Проклятье

Анор Лондо пал. Орнштейн стоит напротив разрушенного собора, и в его ещё живую, чувствующую хоть что-то душу проникает сожаление, печаль. Столько лет, проведённых подле короля, среди других рыцарей — и теперь всё в пустую. «Не смог». Просто и понятно. Одно единственное короткое словосочетание, которое продолжает грызть его изнутри. Будто бы это было только его виной. Голос позади, словно его обладатель умеет читать мысли, говорит, что это совсем не так. Но Орнштейн чувствует, знает, что именно он стал причиной этого. Чувствует разрушающуюся оболочку внутри себя. Вину за то, что не смог спасти Арториаса, не смог остановить Сиаран и просто так отпустил Гоха. Гвин и другие покинули руины уже как несколько дней. Только Гвиндолин, оставшись верным своему дому и гробнице своего отца. Длинноволосый Бог просил последнего из рыцарей короля остаться ради защиты иллюзии, которую он наложил. А теперь… Он направляется с сыном-предателем своего короля Гвина для союза с теми, кого убивал еще некоторое время назад. Орнштейн хочет грустно улыбнуться, но рука на его плече только тяжелеет — или же ему так только кажется, — будто хочет успокоить, но привлекает лишь излишнее разочарование. Когда-то союз с древними драконами казался лишь негативной сказкой, которой просто не могло быть. Теперь же он готов потерять свой титул драконоборца ради того, чтобы остаться с Первенцем Гвина, потерявшим за предательство своё имя. Безымянный король. Плата мужчины за подозрительный союз. Никому ненужный Бог, обречённый на вечное одиночество. Гвин полагал именно так. Теперь же Орнштейн покидает Анор Лондо вслед за тем, кто полюбил за долгие годы. Даже недовольный взгляд Гвиндолина не останавливает его. Драконоборец с глубоким сожалением покидает город, держа крепкой хваткой холодную руку мужчины. Доспехи мешают, но теперь Орнштейн просто нуждается в том, чтобы его держали, словно он вот-вот упадёт от бессилия. Вскоре позолоченные доспехи покинут его тело, как знак предательства четырёх рыцарей, они сменятся на что-то более лёгкое, но пока что Орнштейн будет носить их, как память о том, кем он был, пока не будет забыт. «Всё будет нормально», — Первенец смотрит на него с широкой улыбкой, и Орнштейн не сядет не подарить такую же в ответ — даже если тот не увидит её из-за шлема. Только вот от его эмоций исходит неописуемая печаль, и когда Безымянный король подбадривающе обнимает его, Орнштейн утопает в нём, нуждаясь в особенной поддержке. Никогда больше не будет нормально ничего, но он готов разделить беспокойное одиночество с Богом. Их путь далёк, за всё это время они говорят не так уж и много, и Орнштейн не знает — хорошо это или плохо. С одной стороны, он нуждается во всём, в хоть какой-то продолжительной поддержке. Но с другой… ему кажется, что любое слово мужчины будет продолжать ложиться в мешок его «грехов», тяжелея всё больше и больше с каждым разом. Они продолжают терзать его душу, и уже некогда бывший драконоборец не может решить, что из его действий правильно, а что нет. Их путь до Пика Древних драконов занимает целую вечность. Иногда он прогуливался по Анор Лондо, уходил в глубь замка Лотрика, выглядывая скалы и обломки крепости, словно пытается разглядеть в этом какую-то странную скрытую тайну. Теперь же или, точнее, скоро, он сможет ступить на эту землю собственными ногами. Радует ли его это или расстраивает? Сказать трудно. По пути им приходится остановиться, чтобы немного передохнуть. Неожиданно доспехи начинают давить на грудь, затрудняя дыхание. Именно в тот момент, когда он ощущает всю их тяжесть, Орнштейн с особенно извиняющимся взглядом стягивает их, оставляя на земле. Несомненно, что он возьмёт их с собой, чтобы оставить в более приличном месте, но именно в тот момент, когда они покинули тело Орнштейна, мужчина отделил их от собственной души. — Зря ты так, — слышится голос Первенца позади, — тяжелее тащить же будет. — Ну и буду, — хотя голос Орнштейна и выглядит весьма грубым и, может быть, кажется, что он и вовсе огрызается, но, вероятно, это инстинктивно, нежели мужчина действительно так говорит. Когда же Орнштейн поворачивается к Первенцу в ответ на долгое молчание, он видит растерянный взгляд, смешанный, возможно, с извинениями. Будто бы теперь это он чувствует себя виноватым в том, что произошло, хотя это совсем не так. Если и есть кого винить — любовь и волю бывшего капитана четырёх рыцарей. Орнштейн подходит к Безымянному королю, чувствуя, как тот вздрагивает от прикосновений голых пальцев, сжимающих его руку чуть ниже локтя. Они смотрят друг на друга мучительно долго, не зная, что сказать, чувствуя неописуемые эмоции с обоих сторон. Но, так или иначе, несмотря на это, они отреклись от данной им судьбы, и теперь должны нести это бремя вместе. В конце концов, Первенец тяжело выдыхает, склоняя голову перед мужчиной. Теперь же его лица практически не видно из-за огромного, объёмного шарфа, обвивающего его шею. И Орнштейн тянется к нему в ответ, соприкасаясь лбами, чувствуя горячее дыхание Бога. Губы Орнштейна слегка подрагивают, но он наконец улыбается, когда чужая рука зарывается в его густые огненно-красные волосы, аккуратно перебирая их. Первенец притягивает его ближе к себе, прижимая головой к груди. Первая рука удерживает его за лопатки, пока вторая продолжает осторожно поглаживать кожу головы в успокаивающим для них обоих жесте. Теперь же и сам Орнштейн может спокойно дышать рядом с Первенцем, словно наконец свободно ощущает все его чувства каждой частичкой тела, ответную безграничную любовь. — Мы справимся, — продолжает тот, но Орнштейн продолжает упрямо знать, что это далеко не так. Но он все равно будет продолжать лживо верить в это, пока сам Первенец надеется на это, — я люблю тебя, и буду защищать, пока буду жить. А это значит, что целую вечность. Орнштейн продолжает глупо улыбаться, но не может ничего ответить. Он чувствует себя по-идиотски глупым и наивным, но не может с этим ничего сделать. Ему ничего не остаётся, как поцеловать Безымянного короля, получая в ответ тоже самое. Тот будто радуется словно ребёнок, будто считает, что Орнштейн готов смириться со своей новой судьбой ради того, кто любит. Больше никогда не будет как прежде. Их судьбы объединились навсегда, переплетаясь между собой. Одно вечное проклятье на двоих. Уже позже он оставит свои доспехи, как забытую с годами легенду. Теперь они оба станут для всех «мёртвыми». Уже позже его примут в свою неоднозначную «семью». Что ж, похоже, их ждёт действительно долгая и непростая жизнь.