Проект «Одинокий»

Одинокий шёл по Олларии. Близилась зима — самое тусклое, скучное, сонное время, но город вопреки всему был полон жизни. Со всех сторон Одинокого окружали люди, чьи голоса, обрывки разговоров, подобно морскому прибою накатывали, оставляя мысли и смутные, непохожие даже на воспоминания, следы то ли сожалений, то ли узнавания. День близился к вечеру, темнело, загорались на магазинах, кафе, кинотеатрах огни. Равнодушно Одинокий смотрел на огромный плакат, обещавший «уникальное приключение» с фильмом «Завоеватель», который был посвящён важным событиям истории страны Талиг. С плаката, одетый в чёрно-белую мантию, воинственно смотрел голубоглазый блондин, едва ли похожий на того короля, которого играл. Откуда-то Одинокий помнил, что тот король не был красавцем, хотя, возможно, был блондином. Одинокий вообще помнил многое о бусине Кэртиане, особенно о Талиге. Возможно, когда-то жизнь Одинокого была связана с жизнью этой страны — слишком большой, слишком древней, как будто уставшей нести неведомое ей самой бремя. Одинокий лучше многих знал об этом бремени. В Талиге жили потомки создателей Кэртианы, Талиг хранил… что-то, о чём жители его давно забыли, но память — одно, а случай или, скажем, судьба — другое. Последний год для Талига был спокойней многих предыдущих, и во многом потому, что так или иначе, но потомки создателей снова вместе управляли страной. Не все знали о своём происхождении — но вмешался случай. Мимо Одинокого прошёл сосредоточенный и хмурый смуглый толстяк — он торопился куда-то, если проследить его путь — во Дворец правительства, где сегодня должно было проходить очередное заседание «народной палаты». Обычная болтовня, какую любят правительства всех стран во всех мирах, но именно в «народную палату», так или иначе, попали многие носители божественной крови, даже — неведомо как — и этот толстяк тоже. И это принесло стране покой, пусть и недолгий. День близился к вечеру — загорались огни, а ещё огромные экраны, то тут то там развешанные по центру города. Одинокий ненадолго остановился, чтобы посмотреть, что будут показывать. Вокруг быстро собралась толпа других любопытствующих, но никто из них не замечал Одинокого — одно из преимуществ Стражей Заката: отводить чужие взгляды. А здесь, в Кэртиане, отводить их казалось особенно верным — Одинокий верил, что когда-то, до того, как стал Стражем, он был связан с Кэртианой. И, может быть, не так давно, может быть, по этой земле до сих пор ходили люди, которые помнили его. По экрану побежали чёрные и белые полосы, которые сложились в название «Талигойские новости». — Добрый вечер, — приятно улыбаясь, сообщила с экрана блондинка в сером. Одинокий удивился, ощутив смутную неприязнь к ведущей, которая казалась подделкой под настоящее, но что именно настоящее, Одинокий не знал. — Мы все ждали сегодняшнего вечера, не так ли? Ведь именно сегодня ровно в шесть часов вечера должна была окончиться долгая и увлекательная первая совместная талигойско-дриксенская северная экспедиция. Тем, кто внимательно следил за развитием событий, уже известно, что оба исследовательских самолёта благополучно приземлились в запланированное время. Через сутки участники отправятся в Эйнрехт, где примут участие в торжественной… Люди Кэртианы, подумал Одинокий, на удивление мало интересовались другими землями, редко задумывались о том, что происходит на других материках, но были и исключения — вроде инициатора экспедиции Кальдмеера. — …познакомились при невероятно драматичных обстоятельствах, имевших место около года назад, когда самолёт капитана Кальдмеера потерпел крушение на территории Талига. Однако они сумели преодолеть взаимную неприязнь и предубеждения, вызванные тогдашней идеологией, и в настоящее время являются близкими друзьями. Капитан Вальдес охотно согласился принять участие в экспедиции капитана Кальдмеера, хотя до этого, насколько нам известно, не интересовался наукой. Наш телеканал, — говорила блондинка, — покажет документальный фильм, посвящённый экспедиции, с использованием отснятых Арно Савиньяком материалов. Как вы знаете, Арно Савиньяк — брат главы правительства Эмиля Савиньяка — начинающий журналист, участвовавший в трансляции Сузы-Музы… Люди любят сплетни, размышлял Одинокий, уже шагая прочь от блондинки на сияющем экране. Слишком мало сказано об экспедиции, слишком много — о личной жизни её участников. Потому этот мир так мало исследован его жителями — другие земли никому не нужны, пока доступны сплетни. Культуры бывают направленные вовне и внутрь себя, чем старше — тем больше вероятность интровертности, что с одной стороны гасит пыл исследования, любопытства, экспансии собственных ценностей, а с другой позволяет погружаться в себя, заглядывая в самое сердце цивилизации, оказываться лицом к лицу со своим двойником, воплощением страха и агрессии, и плечом к плечу с близнецом, без которого никакая культура не полна. Он шёл под колоннами музыкального театра, где над главным входом была растянута большая афиша: балет «Плач Унда», видимо, древняя легенда об Оставленной до сих пор не давала покоя талигойцам. На афише, действительно, был изображён Унд — его профиль сплетался из завитков морской пены — к нему протягивала руки девушка, чей силуэт складывался из крыльев чаек. Одинокий отыскал имя художника-оформителя, затем композитора — не знакомые ему, как любые другие имена. Но эти он постарался запомнить. Одинокий появился среди Стражей слишком поздно, чтобы застать создателей Кэртианы, но он слышал о них. И то, что он слышал, отчего-то было неуловимо сродни рисунку на афише. И Одинокому по сердцу была мысль о таком родстве, о том, что жители Кэртианы проникнуты этим родством, несмотря на попытки забыть о нём. Быть может, их спасала та самая погружённость культуры в себя. Одинокий вышел на главную площадь города, когда совсем стемнело. Дворец правительства, окружённый толпой зевак, тонул в ярких огнях. Перед ступенями дворца стояло оцепление из патрульных, а на самих ступенях возвышались деревянные подмостки с микрофоном и колонками. Одинокий заметил, что боковая стена дворца была завешена тканью, с изображёнными на ней окнами. В безветренную погоду, наверное, эти окна можно было бы принять за настоящие, но сейчас ветер покрывал их рябью, но разглядеть, что под тканью, всё равно было невозможно. К микрофону тем временем кто-то подошёл. Раздался режущий уши пронзительный звук, а затем слова: — Открытие фрески, над которой герцог Ричард Окделл работал последние полгода, состоится ровно в восемь. Выступление главы правительства Эмиля Савиньяка запланировано на без десяти восемь. А до этого я, мэтр Жерар Шабли, ведущий сегодняшней церемонии, с удовольствием отвечу на вопросы желающих, которые можно передавать мне написанными на листочках. Желающих нашлось много, но Одинокий едва слушал их, наблюдая за рябью, бегущей по скрывавшей фреску ткани. Она — как и рисунок на афишке — создана Ричардом Окделлом. Но что же она изображает?.. Тоже сцену из какой-нибудь древней легенды? Впрочем, едва ли. Это же дворец правительства, древности тут не к месту. И как полуответ на вопрос Одинокого прозвучало: — …нет, никому не известно о том, что именно изображено на фреске. Мы уже много раз сообщали об этом. Это было основным условием, как вы все помните. Герцог Алва согласился на предложение графа Савиньяка войти в состав правительства при условии, что герцогу Окделлу будет позволено расписать одну из стен дворца правительства на своё усмотрение. Сюжет фрески всё это время держался в строжайшей тайне. Он известен только самому художнику и, возможно, герцогу Алва. Любые попытки узнать, что изображено на фреске, до её завершения, пресекались охранниками, которых выставил сам герцог Алва. Наконец, время вопросов окончилось, и на подмостках появился Эмиль Савиньяк. Толпа заволновалась, кто-то принялся аплодировать, кто-то — свистеть. Очевидно, многие явились сюда только, чтобы поглазеть на этого человека. Люди любопытны и скандальны. Одинокий, повинуясь безотчётному желанию, прошёл сквозь толпу вокруг подмостков, сквозь оцепление — перед ним расступались, не видя и не чувствуя его. Он поднялся по деревянным ступенькам, к самому микрофону, и встал за спиной говорившего, чьё имя он не запомнил. Стоя прямо за спиной этого человека, Одинокий видел толпу внизу и лица каждого из неё, а за толпой — улицу, стрелой уходящую вверх. Над городом ветер гнал облака, солнце давно село, на небе появлялись первые звёзды, они мелькали сквозь тёмные лоскуты. Дикая охота в небе. За небом Кэртианы, обрамлённая нитью бусин-миров, дышала вселенная, откуда пришёл и куда вернётся Одинокий. Человек перед микрофоном не был спокоен, он был чем-то огорчён. Свистом в толпе? Злыми лицами, которые мог увидеть внизу? Одинокий отвёл взгляд от звёзд — на затылок с нитями седины в золотистых прядях — нет, злые лица говоривший не видел и свиста не слышал. Он то и дело полуоборачивался, словно пытаясь увидеть кого-то, кто стоял рядом. Но не мог. Одинокий отступил на шаг — и человек, сказав свою заключительную реплику, повернулся спиной к микрофону и — сам не зная того — встретился взглядом с Одиноким, а потом стал спускаться с подмостков к людям, ждавшим за подмостками, у входа во Дворец. — Вы сдержали слово, маршал, — сказала сероглазая девушка. — Честно сказать, я сомневалась и ждала, что вы всё-таки объявите об отставке. — Вы, герцогиня, — устало сказал он, — столько сил потратили на то, чтобы разубедить меня, что как честный человек я не только должен был поддаться на уговоры, но ещё и жениться на вас. Девушка фыркнула, но — к удивлению Одинокого — не покраснела, хотя обычно девушки в таких случаях краснели. — Вот ещё, маршал. Замуж я выйду только за Робера. Светловолосый маршал усмехнулся: — Согласен, герцогиня. Неподалёку Одинокий заметил другого человека, державшего за руку бледного светловолосого мальчика. Тот — не мальчик, а державший его за руку — как раз покраснел и пробормотал: — Я тоже согласен. Из колонок донеслась торжественная музыка. Мальчик захлопал в ладоши: — Уже, да? — Да, ваше величество, — подтвердил маршал. — И мы сейчас все вместе поднимемся на подмостки. Держитесь рядом с Робером, хорошо? Вспыхнуло несколько мощных прожекторов, направленных на нарисованные окна полотнища. Через несколько мгновений ткань дрогнула в последний раз — и с мягким шелестом упала к подножию здания. Глазам Одинокого открылось то, что ткань так тщательно скрывала — лицо. Огромное, на всю стену, оно выглядело более настоящим, чем окна. — Это же Савиньяк! — Только который?! — Известно который! Художники любят подлизываться! — Даже герцоги? — Ещё чего! Ему ж Алва покровительствует! Зачем тут подлизываться? — Я бы не назвала это «покровительствует»! — загалдели в толпе. Одинокий смотрел на лицо — запрокинутое куда-то вверх, чёрные глаза расширены будто от ужаса, рот искривлён, словно из него вот-вот вырвется крик, вокруг золотистых волос лиловые языки пламени. — Простите, ваше величество, — услышал Одинокий и обернулся: Человек, который стоял у микрофона совсем недавно, чьи глаза были такими же, как у изображённого на стене, уходил с подмостков, закрывая лицо рукой. Одинокий ещё раз посмотрел на стену и, повторяя жест того человека, закрыл лицо рукой, ладонь стала мокрой от слёз. Пора было уходить. Последними, кого он заметил, на кого обратил внимание, были двое, стоявшие поодаль в полумраке — похожий на сероглазую девушку молодой человек и очень красивый, одетый во всё чёрное мужчина. — Мне кажется, Эмиль сейчас жалеет о собственном неразумии. Без меня он бы справился наверняка. Но теперь будет вынужден терпеть некоторые неудобства, а также новый поток сплетен в жёлтой прессе. — Тебе не нравится? — сделал вывод молодой человек. — Портрет великолепен, Ричард. Если бы здесь был Лионель, он бы себя узнал.