её, но тогда... Бледные спокойные глаза смотрят на него в ответ, и Саске думает, что, наверное, обязан сказать ей другое. Он должен ответить ей «Хьюга», даже если это причинит ему боль. — Как меня зовут? Это приходит к нему воспоминанием. Чем-то, что он всегда знал, но о чём не слишком много думал. Не старался удержаться за это, пока оно внезапно не исчезло. Пока внезапно не стало самым важным, что ему когда-либо приходилось запомнить. Звуком на его языке, тем, как это слово ощущалось во рту, вкусом всего, за что он боролся, по чему тосковал и за что истекал кровью. — Хината... Словно прерванное дыхание, его лёгкие наполняются этим именем, захлёбываются этим, погружаются в него. — Хината. Она полностью поворачивается к нему, и теперь — теперь луна яркая, думает он. — Спасибо, — произносит она. Её рука тянется к нему, нащупывает его грудную клетку, поднимается выше, проводит по щеке. Мягкая благодарная улыбка. — Иногда я забываю. Наклоняясь, чтобы поцеловать её, жёстко и беспощадно, Саске думает, что всегда был эгоистом. Звук её удивления заглушается его ртом, и после этого наступает тишина. Ничего, кроме их дыхания. Его руки сжимают талию Хинаты, придвигая её спиной к стене. Он жаден с ней, но она приветствует это, лишь тихо вздыхая, когда он торопливо стягивает с неё одежду, впивается пальцами в кожу, прикусывает губу. — Иногда я забываю. Саске с низким рыком притягивает её за бёдра к себе, скользит ртом по ребристой поверхности горла. Он никогда не нуждался в ней так, как сейчас. — Хината, — он дышит в её кожу: в углублении ключицы, на стыке плеча и шеи, во впадинке меж грудями, на внутренней стороне запястья. Дышит ей прямо в рот, лишённый воздуха между ударами сердца. — Хината. Безумно. — Напомни мне, — всхлипывает она ему в губы. Он делает это.***
Саске замечает её на другом конце комнаты. Кажется, она остановилась на полпути, поднеся стакан ко рту, будто что-то забыла. Внезапно он вспоминает, как она выглядела, когда он был влюблён в неё. И этот вид не сильно отличается от того, какая она сейчас. Хината поворачивается к нему, и впервые её взгляд падает прямо на него. Что-то похожее на узнавание проявляется (или почти проявляется) на её лице. И в этот краткий миг Саске обретает здравомыслие. Но затем она снова отводит взгляд. Мир не стоит на месте, и она тоже. Но, возможно, это ложь. Саске наконец-то учится распознавать её. Они никогда по-настоящему не снимают повязки.