Смерть джентльмена

      Чудовища везде. Из каждого темного переулка доносится их пронзительный рев, зловещий вой и скрежет когтей. Даже скрытые от глаз, насытившиеся человеческой плотью, они оставляют неисправимый, ни с чем не сравнимый след, подобный проказе на прекрасном лице Ярнама. Мех в лужах, почерневших от свернувшейся крови, борозды на стенах домов, лужицы зловонной слюны и экскрементов, обрывки окровавленной одежды, разорванной изнутри. Все это окружает нас каждый день, не отпуская ни на минуту, преследуя даже в краткие моменты снов, и даже алкогольный угар и забытье морфия не может прогнать омерзительные видения клацающих зубов и глаз. Все еще несущих след угасающей человечности.       «Они не люди. Многие перестали быть людьми задолго до знакового мига. Не стали зверями, просто кровь обнажила их нутро»       Не могу пошевелиться. Поднялся ветер, и небеса наполнились пепельными хлопьями. Они ложатся на лицо, пачкают потертый, но все еще презентабельный желтый плащ. Ветер забивается под складки кожаной кирасы, замаскированной под жилетку, но я не чувствую холода. Не помню, чтобы я вообще хоть раз его ощущал после трансформации. Слишком сильно изменился организм, слишком высоко поднялся температурный порог, слишком тусклым стал отклик нервных окончаний на коже — жестокая плата за сверхчеловеческую силу и ловкость.       Сжимаю в руке красивый когда-то охотничий колпак-треуголку. Растрёпанные волосы щекочут лоб, но нет сил сдвинуть их. Нет сил ни на что. Опускаю взгляд и на миг замираю, глядя на валяющуюся в траве пилу-топор. Грубое оружие давно не блестит, покрытое слоем запекшейся крови, кусочками костей и внутренностей. Затупившиеся зубья забыли блеск кровавика за долгие месяцы бесконечной охоты. Я почти ненавидел его, почти презирал грязную грубость и мерзкую примитивную простоту. Пила-топор уродлива, подобна клыкастой пасти зверя и я, орудуя ей, сам ощущал себя зверем. Примитивным, грязным, тупым и жестоким. А когда кровь из огромных ран заливала с головы до ног, от чудовища меня не могли отличить и друзья. Вновь пожалел, вновь проклял день, когда по глупости сломал любимый трость-хлыст. Ах, если бы у меня было время его починить и вновь пустить в ход, все могло бы быть иначе.       «Глупые фантазии. Ничего не могло быть иначе»       Тяжело вздыхаю, опуская лицевую повязку ниже подбородка и, медленно облокачиваясь на надгробие, прижимаюсь лбом к холодному камню. Не хочется ничего. Даже спать — хоть и мечтал об этом всего час назад.       Закрываю глаза и воспоминания накатывают черной волной. Я знал: это случится. Каждый день видел доказательства неизбежного рока. Но… почему же этот мерзкий ком не сходит с сердца? Почему стою без воли и сил, с чувством будто Великий мановением руки содрал кожу с моего тела. И все как во сне. В одном из тысячи кошмарных снов, преследующих меня каждый день с момента трансформации.       Стискиваю зубы от боли, пальцы впиваются в камень надгробия, скрежещу зубами. Боль не утихает, ком растет, точно приливная волна. Пальцы заползают в волосы, едва не вырывая их с корнем. Не хочу открывать глаза, не хочу вновь смотреть на них. Обезображенных, разорванных, заколотых и оскверненных. Не хочу снова их видеть. Не хочу видеть их такими. Золотистые волосы побагровели от крови и мозгов, нежные руки изломаны, улыбка ангела теперь гримаса дьявола, раздутая и окровавленная. Дыра в груди, где было золотое чувственное сердце. Почему?       «Почему?» — Почему?! — крик вырывается из груди. Стая ворон-мутантов взлетает из-за угла и громко падает с парапета в грязь, издавая режущее звук карканье. Измазанные в слизи перья липнут на камень надгробий и статуй, алые глаза смотрят на меня с потаенным ужасом и голодом. — Будь ты проклят! Разорви тебя дьявол, сучий ублюдок! Да чтоб вас всех забрал ад! Ненавижу вас! Ненавижу всех!       Острая вспышка боли отрезвляет. Острые камешки и белесая пыль слипается с кровью на плаще. С минуты стою точно помешанный, смотрю на разбитое лбом надгробие. Теплая кровь струйками стекает по лицу, соленым медным привкусом остается на губах. Горько усмехаюсь, падая на колени. Взгляд вновь касается пилы-топора. — Ну дружочек, посмотри во что ты превратил меня. Арх. Пасть зверя, хе. Нет другого оружия, говорил он. Да будь он трижды проклят… будь он проклят.       Все могло быть иначе, сохрани я верность традициям Лиги. Потерял голову, поддался опьянению крови, уступил место в сердце примитивному и грязному, животному началу. Перестал быть человеком, перестал быть джентльменом и теперь — осталась лишь оболочка. Пустая оболочка, скрывающая недостойное животное. Зверя в душе.       А ведь я мог удержаться. Мог, как Вальтер, остаться верным завету Лиги. Мы — основатели Лиги джентльменов-охотников свято верили в спасительную силу стиля и официоза. В культуру человечества, считая ее железной стеной, отделяющей человека от животного. От зверя в душе. Мы носили яркую и элегантную одежду, дорогие плащи из прекрасной шерсти и дорогой кожи. Вычурные открытые цилиндры, золотые часы на цепочках. Нашим оружием были трости-хлысты — истинное оружие джентльмена. Жизнь с охоты на бал, смахнул кровь с плаща и на выставку, в галерею, критиковать холсты художника, а затем самим становиться художником кровавого искусства. Не бой со зверем — но элегантный танец. Раз-два-три — два удара, раз-два-три — в хлыст, широкий взмах и удар, а затем изящный отход и выстрел. Или бросок сверкающих метательных ножей, покрытых ртутным ядом. Кровь кипит, плащ тихо шелестит в такт движениям, рев зверя и нескончаемый гул фортепьяно смешиваются в голове. Стиль, танец, официоз, искусство — мы никогда не станем чудовищами. Мы над ними. Как жаль, что я это все потерял и больше не смогу вернуть назад. Черта пройдена. Я сунул душу в пасть внутреннему демону и от тот вырывал ее с корнем. — О друг мой, прости меня. Что же я наделал? — прошептал я, стискивая зубы от болезненного кома на сердце. — Не уберег. Не выручил. Не подставил плечо.       А должен был. Должен был спасти. Или хотя бы остаться рядом в самый страшный час. Напомнить о том, что он еще не потерял. Но не успел. Не пришел — слишком увлекся убийствами ликантропов у моста. Жажда крови затмила разум, и я стал причиной страшной смерти последнего героя в этом проклятом городе. Смерти грязной, недостойной и позорной.       Он превратил мою жизнь в бесконечную череду испытаний. Самые страшные твари нападали на нас и, сражаясь с ним бок о бок, я жил долго и несчастливо. Но жил, оставался живым. Оставался человеком.       Я медленно поднимаюсь, сжимая в руке пилу-топор. Боль невыносима и остается одно: превратить ее в ярость. В эту последнюю ночь, под полной луной, старый охотник убьет столько, сколько сможет. Каждого проклятого в этом омерзительном городе. Каждую искаженную душу! И я не успокоюсь, пока последний тронутый проклятием Чумы Зверя не станет разрубленным в клочья трупом! Все до единого! — Хенрик! О Великие, мне жаль.       Голос знаком. Женщина, такая же старая, как и я. Несущая на плечах такое же невыносимо-тяжелое бремя. Клинки в ее руках сверкают замогильным огнем, черные перья накидки поглощают свет луны, зловещая маска-клюв скрывает лицо, когда-то способное тягаться красотой даже с обликом Марии.       «Зачем она здесь?» — Им не помогут твои сожаления, Эйлин. Я должен похоронить их и продолжить охоту. Убить всех. — Нет, — резко отвечает она. — Для тебя охота на сегодня окончена. Я не могу позволить тебя пуститься в кровавую жатву. Не хочу видеть тебя безумным монстром, Хенрик.       Я вновь опускаю взгляд на тела тех, кто был мне дорог. Гаскойн с дырой в груди, обезображенный и оскверненный проклятием и его нежная жена, изломанная и искалеченная. Ограбленная — на шее не было любимой броши. А среди разбитых и опаленных плит поблескивали шестеренки разбитой в дребезги музыкальной шкатулки. Она права. Я чувствую, как уродливые лианы безумия разрастаются в глубине мозга, ощущаю почти острую, невыносимую жажду увидеть свежепролитую кровь. Чувствую ком на сердце, готовый излиться потоком чистой, сводящей с ума ярости. Для меня все кончено.       Липкий пот выступает на коже, скрежет зубов раздражает, но остановиться не могу. Не осталось ничего. Ничего, кроме смерти. Я натягиваю на лицо повязку и медленно поднимаю шляпу с земли. — Хенрик, не нужно. Незачем доводить до такого.       Я молча водрузил колпак-треуголку на голову, пальцы крепко впились в рукоять пилы топора. Казалось: чувствую рукоять каждого метательного кинжала под плащом. Я не могу позволить себя убить. Нужно охотиться, нужно отомстить чудовищам за Гаскойна и его семью. Нужно убить их всех и, лишь после этого смерть настигнет и меня. Я — охотник. — Хенрик, поговори со мной, — с болью в голосе сказала Эйлин. — Вспомни Лигу! Не сдавайся!       Но я не сдался. Просто принял неизбежное. Ярнам перестал быть городом людей, местом для леди и джентльменов в плащах. Теперь это царство чудовищ. Кровавая обитель хищников, пожирающих друг друга ради крови и упоения чистым, незамутненным моралью насилием. Я остался один. Мне больше нечего терять, остается только забрать побольше. А лучше: всех, до единого!       Бросив последний взгляд на обезображенные тела, я сказал будто сам себе: — Достаточно слов. Охота. Должна. Продолжаться. Вечно! — Прости меня, старый друг.