Дом на расстоянии вытянутой руки

До Окаямы остаётся шесть часов езды, когда однообразные пейзажи за окном, смазанные темнотой ночи и скоростью их автобуса, перестают быть сколько-нибудь интересными. Спящие лица сокомандников – немного глуповатые и оттого забавные, уже заполнили галерею и только ждут своего часа. И даже Комори – последняя его надежда, жертвенно обещавший бодрствовать вместе с ним всю дорогу, уснул приблизительно на середине фильма, который они смотрели вместе, – Суна будить не стал, забрал наушник и досмотрел в одиночку. Утром Мотоя будет бесконечно сыпать извинениями и в первом же магазине рядом с отелем купит самую большую коробку фруктовых желейных палочек. Для него всё ещё загадка, откуда Комори знает (даже его любимую фирму?), но подозрения всё же имеются. Впрочем, он и не против. Кто вообще будет против бесплатных угощений? И даже заговорщицкий взгляд Мотои и его елейное «ну мы же почти семья» ради сладостей можно перетерпеть. Суна устало вздыхает и в очередной раз нетерпеливо включает дисплей телефона – до Окаямы всё ещё шесть часов, когда ему приходит уведомление о новом сообщении. Губы невольно растягиваются в крошечной улыбке.       «Привет». Простое и безликое, без единого милого смайлика и даже дежурного для такого времени вопроса «спишь?». Знает, что не спит. Суна глаз сомкнуть не может в дороге, судорожно подскакивая на каждой попавшейся под колёса кочке, и из-за этого жалкого полудрёма чувствует себя ещё хуже, чем если бы не спал вовсе. Осаму знает об этом ещё со старшей школы, и ни разу за семь лет жизни и сотню поездок не забывает уделить ему время. Суна не надеется, что все шесть часов пути он проведёт с ним – помнит, Осаму завтра на работу: с утра и до вечера на ногах, на кухне, в самом центре кипящей жизни, с единственным крошечным перерывом, на который, по их просьбе, Мию выгоняют его собственные сотрудники. Но отвлечься хоть на чуть-чуть всё равно каждый раз приятно, и Суна печатает ответное:       «Привет», которое оказывается моментально прочитанным. В голове сам собой возникает привычный образ: Осаму, полусидящий в их широкой постели в полной темноте, завернутый в одеяло по самую шею – наружу показывается только рука, с зажатым в ней телефоном, на котором единственная открытая вкладка с их диалогом.       «Прости, Сакуса уже заснул, не могу позвонить». Да. И Сакуса по левую руку от Саму, укрытый только лёгким одеялом – хотя именно из-за него форточка в спальне никогда не бывает закрыта. Суна тихонько фырчит. Он и не надеялся перехватить пару сообщений от Сакусы почти в час ночи. Удивительно, как тот вообще доползает до дома после тренировок – многочасовых с командой и после, своих собственных, особых, о которых им почти ничего не рассказывает. Суна такого зубодробительного упорства не понимает – Сакуса один из лучших волейболистов, которых ему доводилось встречать, забравший себе все первые места сначала школьных, а затем и университетских рейтингов, но тот на все их попытки себя затормозить только отмахивается. Качает головой и упрямо стремится дальше, выше, больше. Говорит, так надо. Говорит – или всё, или ничего. И возвращается домой позже обычного, выжатый настолько, что промахивается даже с приветственным поцелуем: попадает то в щеку, то в веко. Суна не понимает. Но ему и не обязательно понимать всё, чтобы находить очаровательным, как Сакуса чуть краснеет от своих промахов и резко выдыхает, когда Суна, неудовлетворенный такой лаской, впивается требовательным поцелуем ему прямо в губы. Сакуса всегда закрывает глаза, Суна – никогда, и потому может уловить крошечный момент в конце, когда чужие ресницы чуть подрагивают, а мутный взгляд пару мгновений беспокойно бегает вокруг, стараясь сфокусироваться. Такой чувствительный.       «Но он просил передать, что будет болеть за тебя». Кто бы сомневался. Суна довольно ухмыляется.       «Только за меня?»       «Он так сказал». Прямолинейная честность Осаму слишком очаровательна, чтобы Суна мог удержаться от лёгкого поддразнивания.       «Хорошо, я так и передам Комори». Он даже может представить, как Осаму демонстративно закатывает глаза.       «Не будь засранцем». Комори рядом с ним, словно почуявший упоминание всуе, недовольно заворочался, сильнее кутаясь в форменную олимпийку, и тихо пролепетал что-то несвязанное, не прерывая сна. У Сакусы тоже была эта странная особенность – они с Саму пару раз записывали его бормотание на диктофон, тихонько посмеиваясь между собой, но ему никогда об этом не рассказывали. Чувствительный. Только притворяется большим и страшным, вечно недовольным, а на деле неловко жмётся от ласковых слов, и тихонько вздрагивает от внезапных прикосновений, но с каждым днём всё меньше. Почти сразу расслабляется, когда понимает, что это кто-то из них двоих. Суна в такие моменты чувствует себя особенным, практически избранным, и прячет довольную ухмылку в сгибе чужой шеи. От нахлынувших воспоминаний тоскливо тянет домой. Саму на другом конце, как будто почувствовав его настроение, пишет:       «Хочешь фото?» И, не дожидаясь ответа, присылает несколько: Сакуса, уткнувшийся лицом в подушку, с голой спиной не скрытой под одеялом – Суна еле заставляет себя перелистнуть дальше, залипнув на бугры мышц, отчетливо различимых даже в отсутствии освещения в комнате. Следующая уже с Осаму в кадре, и он не сдерживает тихого смешка. Как и думал – завёрнутый в одеяло, сонный, но с упрямой морщинкой меж бровей, так и хочется разгладить её пальцем. И третья, последняя – Суна почти скулит от несправедливости – их сцепленные руки с короткой подписью: «Тебя тут не хватает». Пришли он сейчас даже самую развратную интимную фотографию, это не ударило бы больнее, чем такая непосредственная нежность. Суна устало сжимает переносицу пальцами и кидает взгляд на время. Пять с половиной часов до Окаямы, почти трое суток до возвращения домой, и стопроцентное желание высадиться посреди дороги и пойти обратно пешком. Какого черта они с ним делают.       «И кто из нас ещё засранец, Саму?» Он надеется, что от сообщения не слишком разит его унылым отчаянием. И тут же сам себя поправляет – пытаться скрыть что-то от Осаму заранее проигрышный номер. Иногда ему кажется, что его парень телепат, или что они – разрозненные части чего-то, бывшего когда-то целым. С Осаму так просто, что временами он не может вспомнить, как жил до встречи с ним.       «Только не говори, что крутой парень Сунарин расклеился от парочки трогательных фото». Суна думает, что отправить ему фото тоже, довольно честно, и переключается на фронтальную камеру, с елейной ухмылкой демонстрируя средний палец в кадре.       «Не дождешься».       «Так-то лучше». Суна подпирает щеку ладонью и переводит взгляд в окно, в котором отражается его до ужаса довольное лицо. Думает – ему повезло. До возвращения домой всего трое суток из бесконечной тысячи, что есть у них троих впереди. И когда он вернётся с очередной победой, Саму обязательно приготовит вкусный ужин, а Сакуса устроит им расслабляющую ванную. После, они втроём завалятся спать – Суна обязательно выклянчит себе место посередине, даже если в этом не будет особого смысла и он заснёт быстрее всех: от усталости, от ощущения тепла и приятной тяжести двух рук, обвивающих его талию. Он пишет уверенное:       «Иди спать, Саму, уже поздно», с полным ощущением, что следующие пять часов пройдут как один. Он может это пережить.       «Ладно». — Уже почти закрывает диалог, когда приходит уточняющее: «Нормально?». Не может сдержать ласковой ухмылки. Волнуется всё-таки.       «Ну и кто из нас двоих расклеился, крутой парень Мяясаму?» Виртуальная ручка смешно подпрыгивает буквально пару мгновений, прежде чем ему приходит настойчивое:       «СПОКОЙНОЙ НОЧИ». Он приглушенно фырчит в ладонь, чтобы не потревожить окружающих, и откладывает телефон в сторону, прикрывая глаза. До Окаямы остаётся пять с половиной часов, когда он перестаёт считать.