London Boulevard: The Green Fairy

      Дверь в подвал заколочена крест-накрест какими-то стрёмными деревяшками. Кажется, в прошлый раз, когда он их видел, они были шпалерами для цветов.       — Какого ещё говна на лопате принесла наша чудесная и прекрасная жизнь за минувшие сутки, за что пьём? — мрачно интересуется Митч, падая за стол рядом с невозмутимо надраивающим револьвер Джорданом, заглядывает в самого мирного вида уютную красную чашку в белый горох. — Что, абсент, серьёзно?       Он крутит чашку против часовой стрелки:       — Не боишься улететь на небо, вслед за этой божьей коровкой?       — Не боюсь, — гудит Джордан, растягивая слова сильнее обычного, и Митч понимает, что его богемный приятель пьян просто в умат, — я как раз что и собираюсь… полетать.       — Второй поворот направо, а дальше прямо до самого утра?       — Именно, дорогой мой, именно. Я просто коплю хорошие мысли. Накачу… накоплю… и полечу.       — А как же пыльца фей? Питер жульничал, когда говорил, что надо всего лишь подумать о чём-то приятном.       — Именно, именно. А что бы я вдруг пригласил Зелёную Фею в гости?!       Митч, прищурив глаза, гипнотизирует изумрудную жидкость с тонким и приятным запахом, навевающим фантазии о хороводах огней Святого Эльма на болотах, о мелодичном перезвоне колокольчиков в лунные ночи среди холмов, о звуках свирели, звонком смехе, шорохе разнотравья, шелесте листвы, заслоняющей белый мёртвый диск ночного светила…       И веренице мертвецов, шлейф из которых всё растёт и растёт за твоей спиной, пока ты отчаянно продираешься через эту жизнь. Собственно, каждый дополнительно прожитый тобой кусочек жизни — это ещё плюс один мертвец позади. Ты можешь прекратить это в любой момент — превратись сам в одного из чужого шлейфа.       — Для меня найдётся ещё порция пыльцы фей?       — Конееееечно, — Джордан извлекает откуда-то из-под стола характерную бутылку, щёлкает ногтем по толстому стеклу: — Настояно на пыльце фей… путём сгущения… брожения… воображения…       Он неожиданно осмысленно смотрит на Митча, недрогнувшей рукой опрокидывающего в себя полкружки волшебного зелья.       — Я верчу в голове сценарий, — ещё более неожиданно заявляет Джордан, и Митч отчётливо икает, и Джордан, конечно же, тут же предполагает, что это от обиды, что мало налили, в чём он незамедлительно исправляется, подливая в Митчев стакан ещё на треть.       — Что ты делаешь, — вяло сопротивляется Митч, — у меня были грандиозные планы, типа, я — карающий меч, я — божество отмщения… я — тьма, я — смерть… летящая на крыльях ночи…       — Отличные планы! — одобряет Джордан. — Мы с тобой устроим всё, как надо, а потом — снимем фильм. Ты будешь главный герой. И конечно, будет Шарлотта. Я сделаю её моложе и красивее, чтобы ты не выглядел совсем уж альфонсом на фоне богатой престарелой актрисы. Чьи гормоны внезапно пробудились, как только твои туго обтянутые джинсами яйца и зад нарисовались у нас во дворе.       Он задумчиво чешет подбородок, и невнятно бормочет что-то про то, что собственную роль сделает «белее и пушистее».       — И Ганта, — еле выговаривает Митч, начиная склоняться к мысли, что смерть если к кому и прилетит на крыльях ночи, то только к самому Митчу.       — Ганта сделать белым и пушистым? — моргает Джордан. — Нет я конечно в курсе ваших чрезвычайно сложных отношений но…       — Ганта сделай… старше. Лет на десять. И толще. Фунтов на тридцать. Нет, сорок.       — А ты столько выдержишь? — хихикает Джордан, что-то черкая в блокноте, и Митч обращает на него исполненный укоризны взгляд. — Ну ладно, ладно, как пожелаешь…       — Не жалко будет, если его вообще убьют, — прозрачно намекает Митч, и заговорщически подмигивает косым от опьянения глазом.       Кажется, Зелёная Фея уже здесь. И она заявилась с дюжиной своих зелёных сестёр. Возможно даже, что некоторые из них — мальчики.       Лепреконцы, — с тревогой думает Митч. Конечно, ведь зелёные фейри, если они мальчики — это всегда лепреконцы.       Ага! — ликует Митч. А ведь если это лепреконцы, значит, где-то рядом горшок с золотом!       Несколько горшков, — подумав как следует, в итоге заключает Митч. Ведь лепреконцев тут явно больше одного, значит, и горшок с золотом — далеко не один!       — Эй, Митч, Митч, дорогой! — Джордан недовольно щёлкает пальцами перед носом своего приятеля. — Митч, Митч! Земля вызывает Митча! Митч, ответьте земле!       — Митч на связи, — ненатурально бодрым голосом отзывается Митч, а Зелёная Фея, вальсирующая вокруг его головы с кем-то из лепреконцев, сдавленно смеётся, прикрывая рот ладошкой.       А. Не рот. Зубки. Даже, можно сказать, клычки.       У фей бывают такие зубы?! А, ну да. Зубная же фея. Конечно. Феи обязаны быть клыкастыми.       — Разгерметизация, — внезапно извещает Митч. — За бортом космос. И тьма. И смерть. И на крыльях… зелёных крыльях. Летает фея. Ты пойдёшь со мной за горшком с золотом?!       — Конечно, — обижается Джордан, — как ты мог подумать, что я оставлю тебя в этой миссии одного!       И Митч так тронут, что даже промакивает увлажнившиеся глаза рукавом.       — А где он? — вкрадчиво спрашивает Джордан, и, видя, что Митч начинает усиленно соображать, о чём идёт речь, поясняет: — Ну, горшок?       — У Ганта, конечно, — недоумевает Митч.       Что, разве Джордан сам не видит?! Вон она, Зелёная Фея, полетела, порхая крылышками, и манит рукой за собой. Лепреконцы уже построились ровными колоннами и бегут впереди, показывая дорогу. Надо просто следовать за зелёной пыльцой фей.       — М… а ты собирался сегодня кого-то убивать, — кровожадно напоминает Джордан, пока они долго и упорно добираются до дома Гантов, и Митч согласно кивает.       Конечно. Конечно. Ганта обязательно стоит убить.       За что?.. Ну, э.       Да за всё.       За то, что смотрел сальным взглядом. За то, как мягко клал руку на плечо. За то, что называл «моим мальчиком». За угрозы в адрес Шарлотты. За Билли. За Джо. За ту ночь, когда они с Митчем орали друг другу в лицо.       За то, что запихнул Митча в лифт, нажал на первую попавшую кнопку, а когда лифт тронулся, застопорил его, и, сунув Митчу колено между бёдер, нажал на пах так сильно, что Митч от боли, испуга и неожиданности выпалил какое-то нейтральное по смыслу междометие. Истолкованное, очевидно, не с тем смыслом («ах ты пидор ты грёбаный ну-ка резко отъебался от меня вали тыкай своим стояком кому-нибудь помоложе»), который вкладывал в это междометие Митч. Не с тем, потому что после междометия Гант прижал Митча к стенке и понёс такую чушь, что у Митча бы свернулись уши в трубочку и заполыхало бы лицо, если бы он не был возмущён и разъярён, как дракон, которому отдавили хвост.       — Миссис Гант? — галантно осведомляется Джордан, когда они (не с первой попытки, о нет, совсем не с первой), взявшись за руки, дружно шагают в проём калитки и натыкаются на приводящую в порядок кусты даму с секатором в одной руке, и с маркером, которым она что-то размечает на рейке, в другой.       — Вы принимали наркотики?! — вытаращивается на него дочка Ганта, к которой Митч несколько раз пытался подбивать клинья (а Гант рычал, ругался, и обещался кастрировать — правда, каждый раз на этом обещании он пасмурнел, насупливался, и прогонял из комнаты почему-то не Митча, а дочурку).       — Кто там, Мэгги? — склочным голосом интересуется Гант из дома, а дочурка, не понижая голоса, бодро отзывается так, что слышит вся улица, и несколько голов сразу заинтересованно поворачивается в сторону Гантова дома:       — Папа́, это этот твой ирландский краш заявился! Судя по костюму, собрался делать предложение кому-то! И накатил для храбрости, но не рассчитал. Похоже, даже меня не узнаёт. Вообще и себя-то не осознаёт, как мне кажется.       — Не осознаёт?! — неистово воодушевляется Гант, и тут же переходит на медово-елейный голосок, ласково выпевая: — Ну так пусть проходит, что ж ты гостя на пороге держишь!       — Я написал это для тебя, — сипит Митч, дрожащей рукой доставая открытку, — мои первые в жизни стихи. И последние, скорее всего. Помни меня, Мэг.       — Ты туда, — Джордан с суровым видом указывает в направлении входной двери, у которой перетаптывается с ноги на ногу, словно очень хочется посикать, толпа лепреконцев, и, заливаясь звонким хохотом, барражирует Зелёная Фея. — А я зайду сзади.       Почему-то эта словесная конструкция вызывает у Митча смутное беспокойство.       Но он настолько же сурово сдвигает брови, решительно кивает и отправляется в дом.       Не обращая внимания на ехидное за спиной:       — О, да я гляжу, пришла мне пора самоустраниться! Придётся сходить в супермаркет за биогумусом… — и тут же ядовитое воркование переходит в трубный глас носорога: — ПАПА́! Я пойду в магазин! И кофе заскочу выпить в кафе, что напротив!       А Митч вваливается в дом пещерным медведом, тут же, прямо у входа, свозит стоявшую на подставке огромную вазу — наверное, что-нибудь какой-нибудь династии Сунь-Хуй-Вчай-Вынь-Су-Хим, ваза разлетается на осколки, один из которых попадает Зелёной Фее прямо по горлу. Фея хрипит, брызжа кровью во все стороны, а лепреконцы, алчно гогоча, дожидаются, когда она грохнется на пол, и с воплями «ПИИИИИИИРРРР! ПИРРРРРРР, БРРРРРРРРАТВА!» набрасываются на неё толпой и пожирают, урча.       Разгерметизация, думает Митч, и его тут же выворачивает наизнанку.       Он блюёт на столешницу из натурального, явно блаародного камня, перед огромным панорамным окном, через которое видно улицу.       На улице Мэгги — о, женщины!.. вам имя — непостоянство и предательство! — совершенно однозначно флиртует с каким-то блондином. Блондин выглядит до отвращения приличным молодым человеком. Вот прямо ровно из того сорта молодых людей, при виде которых любой нормальный отец своей дочери испытывает желание вложить её руку в руку увиденного молодого человека и сказать «благословляю ваш брачный союз, дети мои». Но только то нормальный отец. А то Гант. Гант в лучшем случае блондинчика кастрирует. А в худшем… тоже что-то куда-то вложит, но совсем не так, что блондинчик порадуется.       Не подозревающий о сгущении над головой туч блондинчик застенчиво улыбается и тоже явно флиртует. Потому что что ещё можно делать, если даришь девушке большую аж багровую от своей алости розу. И Мэгги реагирует так, словно драгоценнее подарка не получала в жизни.       А потом… а потом Мэгги торжественно вручает ему Митчеву открытку. Вручает. Хлопает себя по лбу. Отнимает. Всё тем же сраным маркером, которым она размечала линии посадок, подписывает стихотворные излияния в любви. И снова вручает.       «Моя дочка тебе не по зубам, ты для неё молочный котёночек» — вспоминает Митч предупреждения Ганта. «Выпьет досуха, и выбросит».       Лепреконцы, доевшие Фею, разочарованно и жалко чавкают пустыми маленькими ртами как те самые голодные молочные котята, брошенные мамой-кошкой. И стреляют по сторонам востренькими глазками в поисках чего б ещё пожрать.       Выбирают между мной и Джорданом, вот где Гант, сука, застрял, когда он нужен, а?! — успевает подумать Митч, судорожно наворачивая глушитель, и одними губами выговаривает:       — За мной, мои крошки, будет вам пир.