Баллада об одноглазом коте

— Чего тебе, блядь, надо? Вырывается, даже не успеваю понять как. Его башка легко выскальзывает из моего захвата, будто он кот — а коты, как известно, это жидкость, а не животные. Отлетает на пару шагов, выставляя перед собой костлявые локти. Вроде бы угрожает зарядить под ребра, если попытаюсь подойти ближе. И до меня только сейчас доходит, что он не косой, как описывал Жигалев. Просто один глаз у него не глаз вовсе, а шарик импланта с искусно выписанной радужкой, и потому движется медленнее, чем настоящий. А с первого взгляда и не поймешь. — Где деньги? — спрашиваю лениво. Интересно, он сам себе выбрал кликуху? Джо. Твою ж мать. Изобретательность на уровне шпаны, с восторгом глотающей «Пиратов Карибского моря» по ящику в прайм-тайм вместе с рекламой таблеток от метеоризма и быстрорастворимой каши. — Какие еще деньги? — буркает Джо, сжимая тонкие пальцы в кулаки. Внушительности не добавляет. На этого додика чуть дунешь — улетит на безразмерной ветровке, как чайка в шторм. — Вы совсем, богатенькие, охуели? Своих капиталов мало? Джо окидывает меня презрительным взглядом с ног до головы. Еще и нос веснушчатый морщит брезгливо. Прикидывает в уме ценник или просто показывает, что ему противно со мной одним воздухом дышать, не то что рядом стоять. — Деньги Жигалева где? — спрашиваю вкрадчиво и делаю шаг навстречу. Джо странно дергается. Пытается посмотреть влево в поисках путей к отступлению из задворья, только левый глаз незрячий, и Джо приходится сильнее повернуть голову. Узкая тропинка петляет по песчаной насыпи, обещая там, наверху, спасительный лабиринт заброшенных гаражей, отведенных под свалку металлолома. — Лучше не рыпайся, — предупреждаю сухо, проследив за его взглядом. — И отвечай на вопрос. — Не знаю никакого Жигалева, — огрызается Джо, продолжая пялиться на тропинку. — И денег чужих я не трогал... — Он вдруг оборачивается на меня и скотски ухмыляется. — А вот тебя я знаю. Это же ты прошлой зимой вышибалой в клубе «Крик» работал, а? — Не твое собачье дело, — цежу сквозь зубы. — Неплохо ты поднялся, — тянет Джо с оттенком легкого торжества. — Много хлыщи лицейские за грязную работу платят? — Он снова смотрит на мои шмотки. — Мно-о-ого. Я паленку такой куртки за двадцать кусков видел, сколько ж оригинал стоит? Вот зараза. Вот сука мелкая. Видит же, что пришибу в сердцах, а все равно в ответ кусается. Без тормозов пацан. Такой и деньги сопрет, и в кошелек плюнет без задней мысли. — Раз в восемь меньше, чем ты у Жигалева подрезал, — огрызаюсь в бешенстве, дергаясь навстречу, а Джо снова кузнечиком отскакивает назад. Либо делает ставку на то, что мне влом будет за ним среди гаражей гоняться, либо считает, что у меня кишка тонка побить одноглазого. — Хорошо твоего дружка опрокинули, видать, — гогочет Джо весело. — Ты мне зубы не заговаривай. — Пытаюсь взять себя в руки и не наделать глупостей, за которые придется отчитываться перед комитетом. Кручу в голове, как мантру, наставления Жигалева: «Постарайся без рукоприкладства. Шугани, но бей, только если сам в драку полезет. А то перед директором не отмажу». — По-хорошему отвечай, куда бабки дел. — Я не ворую. — Джо выпячивает нижнюю губу. Охуеть не встать. Еще и в оскорбленную гордость играет. — Мне на жизнь хватает. — Классную жизнь? — Вздергиваю брови, киваю на его зеленую ветровку с заплатками-котятками на локтях. Такие дешевые заплатки на клею, которые прилипают, если хорошенько прогладить утюгом. Джо не перестает улыбаться, но что-то в его лице неуловимо меняется. — Я хотя бы сам справляюсь, — говорит Джо напряженно и с вызовом. — А ты сколько хуев пососал, чтобы тебя в лицей взяли, а? Подлетаю к нему в пару шагов и опрокидываю мордой в землю. Орет, взвиваясь подо мной ужом, отплевывается от песка, попавшего в рот. — Еще раз только скажешь... Хоть заикнешься... — рычу, хорошенько встряхивая за плечо, и Джо перестает дергаться. Лежит ни жив, ни мертв, и тяжело загнанно дышит. Оценил, видать, свои силенки против моих. Понял, что ляпнул лишнего, но наверняка и смекнул, что задел за живое. Только я даже правду прощать не собираюсь. И если бы не все, ради чего старался. Второй шанс окончить одиннадцатый не где-то, а в лицее. Бабки, которых мать до сих пор стремается, но берет, не спрашивая, где достал. Если бы не это все, я, наверное, Джо хорошенько бы отметелил. Но вместо этого встаю и его поднимаю за отворот куртки. Говорю холодно: — Даю один день на подумать. Потом перестану быть добрым. — А сейчас ты просто мать Тереза, — бормочет Джо, отряхиваясь от земли и песка. Мажет по мне хмурым взглядом и упрямо говорит: — Я денег не брал. — Один день, — повторяю, сплевывая на землю, разворачиваюсь и иду вдоль забора к дороге. Стелет складно, только Жигалеву мне есть за что верить слепо и без оглядки, а Джо — нет.

***

Жигалев скисает, но делает вид, что все в порядке, а вот Парфенов прямо заявляет, что я Джо не дожал, хотя мог при желании. — Может, это у тебя этика такая? — спрашивает Парфенов в обеденный перерыв, когда мы спускаемся в столовую и выбираем одинокий столик в алькове, чтобы никто не подслушал. — Типа своих не сдаешь? — Своих — это каких? — уточняю угрюмо, хотя у Парфенова, когда он взглядом ищет поддержки у Жигалева и Ройтманна, все на лице написано. Своих — значит бедных, из которых я и сам не так давно выполз. — Нашего друга не обижай, — мягко журит Жигалев Парфенова и треплет меня успокаивающе по плечу. — Антон для нас старается. Жигалев прост как пять копеек, и ситуация у него простая. Улыбаться и защищать он меня будет, пока я приношу ему победу в зубах, как верный песик — теннисный мячик. У отца пойти просить помощи он не может. Украденная сумма для его семьи не такая уж и неподъемная, но тогда придется сознаться, на что он бабки спускал и по каким местам с такой солидной наличкой шатался. Я у Жигалева единственный вариант. И он это понимает, и Парфенов, только Парфенов возникает, потому что это не его шкурке грозит отцовский ремень и ссылка в деревню под Рязанью. Дальше обедаем мы в гробовой тишине. Я жую и смотрю без интереса, лишь бы не на постную рожу сидящего напротив Ройтманна, на мраморные колонны и высокий потолок в облупленных фресках. Кажется, здание лицея раньше было графской усадьбой. Все вокруг старинное, каждая каморка и каждая лестница со своей историей. Уже несколько месяцев здесь учусь, а все равно каждый раз замечаю что-нибудь новенькое. Вон, например, пухлый херувим притаился над дверью, ведущей на летнюю террасу. Наблюдает за мной из-под тяжелых кудрей, и глаза его напоминают о Джо — один почти целый, а второй потрескался от времени и потускнел. Мысли о Джо застревают в голове намертво, и туда уже не лезет ни алгебра, как назло, сдвоенная, ни стоящее последним по расписанию право. После уроков прощаюсь с Жигалевым и плетусь, перекинув ремень сумки через плечо, в сторону пятой школы. Курю у ворот, высматривая свою жертву. Он появляется спустя минут десять, торопливо сбегая по ступеням крыльца. Настороженно вертит башкой по сторонам — знает кошка, чье мясо съела. Меня не замечает. Может, потому что я слева, а слева ему видно по объективным причинам плохо, а может, меня надежно спрятал куст сирени. Джо выходит со школьной территории, странно припрыгивая, и я замечаю на его коленках под шортами налепленные крест-накрест пластыри и пятна зеленки. Хромает. Видно, я его вчера крепче приложил, чем собирался. Может, во мне совесть просыпается запоздало, а может, подбивает любопытство — куда Джо так шустро тащится, сунув в каждое ухо по капельке наушников? Но я не прижимаю его ни в пустынной аллее, ни у дамбы. Иду позади, низко надвинув капюшон толстовки, и вдыхаю кислый аромат забродившей тиной воды, постепенно сменяющийся знакомой вонью мазута. А вот и гаражи. Джо убирает лист шифера и подныривает в дырку в заборе. Выжидаю немного, пока не юркнет в проход, и пробираюсь следом. Дохожу до того места, где он свернул, выглядываю осторожно, но Джо уже нет. Чудеса да и только. Бестолково брожу туда-сюда мимо однотипных гаражных коробок, почти уговариваю себя спустя пять минут поисков, что потерял его или Джо заметил слежку и спрятался. Но вдруг слышу музыку, доносящуюся из-за приоткрытой створки ворот. Покосившийся производственный сарайчик, обложенный с одной стороны грудой ржавого металла. И внутри заводной музон по-английски вещает, что рай — это место на земле, или что-то типа того. Бинго. Вот я и нашел штаб-квартиру Ордена Феникса. Может, и бабки Джо прячет здесь же на случай, если Жигалев решит задействовать полицию и явится к нему в квартиру. Уже не шифруюсь: у Джо из путей к отступлению только заколоченное крохотное окно, через которое он при всем желании не просочится. Подхожу к сарайчику и резко открываю створку. Джо дергается, вскрикивая «блядь», и испуганно таращит на меня глаза — искусственный и настоящий. Не успеваю и рта раскрыть, как из-за монитора, за которым Джо только что, судя по заставке, рубился в стрелялку, вылетает лохматая рыжая тень, в два прыжка оказывается у моих ног и угрожающе шипит. — Ебануться, палки гнутся, — вырывается из меня удивленное, когда Джо вырубает музыку. — У тебя и котяра одноглазый! — Это Один, а не «котяра», — возмущается Джо, с ногами забирается обратно в кресло на колесиках и утыкается подбородком в колени, всем своим видом давая понять, что мне не рад. Один шипит, но ближе подойти не решается. Только выгибает спину и пушит шерсть, пытаясь выглядеть внушительнее. Прямо как его хозяин вчера. — Однобокая у тебя фантазия, — замечаю со смешком, оглядываясь по сторонам. А Джо неплохо тут все оборудовал. Компьютер вот притащил и офисный стол, заклеил ржавую стену сарайчика плакатами и простенькими картами, вырванными из школьных атласов. Поставил у противоположной стенки диван с ободранными подлокотниками — почерк Одина, не иначе. — Ты какого хрена меня преследуешь? — спрашивает Джо угрюмо. — У тебя хобби такое, людей донимать? Или твой дружок решил, что ты лучше легавых справишься? Ага. Про полицию, значит, мы уже думали. — Решил посмотреть, чем ты в свободное время занимаешься, — говорю, подходя к дивану, и приподнимаю одну из продавленных подушек. Под ней оказывается аккуратно перетянутый резинкой блок сигарет. — Когда на бабки людей не подставляешь. — Сколько раз говорить? — цедит Джо раздраженно и шикает на Одина — тот мгновенно теряет ко мне интерес, запрыгивает обратно на стол и прячется за монитором. — Я чужого не беру. — Это я решать буду, верить тебе или нет, — фыркаю и поднимаю следующую подушку. Опа, а вот и интересные журнальчики. Женский глянцевый ширпотреб с голыми по пояс мужиками и заманчивым обещанием научить шести способам делать минет. С ума сойти, целых шесть способов. Джо пунцово краснеет и сползает с кресла. Отпихивает меня плечом, сгребает журналы в кучу и сует в открытый школьный рюкзак, валяющийся под столом. — Не спеши, его я сейчас тоже проверять буду, — предупреждаю, почему-то не решаясь отпустить колкость о провокационном чтиве. Не было бы у меня самого рыльце в пушку, может, и проехался бы без оглядки на совесть. — Чего? — вскидывается Джо. — А я тебе разрешение давал? — А тебе есть, что скрывать? — парирую невозмутимо. Джо поджимает губы и долго смотрит на рюкзак, прежде чем швыряет на диван и буркает: — На, изучай. — Он садится в кресло и подкатывается к столу, снова врубая игрушку. — Хоть с лупой по полу ползай... Но смотри, как бы я на тебя потом заяву не накатал за нарушение границ частной собственности. — Сарай, хочешь сказать, твой? — спрашиваю, вытряхивая содержимое рюкзака на диван. Джо упрямо молчит, не отрываясь от компа, и мне ничего не остается, кроме как изучать его манатки. — Восемнадцать тебе есть, — комментирую, заглянув в паспорт. — Уголовка светит. Так что подумай хорошенько... Гордей Анатольевич. Джо дергает плечом и промахивается при очередном выстреле, но молчания не прерывает. Складываю учебники и письменные принадлежности в одну кучу, монеты и фантики — в другую. Больше в рюкзаке ничего интересного нет. Только проездной на автобус, школьный пропуск, ключи от квартиры и карточка широко известного в узких кругах клуба для голубых. — Ты пидор, что ли? — не выдерживаю, получив на руки еще одно, уже далеко не косвенное доказательство. — Сам ты пидор, — огрызается Джо лаконично, но больше ничего не добавляет. Только палит в игрушке по всем без разбора и, судя по возмущенным матюгам из динамиков, мочит своих же, с кем играет в команде. — Это твой парень? — сам не знаю, зачем завожу светскую беседу, но показываю Джо, когда он кидает мимолетный взгляд через правое плечо, фотокарточку, вывалившуюся из паспорта. На снимке Джо со светлыми волосами и выгоревшими бровями — значит, в черный он покрасился и неплохо так покрасился: я даже не заметил подвоха. Рядом с Джо, приобняв его за плечи, стоит высокий парень в куртке камуфляжной расцветки. — Он умер, — бросает Джо равнодушно, и на секунду-другую у меня неприятно екает в груди, пока он не добавляет: — Для меня. Ушел в армию, вернулся гомофобом. Конец истории. — Это он так тебя? — спрашиваю негромко, и Джо снова недоуменно оборачивается, чтобы посмотреть, на что я показываю. — Ты с дубу рухнул? — громко уточняет Джо и уже не обращает внимания на зов из динамиков: «Джо-Джо-два-три-ноль, сука, хорош миссию сливать». — Это я в детстве с забора навернулся и глаз выбил. Ну ты маньяк! Думаешь, я бы стал носить в паспорте фотку того, кто меня колотил? — А зачем носишь, раз он тебя бросил? — Убираю фотокарточку обратно под обложку и сую паспорт в рюкзак. Встаю с дивана и решаю покопаться на полках стеллажа среди коробок с инструментами и старыми пыльными проводами. Неловкий выходит разговор. — Кто тебе сказал, что это он меня бросил? — отзывается Джо со странной натужной веселостью в тоне. Но я замечаю, как он сутулится, вжимая голову в плечи, будто всеми силами старается отделаться от мыслей, которые тащат обратно в прошлое. — И вообще, чего ты доебался? Ты бабки ищешь или психологом мне нанялся? — Так бабки здесь, — не спрашиваю, констатирую, чтобы хоть как-то вывести его на неосторожную эмоцию. И заодно отвлечься от фотки, полной трогательного счастья, проявившегося на карточке вместе с улыбками двух влюбленных друг в друга парней. — Ага. Косарь вот у кореша одолжил. — Джо выключает игрушку и кивает на купюру, канцелярской кнопкой приколотую к груди Виктории Бэкхем, улыбающейся с древнего плаката со «Спайс Гёрлз». — Тебе хватит? Могу еще мелочью сотку наскрести. — Слушай, хватит прикидываться, а? — прошу устало. Ночь не спал из-за этой ситуации. Все думал, как бы Жигалев меня не бортанул с учебой в лицее, если не справлюсь. А Джо язвит и не колется, будто для него сумма, превысившая половину лимона, — шутка, не достойная внимания. — Жигалев видел, как ты улепетывал, сверкая пятками. Ты же его столик обслуживал, это твой менеджер подтвердил мне лично. И когда Жигалев с Парфеновым вышли... поговорить, — опускаю на всякий случай подробности про волшебные колеса, чтобы Джо не додумался списать показания Жигалева на галлюцинации, — ты забрал кейс с бабками и со всеми бумажками и смотался. Джо смотрит на меня пару секунд, а потом вдруг запрокидывает голову и хохочет. — Вот лошара! — говорит он, отсмеявшись, и смахивает слезы рукавом кофты. — Он что, кейс с бабками оставил и пошел куда-то языком чесать? — А то ты не видел, — произношу мрачно, сматывая провода и закидывая обратно в коробку. Либо Джо очень убедительно играет, либо говорит правду, и тогда я зря теряю время. — Твоя смена была. Твой столик. — Ну, моя, — соглашается Джо, продолжая криво улыбаться. — Я смену к полуночи закрывал, попросил их рассчитаться. Они мне отстегнули на чай, я ушел. В заведение какие-то типы мутные подвалили, вот я и смылся поскорее. А уж куда твои дружки пошли и оставляли ли что-то за столиком, я знать не знаю. Я подхожу к дивану, сажусь на подлокотник и достаю из-под подушки нычку Джо с сигаретами. Выколупываю одну из начатой пачки и закуриваю, затягиваясь посильнее. — Кто тогда мог забрать кейс? — спрашиваю не то у Джо, не то у самого себя, выдыхая дым через нос. Выбрал бы Жигалев клуб покруче, круг подозреваемых здорово бы сузился. А через дыру, где Джо работает, могла в ту ночь треть города пройти — пятница, праздники, еще и крупный матч крутили по телику. — Может, Василиса знает. — Джо пожимает плечами. — Что? — спрашиваю резко и чуть не прокусываю фильтр. — Какая еще Василиса? — Коллега моя, — отзывается Джо, и я вижу по его наглой морде, что произведенным эффектом он донельзя доволен, — которой я смену передал. — Очень удобно. — Прищуриваюсь с подозрением. — Как к стенке прижали, так появилась некая Василиса. Что ж ты раньше про нее молчал? — А то ты горел желанием выслушать, когда меня песком кормил, — язвит в ответ Джо, складывая руки на груди. И я понимаю в тот же момент очень четко — Джо больше ничего не скажет, если продолжу на него давить. Напряженно раздумываю над вариантами, которые у меня остались. Над единственным, который все еще может обернуться в мою пользу. — Если поможешь найти того, кто подрезал бабки, — озвучиваю наконец, тщательно подбирая слова, — я отдам тебе треть суммы, которую мне выплатит Жигалев. Джо задумчиво покусывает губу и оборачивается на высунувшегося из-за монитора Одина, будто с ним молча советуется. Потом интересуется: — И сколько он тебе отстегнет? — Сотню, наверное, — говорю честно, потому что чувствую: стоит Джо просечь, что я ему лгу, он откажется помогать. — Треть маловато. Хочу половину, — тянет Джо. Вот зараза. Вычитал, что ли, на моем лице, что у меня выбора нет? Без содействия Джо и Василиса может дурочкой прикинуться. А уж если не она прикарманила кейс, а только видела, кто отирался у столика, след на ней прервется, и к гадалке не ходи. — Будет тебе половина, — вздыхаю и тушу бычок о подошву ботинка. — Но если ты меня наебываешь… — Да понял, костей не соберу, — перебивает Джо нетерпеливо и чешет коленку поверх пластыря. — Докажу тебе, маньячина, что ничего не крал, еще и бабок на этом подзаработаю — красота... Значит так. Сегодня в одиннадцать на набережной. На остановке у политехнического. Возьми с собой документы и оденься поприличнее. — Джо окидывает меня странным взглядом и бросает со смешком: — Хотя у тебя и так, небось, ни одной тряпки дешевле десяти кусков нет. — Я их не покупал, — оправдываюсь, хотя и не должен. — Это все либо подарки, либо остатки с барского стола. — Впервые мне становится стыдно за то, что я не брезгую даже куртками Ройтманна, которые ему разонравились. — Я не дебил, чтобы спускать бабло на одежду. — Ого! Тебе и подарки дарят, — присвистывает Джо, и мне кажется, что он вот-вот обронил бы нечто вроде «папенькина шлюшка», если бы не метнул взгляд на мои сжавшиеся кулаки. — Короче, не опаздывай. У Васьки сегодня смена на второй работе, поболтаем с ней, накопаем чего-нибудь. — Не придешь, — предупреждаю, поднимаясь, и сую в карман одну из сигаретных пачек Джо, — я знаю теперь, где ты околачиваешься.

***

Джо появляется на остановке, причем минута в минуту. Выходит из автобуса уже с сигаретой во рту и немедленно прикуривает, окидывая меня пристальным взглядом с ног до головы. — Что-то не так? — спрашиваю недовольно, потому что Джо смотрит, будто нечаянно обнаружил помидор, в прошлом месяце завалившийся за банки с вареньем в холодильнике и там же скисший и заросший плесенью. — Когда я говорил «поприличнее», то не имел в виду «оденься как главный головорез из мафиозной шайки», — говорит Джо наконец, отнимая сигарету от губ, и снова пялится на мою кожанку, которая совсем недавно болталась на манекене в пафосном магазине, сверкая бешеным ценником. — М-да-а. Ты однозначно не в моем вкусе. — При чем тут вообще твой вкус? — огрызаюсь, раздражаясь еще сильнее. Сам Джо надел черные джинсы в облипку и кислотно-розового цвета майку, а волосы тщательно уложил то ли гелем, то ли лаком с блестками. На него уже покосился с недобрым подозрением мужик, вышедший следом из автобуса. Неужели Джо думает, что я его прикрою или заступлюсь за него, если нас тормознут в темном переулке агрессивно настроенные гопари? — Василиса та еще ссыкуниха, — объясняет Джо терпеливо, не замечая или только делая вид, как меня колбасит от одного намека, что я нравлюсь или не нравлюсь внешне другому парню. — Если прочухает, что ты не из своих, ни за что не расколется, даже если что-то знает... — Джо выкидывает окурок в урну и вздыхает: — Ладно, черт с тобой. Главное, просто так рот не открывай, говорить я буду. И со всем, что я буду говорить, соглашайся. — По рукам, — буркаю, потому что придумал только один и довольно паршивый запасной план, пока днем успокаивал разошедшуюся мать и обещал, что не связался с сомнительной бандой и не влез в наркобизнес, а просто иду развлекаться. На этот раз придется полностью довериться Джо. Он ведет меня вдоль набережной, позволяя плестись чуть позади, и не настаивает на разговоре. Заводит в проулок, в другой, и я с замиранием сердца узнаю дорогу до того-самого-клуба. Карточку которого днем обнаружил у Джо в рюкзаке. Клуба, у которого меня однажды застукал Парфенов и крепко прижал тем, что все знает. Ноги наливаются тяжестью, и к неприметной двери с тускло мигающей вывеской я иду, как на эшафот. Охранник на входе смотрит на карточку, протянутую Джо, и коротко кивает, а по мне просто мажет взглядом, даже не спрашивая документы. Хорошо запомнил с прошлых посещений или просто пропускает за компанию с держателем карточки — уже неважно. Потому что Джо оглядывается и неуверенно криво улыбается, явно складывая дважды два и делая собственные выводы. Мы спускаемся по узкой лестнице по неоновым указателям, окунаясь в нарастающие биты попсовой музыки. На последней ступеньке Джо вдруг крепко хватает меня за ладонь. — Какого хуя? — спрашиваю хрипло, но Джо шикает недовольно: — Не рыпайся, — и настойчиво тянет меня сквозь коридор прямо в мельтешение яркого света стробоскопов и движение полусотни подвыпивших тел, качающихся в такт на танцполе. Я лавирую в толпе, цепляясь то за холодные пальцы Джо, то за кожаный браслет на его запястье. Отдавливаю неуклюже пару ног, обтираюсь как минимум о пять потных тел и скомканно извиняюсь, понимая, что каждое мое слово тонет без остатка в грохоте музыки. И вижу в полутьме, которая то накатывает, то вновь рассеивается под пятнами света, только темный затылок Джо. — А теперь молчи, улыбайся и подыгрывай, — говорит Джо мне на ухо, приподнимаясь на цыпочках, когда мы протискиваемся к барной стойке. И тут же, дав мне только пару секунд на рассматривание бодро снующей по ту сторону стойки рыжей девицы в черном мужском костюме, Джо громко окликает: — Эй, Васька, здорово! Джо садится на барный табурет, и мне не остается ничего, кроме как сесть рядом и действительно улыбаться, как последнему придурку. С ума сойти. Столько геев, лесбиянок и сочувствующих я здесь еще не видел. И вообще в таком количестве никогда не видел. Василиса поднимает голову, не отрываясь от натирания бокала: белое полотенце в ее руке с бешеной скоростью летает по стеклянным граням, стирая несуществующие пятна. Василиса улыбается — мне чуть ли не физически больно смотреть на два здоровых гвоздика пирсинга под ее пухлой нижней губой. — Здорово, Гордеич! — кричит сквозь музыку Василиса, смотрит на меня мельком, и ее улыбка чуть тускнеет и становится напряженнее. — Я тебя знаю? — Это Антон, мой новый бойфренд, — встревает Джо, больно пиная меня по лодыжке. Видно, напоминает про уговор держать рот на замке. И я даже не понимаю толком, что удивляет больше: что Джо даже глазом не моргнул, обозвав меня своим парнем, или то, что знает, как меня зовут, хотя я точно помню, что не представлялся. — Ого, поздравляю... — тянет Василиса, но что-то в выражении ее лица мне подсказывает, что она слабо верит и заявлению Джо, и затянутой им непринужденной болтовне о том, какой я стеснительный и как не люблю выставлять отношения напоказ. — Давай нам по три шота текилы, — на описании моей загадочной молчаливой натуры у Джо, видно, заканчивается фантазия, поэтому он бодро завершает монолог заказом и снова бьет меня по лодыжке. Улыбается краем губ и многозначительно трет указательным пальцем о большой. Вот же зараза мелкая. Закатываю глаза, но послушно достаю кошелек и отсчитываю купюры, подталкивая через стойку Василисе. Та немедленно выуживает бутылку текилы и наливает шесть шотов. Василису зовет компания девчонок с другого конца стойки, и как только она отходит и оказывается вне зоны слышимости, Джо подает мне шот и мрачно замечает: — Что-то Васька не в настроении. Задницей чую — не верит. — Ну охуеть теперь, — буркаю и опрокидываю шот. Запоздало вспоминаю про лаймы и соль, которые нам поставила Василиса, но решаю, что закушу текилу текилой, и допиваю все. — Что делать будем? Джо на лаймы с солью тоже не смотрит, выпивает один за другим все три шота и облизывает губы. — Пить и развлекаться, — говорит, глядя на танцпол, и сбивчиво барабанит пальцами о стойку. — Если Ваське начать с ходу втирать про кейс и богатых перцев, она не дура, нас раскусит. Может, имеет смысл потусить сегодня и свалить, а потом еще раз сюда завалиться, чтобы Васька решила, что у нас все серьезно? Я соображаю не сразу, а когда до меня доходит, чувствую, как подскакивает от бешенства пульс, отдаваясь в висках, — или то текила бьет в голову? — Ты просто хочешь погулять два раза на мои бабки, — шиплю, замечая сволочистую улыбку Джо. — Ну да, — соглашается он легко и жестом снова зовет Василису. — И заодно попытаться втереться Ваське в доверие. А у тебя есть варианты получше? Приходится сдержаться, чтобы не облаять Джо: Василиса возвращается и повторяет нам по три шота на каждого, но не задерживается поболтать, а сразу ныряет в подсобку. — Ты думаешь, я во второй раз по своей воле попрусь с тобой в голубой клуб? — спрашиваю, накидываясь на текилу и лаймы. Что мой план намекнуть Василисе на уголовное дело, которое якобы уже завели, — дерьмо, что план Джо прикинуться парочкой со слезливой историей про потерянные бабки, не откровение небес. — Не делай вид, что ты не такой, — отплачивает мне Джо ехидно, видно, памятуя разбитые коленки. Его настоящий глаз лукаво поблескивает, когда Джо продолжает: — Ох, как кто-то завелся вчера, когда речь про сосание членов зашла! Сегодня лез с расспросами о моем парне. И охраннику стоило тебе в лицо заглянуть, чтобы пропустить. — Ты все равно не в моем вкусе, — говорю, понимая, что давать заднюю бесполезно. Только разозлюсь от препирательств еще сильнее. — А ты не в моем, — повторяется Джо, отгрызая мякоть лайма с корки, и пялится на ряд бутылок на полке. — Даже если бы ты был последним геем на земле, я бы все равно выбрал правую руку. — Аналогично, — огрызаюсь, выпивая очередной шот. Мы сидим в мрачном молчании, обгрызая лаймы, и друг на друга даже не смотрим. Я пытаюсь понять, как позволил себя втянуть в такую идиотскую ситуацию и что завтра скажу Жигалеву, когда спросит, есть ли в деле подвижки? Джо просто дуется, думая о чем-то своем. Смешно. У него такой вид, будто его действительно задело, что он не в моем вкусе. Сидим, как разругавшиеся голубки, и глушим текилу под грохот очередной композиции. — Пойдем, что ли, потанцуем? — предлагает Джо, когда музыка на несколько секунд затихает и позволяет говорить вполголоса. — Чего? Это еще зачем? — спрашиваю с подозрением и оглядываюсь. Точно. Василиса вернулась из подсобки и теперь скучающе натирает новую порцию бокалов и смотрит в зал. — Если мы так и будем всю ночь сидеть на расстоянии полметра, Васька решит, что ты меня в заложниках держишь, — фыркает Джо, соскальзывая с табурета. — Я выпил, мне уже хорошо, я готов попрыгать на танцполе с последним не-геем на земле. — Ха-ха, — отзываюсь без выражения, но встаю из-за стойки, снимая кожанку и бросая на табурет. Меня тоже неплохо расслабило от текилы, да и в словах Джо проглядывается логика: мы ничего не добьемся, если будем молча надираться. Джо ныряет в гущу толпы вровень с заигравшей мелодией. — Это моя любимая песня! — Он вдруг оборачивается, и на его лице появляется такое искреннее изумление, смешанное с пьяным восторгом, что я от души смеюсь — вот придурок. — Это моя любимая песня! Подгребай сюда, мы будем зажигать! Джо хватает меня за руку и утягивает в центр танцпола, упрямо игнорируя вялые попытки остаться с краю и не нарываться на лишнее внимание. — Плачь, радуга, плачь, синтезатор, пой, Шесть футов под землю, мы с тобой — в бой. Нас ждут приключения за чертой, Плачь, радуга, плачь, синтезатор, пой... — рвется из колонок, обволакивая нас в причудливый вакуум. Музыка льется прямо по венам и подстраивается под сердце, или сердце — под музыку. Мигающий свет затирает до неразличимых пятен все лица, кроме лица Джо, веснушки на котором проступают четко, напоминая бесчисленные созвездия. Алкоголь пашет в голове, как шахтер, прогрызая путь чистому кайфу и уверенности, что мне плевать на чужие взгляды и то, что кто-то может меня узнать. Руки Джо — у меня на плечах, мои — у него на талии. И мы странно, но удивительно точно различая такт, движемся в центре среди людей, которые даже не пытаются танцевать в парах. — Вместе-вместе, след в след, Секреты на ветер, честно. Серебряной пулей за семь морей, Ищем славы и смерти вместе... Дальше все происходит как в тумане. Кажется, мы возвращаемся к барной стойке и заказываем по коктейлю, пьем и снова танцуем, бездумно дергаясь в ослепительных вспышках стробоскопов. В голове все звенит «Вдох-выдох, шаг в шаг… до луны и обратно в бездну… рабами неонов, молочный мрак… зализывать раны нежно». Из следующих воспоминаний, которые догоняют медленно, будто картинка фильма тормозит и не поспевает за звуковой дорожкой при паршиво тянущем интернете — я блюю на набережной, перегнувшись через перила, а Джо держит меня за ворот кожанки, не давая сигануть вниз, в холодную грязную воду. Потом у нас оказывается бутылка красного вина, завернутая в черный пакет, и мы шатаемся, деля одни наушники на двоих и слушая плейлист Джо, по парку под занимающийся рассвет. Неудивительно, что следующее утро я встречаю с четким желанием открутить и выкинуть подальше собственную раскалывающуюся голову. Еле продираю глаза и ворочаюсь, пытаясь понять, где и как заснул, за что получаю сильный тычок под ребра и недовольное: — Холодно, скотина… Не вылезай из-под одеяла, а? Узнаю хриплый, прокуренный, видно, вчерашними двумя пачками голос Джо. Сил спорить и удивляться тому, что домой не вернулся, нет. Да и действительно холодно. Поэтому я плюхаюсь обратно на разложенный диван — в голове тотчас проклевывается глуповатое и неожиданное спокойное: «О, штаб-квартира Ордена Феникса». — Который час? — спрашиваю спустя минут пять и понимаю, что животу так тепло, потому что к нему притерся сонным калачиком котяра Один. А светло, потому что солнечные лучи рвутся в крохотное окошко над письменным столом. — Нам в школу не пора? — Какая еще школа? — стонет Джо и ворочается, только плотнее закутываясь в одеяло. — Уже к обеду, наверное, время… — Что? — спрашиваю, цепенея, и тут же резко сажусь. — Приду-у-урок! — вопит Джо, скорее отнимая у меня одеяло и ни черта не понимающего Одина и закатываясь вместе с ним в неуклюжий цезарь-ролл. — Я проебланил два теста, — резюмирую угрюмо и, ежась от невыносимого холода, вскакиваю и принимаюсь натягивать шмотки, которые вчера скидывал не глядя. Носки вот, к примеру, аж в рюкзаке у Джо оказались. — И матери ничего не сказал... — Я сказал, — вдруг замечает Джо вяло. — А? — Застываю, так и не застегнув пряжку ремня. — Она вчера звонила, помнишь? — спрашивает Джо и с чувством зевает. — Ты уже был в зюзю... Я с ней поболтал. Сказал, ты у меня останешься в гостях. Она меня приняла за какого-то чувака со странной фамилией… Как будто немецкой. — Ройтманн, — догадываюсь с облегчением. Раз уж мать решила, что я остался у него, то половина кошмара отменяется. Останется только разобраться с прогулом, но и тут можно похимичить со справкой об отравлении. — Да, он. — Джо тяжело вздыхает и наконец выкручивается из-под одеяла. Левый глаз он держит закрытым, и я запоздало догадываюсь, что имплант он на ночь снимал. Джо выглядит смущенным, когда тихо просит: — Польешь мне на руки вон из той бутылки? Оборачиваюсь и замечаю на краю письменного стола дешевенькое средство для линз. — Хорошо. Мы выходим на улицу, и я поливаю Джо руки, а потом он шустро возвращается обратно в сарай и торчит с маленьким зеркалом у стенки, все повторяя недовольно: — Не смотри... Эй, я вижу, что ты пялишься!.. Не смотри, кому говорю… — Да не смотрю я. — Действительно по-джентльменски отворачиваюсь и делаю вид, что заинтересован старым плакатом группы «Нервы», пока Джо наконец не разбирается с глазом и не убирает контейнер в рюкзак. — Ну все, — говорит он бодро и снова плюхается на диван. — А теперь выметайся. — Чего? — переспрашиваю тупо. Конечно, поводов торчать у Джо и дальше у меня нет, но и возвращаться рановато. Судя по часам, в лицее еще не закончились уроки. Переться туда без справки — гиблое дело. А возвращаться в учебное время к матери, которая отсыпается после ночной, — вообще смертный приговор. — Никуда я не пойду. — Ты меня решил круглосуточно пасти? — уточняет Джо ядовито, но, кажется, не протестует, или у него тоже нет сил на препирательства. Только двигается на диване, освобождая место у края, и я с немыслимым облегчением прямо в одежде падаю обратно. Поворачиваюсь на бок и разглядываю застывшего в похмельном анабиозе Джо: растрепанные черные волосы, из которых, судя по всему, он вчера попытался вымыть гель с блестками, кислотно-розовую майку. Взгляд нечаянно падает на здоровый синяк на его шее, который я сначала принял за тень. — Откуда у тебя засос? — спрашиваю удивленно. — Все-то тебе знать надо, а? — огрызается Джо беззлобно, пялясь в потолок. Он молчит несколько долгих секунд, а потом усмехается и роняет: — Ко мне в клубе один хрен клеился. Говорил, что глаза у меня красивые, — придурок, да? И что у него давно не было поцелуев. — Ужас какой, — бормочу, морщась. — Что же ты его не отогнал? — Не знаю. — Джо пожимает плечами. — Мне с ним весело было. Да и целовался он неплохо. — А я где был? — спрашиваю, пытаюсь вспомнить хоть что-либо, но такого тумана в моей башке не было со времен выпуска из девятого класса и отвратительного вишневого «Блейзера», в который мне какой-то умник из параллельного «Гэ» щедро плеснул водяры. — Здоровался с белым другом, — фыркает Джо и отворачивается к спинке дивана, советуя: — Спи. Поспим и сходим за кока-колой и колесиками от башки. — Кайф. — Расплываюсь в самой идиотской, наверное, улыбке на свете, представляя, как пройдет головная боль, и почти сразу же отрубаюсь. Просыпаемся мы спустя час или два, от громкой трели телефона. Джо, сонно моргая, нащупывает трубку и буркает: — Алло? — и тут же меняется в лице и садится так резко, что чуть не заезжает мне локтем в нос. Одними губами произносит «Василиса» и ставит звонок на громкую связь. Прокашливается и говорит: — Да, Вась? Я тоже сажусь, наклоняясь к трубке и боясь пропустить хоть слово. — Ты как, живой? — спрашивает Василиса мрачно. — Ну вроде бы, — произносит Джо небрежно, — а ты чего звонишь? Сменить надо? — Да нет. — Василиса долго и тяжело дышит в трубку, действуя нам обоим на нервы, а потом говорит: — Слушай, я по поводу того парня. Как его? — Антон, — подсказывает Джо, кидая на меня короткий взгляд. — Да, Антон, точно, — Василиса будто специально тянет резину, не спеша переходить к сути. — Ну, которого ты притащил. Вы еще сто лет сосались за барной стойкой. Джо становится пунцовым и взгляд на меня больше не поднимает, только тихо угукает в ответ на Василисины откровения, а меня прошибает холодный пот. Неужели я настолько напился, что полез к Джо? После громких-то заявлений, что он абсолютно не в моем вкусе. И в голове, как назло, звучат, еще больше меня закапывая, недавние слова Джо: «Ко мне один хрен лез… Говорил, что у меня глаза красивые». Твою ж мать. Я не знаю, куда себя деть от накатившего стыда. Но необходимость услышать, что Василиса скажет — вдруг это касается денег Жигалева? — перевешивает, и мне ничего не остается, как молча проглотить неловкость. — Что не так? — спрашивает Джо, поторапливая, и Василиса наконец раскалывается: — Не нравится он мне. Кажется, что он тебя использует. Наверняка из-за бабок. — Каких бабок? — переспрашивает Джо сипло, и я понимаю, что зря думал еще день назад, что Джо — охуенный актер. Играет в недоумение он никудышно. И уж явно в пропаже кейса никак не замешан. — Я его видела недавно в компании тех богатеньких мажоров из лицея. Которые кейс с бабками оставили у нас в клубе. Ты уже не помнишь, наверное… Ты смену закрывал и мне передал. А они торчали за столиком, а потом смылись куда-то, свой кейс с бабками оставив. — Ну ничего себе... — выдыхает Джо неубедительно, и я пинаю его по коленке, качая головой: «Лучше ничего не говори. Палишься». — Ага. — Василиса, кажется, слишком сильно нервничает, чтобы обратить внимание на подозрительные комментарии Джо. — Кейс подрезал Якуб. Я увидела, хотела этих мажорчиков позвать или охрану… — Василиса снова шумно выдыхает и продолжает виноватым тоном: — Но ты же знаешь Якуба. Он мне сказал разок, что пузо вспорет, если вякну… так я и молчала. Уж не знаю теперь, что страшнее, этот гопарь-подонок или богатенькие… самого смазливого выбрали и отправили в гейскую разведку. А ты и клюнул, дурак. Я удивленно приподнимаю брови. С Якубом я знаком — пару раз с ним сцепился на кулаках, когда еще ходил в обычную пятую школу. Не сильно он меня старше и не сильно сильнее, насколько могу судить по воспоминаниям и по свежим впечатлениям: видел его недавно с пивком за гаражами. Вот уж кто не палится и деньгами украденными не светит. А о том, что я «самый смазливый», учитывая, что у нас в компании есть красавец Парфенов, я слышу в первый раз. — Да ладно тебе, не собираюсь я в эту тему влипать. Сольюсь сегодня же, — говорит Джо Василисе в трубку. — С Антоном так... подрочили и забыли. Я показываю ему средний палец, а Джо ухмыляется. — Будь осторожнее, ладно? — просит Василиса. — И не трепи никому. Я тебе так рассказала… по старой дружбе. — Окей, Васька. — Джо добавляет: — Спасибо, что предупредила, — и кидает трубку. Смотрит на меня и неверяще качает головой. — Черт... Просто какой-то триллер. — Не то слово, — соглашаюсь глухо. — Но Якуб — хорошая новость. Прижмем его быстро и вернем кейс. Вряд ли он успел куда-то сбагрить половину лимона. — Мы сидим в натянутой тишине, прислушиваясь к далекому вою заходящего на посадку самолета, а потом я уточняю убитым голосом: — Мы целовались, да? — Типа того. — Щеки у Джо снова розовеют, и он смущенно мнет уголок одеяла. Бормочет, оправдывая нас обоих: — Ты пьяный был сильно... И я тоже. — И ничего… — запинаюсь и шумно сглатываю, буквально заставляя себя спросить: — и больше ничего не было? Джо вскидывает на меня обожженный сожалением взгляд, и у меня голова кружится. Не то от похмелья, не то от ужасной мысли, что я мог лишиться девственности по пьяни. И что вообще к живому человеку подкатывал в таком состоянии. — Ну… мы не спали, если ты об этом, — осторожно произносит Джо и тут же быстро повторяется: — Мы пьяные были… и продолжили целоваться, когда сюда пришли. И холодно было… ну ты и предложил… — Что я предложил? — цежу, закрывая ладонями лицо. — В общем, мы немного потерлись через одежду, — признается Джо с огромным трудом и отворачивается. И бормочет с раздражением и явно ощутимой обидой: — Не думай, что это что-то значит. Просто у нас обоих давно не было. — Ясное дело, что ничего не значит, — фыркаю, пытаясь выглядеть равнодушным. Никогда мне так не было неловко осознавать, что я еще ни разу ни с кем не спал. Не удерживаюсь и ехидно возвращаю Джо его же: — Подрочили и забыли. — Хватит, — просит Джо, морщась, и пихает меня в плечо. — И так неудобно. — Ладно... проехали, — вздыхаю и встаю с дивана. — Надо придумать план.

***

Джо передает мне бинокль и жалуется: — Глаз чешется… — и трется, крепко зажмурившись, лицом о мое плечо. — Не чеши, — буркаю и дарю ему такой сильный тычок, что Джо чуть не шлепается с табуретки, на которой устроился у неплотно зашторенного окна в импровизированном наблюдательном пункте. — Заразу занесешь. — От этого нового средства щиплет... — ворчит Джо, но перестает вертеться и пытаться залезть в глаза грязными пальцами. Только моргает часто-часто, и его длинные темные ресницы слипаются забавными елочками от выступивших слез. — Ну что там? — А вот это интересно... — замечаю, глядя через бинокль на пятачок за гаражами. Якуб тянет ягуар из банки и гогочет над шутками корешей-гопников, которые расселись вокруг него на бетонных блоках, будто в греческом амфитеатре. Смеркается, но Якуба хорошо видно, потому что курит он практически без остановки, постоянно щелкает зажигалкой, и его бледное синюшное лицо то и дело освещается, как в каком-нибудь польском фильме ужасов, из которого, уверен, он и вылез. — Судя по второй банке, он скоро пойдет отлить… — Да-а, очень интересно, — выдает Джо с сарказмом и смаргивает остатки слез. — Даже если пойдет, то не один, сам знаешь. — Угу. — Морщусь и опускаю бинокль. — Странно, что он даже нужду справляет в компании друзей. — Ни капли не странно, — возражает Джо и крутится на табуретке, отталкиваясь ногой. Колесики табуретки поскрипывают, как и старый протертый линолеум на полу. Кажется, мы забились в старый класс заброшенной музыкальной школы. Что только подтверждают два дряхлых пианино, придвинутых к противоположной стенке. — Если бы я пятьсот кусков отхватил, я бы всюду таскался с каким-нибудь шкафом вроде тебя. — Наверное, ты прав, — соглашаюсь со вздохом. Мы шпионим за Якубом уже неделю. Жигалев, обрадовавшись, что у меня есть зацепки, выдал мне карт-бланш на слежку и почти не пристает с расспросами, уверенный, что скоро я с ситуацией разберусь. Но ни о какой скорости речи и не идет — Якуб ни на шаг от подъезда не отползает без сопровождения. Сам он худой и квелый, такого я бы скрутил в рогалик без посторонней помощи. Но против его пятерых корешей, которые околачиваются рядом денно и нощно, я на чистом энтузиазме и даже за сотню тысяч не попрусь. Поэтому мы с Джо только и делаем, что пытаемся подкараулить момент, когда Якуб останется один. Задачу, правда, сильно усложняет мой лицей, школа Джо и его подработка, на которой он пропадает два через два. Может, Якуб когда-то и уединяется, но мы этого не застаем, потому что в этот момент грызем гранит науки, готовясь к маячащему на горизонте ЕГЭ. Или возвращаемся в производственный сарайчик, чтобы сделать домашку и порубиться в стрелялку, на которую Джо меня подсадил. — А твоя мама уверена, что не серную кислоту мне подсунула? — спрашивает Джо, когда я снова упрямо принимаюсь пялиться на Якуба через бинокль. — Уверена, — произношу твердо. — Ты только не чеши. Маме пришлось Джо представить, чтобы она не додумалась во время моих ночевок и вылазок на слежку с Джо позвонить Ройтманну. И мама, для которой медсестра — призвание, а не должность, на следующий же день принесла для Джо с работы каких-то средств для промывки импланта и капель для глаз. Даже забыла прополоскать мне мозг на тему того, что лицей с похмелья я в тот раз прогулял. Слегка поругала, но достала мне справку про отравление. — Может, ну его? — предлагает Джо, с противным «вжик-вжик» катая замочек вверх-вниз по молнии ветровки. Кажется, он сегодня не в настроении. То ли из-за тройбана по биологии, про который мне все уши прожужжал, то ли из-за того, что поссорился с Василисой на прошлой смене. — Пойдем в Макдоналдс? — Не пойдем, — бормочу невнятно, думая о том, что было бы неплохо стрелять лазером из глаз. Вот бы Якуб пересрал, если бы я поджег очередную его сигарету, только глянув на нее в бинокль. — Тебя скоро разнесет от МакФлури. И прыщами весь покроешься. — У меня нет прыщей, — мрачно заявляет Джо, а я отлипаю от бинокля, кидая на него насмешливый взгляд. — Это пока. — Хотя лицо у Джо, какую бы дрянь он ни жрал, остается удивительно чистым и гладким. — И не будет. — Джо отворачивается обиженно. А я уже подумываю, что скоро отупею окончательно от наблюдения за гопарями в их естественной железобетонной среде обитания. Но все-таки в последний раз поднимаю бинокль и упрямо смотрю в окно. Джо тихо зовет: — Антон? — Что? — отзываюсь со вздохом. — Пойдем тогда в комп порубимся, — просит Джо со вздохом. — У меня пара часов до ночной смены, а на гопников я уже на сто лет вперед насмотрелся… Якуб сегодня точно один никуда не попрется. Может, потому что голос Джо пропитан непривычной меланхолией, я сдаюсь и убираю бинокль в чехол. Кидаю его в рюкзак, накидываю лямку на плечо и вздыхаю: — Погнали. — Хвала небесам! — Джо тут же оживляется, соскакивая с табуретки, подбегает к одному из старых пианино, откидывает крышку и с чувством ударяет по клавишам. Я замираю испуганно, дожидаясь тяжелого Имперского марша, который привлечет в заброшенный музыкальный класс и Якуба, и его компанию, но из пианино не вырывается ни звука. Только смутный пыльный хлопок. Джо противно хихикает, видно, заметив что-то в выражении моего лица. — Да не ссы. Я проверил их, когда мы только пришли. Этим инструментам кранты. — Клоун. — Закатываю глаза и первым выхожу за дверь.

***

В штаб-квартире Ордена Феникса душно из-за обогревателя, который я откопал дома на балконе и притащил к Джо. Хороший, немецкий, вот и шпарит так, что металлический сарайчик, хоть и дырявый со всех сторон, за жалких полчаса превращается в духовку. Вдоволь намучившись от жары и пота и под косыми взглядами Джо наконец проглотив пресловутую гордость, я хватаю из коробки с инструментами гвоздодер и принимаюсь освобождать заколоченное досками окошко. — И что же твой хваленый обогреватель работает только в режиме курицы гриль? — тянет Джо ехидно, продолжив миссию в одиночку. Он тоже украдкой слизывает пот, скопившийся над верхней губой, и я успокаиваю себя со злорадством, что не я один здесь придурок, который молчит из чистого упрямства. — Зато мы не отморозим яйца, — замечаю, отрывая доску за доской. Закончив, дергаю створку и с наслаждением высовываю голову наружу, ловя разгоряченным лицом прохладный октябрьский ветер. Надышавшись вдоволь, оставляю окно приоткрытым и убираю гвоздодер и доски на стеллаж. Кидаю хмурый взгляд на Джо, сутулящегося за компом. — Хорош рубиться. — Чего? — Джо даже не оборачивается, продолжая вдохновенно щелкать клавишами. — Нахуя? — У тебя тройбан по биологии. Надо выучить и пересдать, — напоминаю, подходя к нему со спины, и легким пинком ботинка нажимаю кнопку на системном блоке — комп почти сразу же вырубается, и я вижу в отражении потемневшего монитора вытянувшееся от удивления лицо Джо. — Вот же садист, — страдальчески тянет он, откидывая голову на спинку кресла. Офисное кресло на колесиках, кстати, тоже я притащил, подрезав из списанной лицейской мебели, которую выгрузили на задний двор для отправки на свалку. Джо жалуется, наконец оборачиваясь и награждая меня полным ненависти взглядом из-под растрепанных черных волос: — Я не хочу заниматься биологией. Я тупой. — Очень самокритично, — фыркаю, закатывая глаза, и велю: — Доставай учебник и показывай, где не понимаешь. Джо тянется к полке, вынимает «Биологию. 11 класс» за корешок и хлопает ладонью по потрепанной обложке. — Здесь не понимаю. — Что… совсем ничего? — Вздергиваю брови и уточняю: — Но на тройку же как-то наскреб. — Списал у соседа по парте, — роняет Джо равнодушно и отворачивается, и до меня вдруг доходит, что он по-настоящему смущен. — Забей. Все равно после школы шансов поступить куда-то у меня ноль... — Не пори чепухи, — говорю твердо, подтягиваю стул и сажусь рядом, включая настольную лампу. Задвигаю клавиатуру под монитор и мимоходом чешу за ухом высунувшегося из укрытия сонного Одина. — Давай вместе почитаем. Я неплохо в биологии разбираюсь. — Но у меня до выхода всего лишь… — Джо бросает взгляд на настенные часы, а я с нажимом перебиваю: — Целый час. Давай. — И добавляю насмешливо: — Ничего у тебя не отвалится от натуги. — Ладно. — Джо открывает учебник и с подозрением косит на меня настоящий глаз. Может, раздумывает, разыгралось ли во мне общее человеколюбие, что маловероятно, или у меня мозг расплавился от обогревателя. На деле, наверное, мне неловко, что я торчу в штаб-квартире Джо постоянно и через день, аргументируя это дальней дорогой до дома, остаюсь на ночевки. Я влез в его жизнь, заставил участвовать в сомнительном деле, хоть и за бабки. И пара пачек корма для Одина, обогреватель и кресло — слишком скромная плата за то, что Джо меня еще не выпер. И за то, что очаровал мою маму достаточно, чтобы она перестала пилить меня за ночевки вне дома. Основы селекции Джо даются с космическим трудом. Он постоянно ноет, вертится в кресле, отвлекается, а мне так и хочется через каждые пять минут схватить его за патлы и ткнуть носом в учебник, чтобы смотрел на текст, а не на меня — то заискивающе, то с вызовом. Но соображает Джо неплохо, когда его заставляешь. Послушно отвечает на наводящие вопросы, спорит даже, строя из себя чертового ученого. — Надеюсь, у тебя хоть что-то в голове осталось, — бурчу, закрывая учебник, когда час пыток заканчивается. Джо откидывается на спинку кресла. Смотрит на меня долгим оценивающим взглядом, от которого становится одновременно некомфортно и почему-то — спокойно. А потом спрашивает задумчиво: — Это ведь тоже обусловлено биологией. Какими-то генами, да? Догадываюсь, о чем он, и болезненно морщусь. — Это из-за того, что у меня дефектный фермент, который отвечает за синтез меланина… — отвечаю и, уловив выражение тяжелого мыслительного процесса на его лице, объясняю: — Той херни, от которой зависит окраска кожи, волос, радужки глаз... — А-а-а… — тянет Джо и добавляет неуверенно: — Но у тебя карие глаза. И брови... темные. — Так я не полный альбинос, — отзываюсь вяло, — а брови... Ты и сам в курсе про краску. С белыми ходить стремно. — Джо в первый раз заговорил о том, что в моей внешности что-то не так. Обычно люди сразу цепляются за обесцвеченные волосы и слишком бледную кожу. И если не комментируют, то жгут взглядом, пока не сдаюсь и не рассказываю сам. — Тебе идет. — Джо дергает плечом, а потом понимает, судя по слегка покрасневшим щекам, как это прозвучало, и добавляет хмуро: — Хотя ты, конечно же, совершенно не в моем вкусе. — Конечно же, — соглашаюсь легко, но почему-то взаимностью в этот раз не отвечаю. Наверное, мне лень ругаться. — Мне пора. — Джо соскальзывает на пол, принимаясь шнуровать кроссовки, словно офисное кресло само его выталкивает. Поднимается, на меня больше не глядя, бормочет под нос про теплые вещи. Бегает по сарайчику, бестолково озираясь, пока не вздыхаю и не протягиваю ему свитер, на который случайно присел. — Осторожнее, ладно? — прошу, сам не понимая зачем. Но от дурного предчувствия у меня чуть ли не лопатки ломит, и я с удивлением понимаю, что не хочу отпускать Джо на смену. — После работы нигде не задерживайся. — В парочку решил поиграть? — Джо криво ухмыляется, но уши у него предательски краснеют. И сдается он под моим хмурым взглядом очень быстро, покорно выдыхая: — Ладно. — Обещаешь? — спрашиваю резко и не отпускаю свитер, когда Джо пытается его забрать. Тяну за рукав, и Джо автоматически дергается следом. — Да чего ты пристал? — Он стоит так близко, что я вижу, насколько тонко выписана радужка его ненастоящего глаза. Хоть Джо и говорит, что мать раз в три месяца стабильно выгоняет его из квартиры то за гейство, то просто потому, что вырос непутевым, я ей благодарен уже за то, что она не оставила Джо без хорошего импланта. — Да потому что мы влипли в какое-то дерьмо с этими бабками, — бормочу, теребя крупную вязку нелепого болотно-зеленого свитера, от которого Джо тащится куда больше, чем от куртки за две сотни баксов, которую я выделил ему из подарков Ройтманна. — Мало ли… — И кто же нас в это дерьмо втянул? — ядовито уточняет Джо, выпячивая нижнюю губу. — Так давай завяжем, — предлагаю быстро, пока не передумал. Смотрю на веснушки на его носу, лишь бы не смотреть в глаза и не признаваться, что мне стало не все равно, подкараулят его на улице агрессивно настроенные гопари или нет. — Скажу Жигалеву, что деньги у Якуба и что поймать его в одиночестве нереально — пусть заяву в полицию катает. Пусть что хочет делает, чтобы бабки забрать. А мы сольемся. — А твоя учеба в лицее? — спрашивает Джо тихо, и голос его больше не сочится ядом, только грустью, от которой дышать в жарко натопленном сарайчике становится еще тяжелее. — Жигалев тебя может опрокинуть. С учебой-то. — Пошла она. — Дергаю плечом, изображая полный пофигизм или реально им проникаясь — не знаю. — Нет, не пошла, — уперто отзывается Джо, кидая на меня злой взгляд исподлобья. — Из нас двоих только у тебя есть шанс… голову по назначению использовать. — Не пори… — Чепухи? — перебивает Джо и громко раздраженно стонет, запрокидывая голову. Один высовывается из-за монитора и тихо угрожающе шипит. — Антон, очнись! У тебя есть классная возможность. Не у каждого такая есть. — Он добавляет нехотя: — И мозг у тебя хорошо работает. — Какой смысл в возможности, если ее приходится отрабатывать… таким образом? — шумно сглатываю горечь. Снова дергаю за рукав свитера, и Джо шагает еще ближе, чуть не упираясь носом мне в кадык, но продолжает хмуриться и показательно корчить недовольство. — Мозг у меня работает, это правда. Значит, и в пятой школе работать будет не хуже. А ЕГЭ для всех одинаковый. — Но… — Джо замолкает, видимо, не зная, какой картой перекрыть мою. Как и всегда, когда слов подобрать не может, несколько раз громко выдыхает через нос и выпаливает: — Ты бестолковый придурок! — Мог бы уже придумать что-нибудь новенькое, — фыркаю со смешком. — Это ты у нас дохуя умный, — не остается в долгу Джо, пихая меня в плечо. Несколько секунд мы стоим молча, устало улыбаясь друг другу, а потом Джо говорит с плохо скрываемым сожалением: — Мне правда пора. На смену... — Хорошо. Отпускаю свитер и смотрю, мучаясь схватившей за горло трусостью, как Джо его натягивает, как приглаживает волосы и пробегается пальцами по вязаному вороту, выправляя из-под него клетчатый и хлопковый — от рубашки. И из меня вырывается проникновенное: — Блядь. — Что? Что случилось?.. — спрашивает Джо, застывая. В голове проносится отчаянная, нелепая до ужаса мысль — а может, он тоже сейчас это почувствовал? Душевную слабость, желание растянуть момент на подольше, не идти никуда, хотя надо, потребность показать, что он тоже… немножко свихнулся. От жары, от ощущения, будто мы в гребаном американском триллере или еще более дурацком ромкоме, где герои тупят и никогда не говорят прямо о том, что испытывают, до последних минут. А потом друг на друга бросаются и смеются, как психи, счастливые и отрезанные на несколько минут ото всех проблем в мире. — Антон? Джо зовет меня хрипло, а я только неловко взмахиваю рукой и отмазываюсь, так и не набравшись смелости быть счастливым психом: — Ничего особенного. Вспомнил, что завтра контрольная по алгебре. — А-а-а… — тянет Джо, и по его лицу пробегает тень незнакомой эмоции. — Да ты все сдашь, не парься. Он берет рюкзак из-под стола, накидывает лямку на плечо, уверенно мне улыбается и выходит из сарайчика. А я оглядываюсь на шипящего Одина и вяло огрызаюсь: — Не шуми. Сам знаю, что лошара.

***

Планирую переночевать дома, даже матери пишу, что буду не позже одиннадцати — все равно пора взять теплых вещей и поменять обувь на непромокаемую, да и тетради с конспектами, нужные для завтрашних уроков, остались в квартире. Я даже выключаю всю технику, насыпаю Одину корма и меняю его лоток, но в последний момент решаю позалипать в видео на ютубе. Ложусь на диван, укрывшись пледом, ко мне запрыгивает Один, плотным комком сворачиваясь у моих ног, и я сам не замечаю, как проваливаюсь в тяжелый глубокий сон. Мне снится, как мы с Джо бежим по заброшенным трамвайным путям, заросшим клевером и высокой резедой. Отвороты брюк намокают от выпавшей росы, кожу холодит влажный ветер. А мы все бежим неизвестно куда, и городские заброшки, облепившие пути, вскоре расступаются, выпуская нас в пригородные поля. Мы бежим так долго, что я устаю даже во сне, пока Джо не падает, зацепившись кроссовкой о балку. Он матерится сквозь зубы, скатываясь на гальку, которой наскоро заметали сорняки. А я подлетаю ближе, разворачиваю его на спину и трясу за плечи, спрашивая с беспокойством: «Ушибся? Больно? Где болит?..». «Нигде, — врет Джо, но я вижу, что он держится за коленку. Закатываю брючину на его левой ноге и дую на налившуюся кровью ссадину. — Да хватит… Не фарфоровый же… — Он настойчиво тянет меня за ворот куртки. — Иди лучше сюда». В реальности я бы спросил: «Сюда — это куда?». Я умудряюсь думать об этом и внутри сна, но тот я, который, улыбаясь, поднимается выше и нависает над Джо, кажется, таким вопросом не задается. «Я тебе не соврал, когда сказал, что глаза у тебя красивые, — тяну я, не удерживая язык за зубами. Сглатываю ком в горле, как перед прыжком в темный канализационный люк — страшно, а может и бесполезно, если ему это откровение нахер не сдалось. Но сейчас оно нужно мне. — Когда мы надрались в клубе на смене Василисы. — Джо расплывается в улыбке, прикусывает нижнюю губу, и я добавляю, злясь заранее, что не поверит: — Не надо так лыбиться». «А я тогда соврал, — отвечает Джо со вздохом. — Ты спросил, откуда я твое имя узнал. Когда Ваське тебя представлял... Я соврал». «Я не спрашивал», — удивляюсь, опираясь ладонями о гальку по обеим сторонам от его головы. И локти, будто хлипкие шарниры, все норовят меня подставить. Подставить и заставить — наклониться ниже, к его веснушчатому носу, крашеной черной челке, смеющимся глазам. «Но хотел спросить». Джо проницательно прищуривается, и я снова ломаю голову. Все вокруг могут так легко меня прочитать, потому что я хреново скрываю эмоции, или только он — потому что я ему позволяю? «Откуда тогда узнал?» — подбадриваю чуть нервно. Джо загадочно молчит, а у меня пульс подскакивает, как при сумасшедшем беге на короткой дистанции. Даже во сне Джо выбивает меня из душевного равновесия, выводит, вымораживает до дрожи в теле. «Помнишь день нашего знакомства? — Джо царапает зубами нижнюю губу, отводит взгляд. Но не перестает — вот же сука! — широко улыбаться. У меня от его улыбки не то гипоксия, не то короткое замыкание в башке, а ему все нипочем. Джо тянет слова медленно, как старую жвачку: — Я тебя узнал. Сказал, что ты вышибалой в клубе «Крик» работал». «Ну, и?» — тороплю снова, чувствуя странные резкие толчки в груди. Как будто маленький злобный гном кружит по рингу из ребер и боксирует со всей дури о мое сердце, готовясь в гномий олимпийский резерв. «Ну-у-у, и-и-и... — передразнивает меня Джо, с чувством закатывая глаза — имплант, как всегда, закатывается помедленнее настоящего. — Не думал башкой своей, что я тогда мог имя твое узнать? Поспрашивать у коллег твоих, на бейджике хотя бы вычитать…» «Зачем оно тебе?.. Имя какого-то придурка-вышибалы?» — спрашиваю шепотом, а сам думаю: боже, Антон. Все это происходит в твоем собственном сне, и все слова, которые ты припишешь Джо, не перестанут от липовой передачи авторства быть плодом твоего больного воображения. Джо хрипло смеется. Шарит по карманам ветровки, достает пачку и зубами вытаскивает из-под помятой крышки последнюю сигарету. «А я еще раз соврал, — признается он, когда мне кажется, что во сне я и сдохну. От ненастоящей задержки дыхания, желания услышать наяву то, что сейчас услышу во сне. Джо фыркает, сигарета дергается в слабом захвате его тонких губ и мажет другим концом по моим губам. — Когда обиделся. В клубе. И сказал, что ты тоже». «Тоже что?» — мне мерещится, что я кричу, но на деле изо рта вырывается только нечленораздельный шепот. «Что ты тоже не…» Я просыпаюсь, захлебываясь под волной оторопи и смущения, глотая жадно проникновенное «...в моем вкусе», и резко пытаюсь сесть, но он запрыгивает на меня бесшумно, давит ледяной ладонью на мой рот и шепчет, воровато оглядываясь на приоткрытое окошко: — Ни звука… Ясно? — Джо таращится на меня бесконечно долгие пять секунд, дожидаясь кивка, и осторожно, словно боится, что я заору, отнимает руку. — Они здесь. — Кто «они»? — спрашиваю тихо, и сон слетает с меня окончательно. Сожаление о нереальности трамвайных путей, резеды и грубого флирта Джо давит на солнечное сплетение, но его тут же перебивает животный страх. В сарайчике холодно, как в Арктике, — потому что я вчера выключил обогреватель, собравшись уходить. Джо сползает с меня и садится рядом, стараясь не скрипеть диванными пружинами. На нем тот же свитер, в котором он уходил на смену, те же кроссовки, только щедро вымазанные в октябрьской грязи. А вот ссадина на виске — под темными, слипшимися от крови волосами — свежая. — Это еще что?.. — Пальцами быстро заправляю волосы ему за ухо, и у меня мучительно сжимается сердце. Я понимаю, почему Джо дышит так загнанно, что облачка пара, слетающие с его губ, не успевают растаять в утреннем свете. Почему он залепил оконное стекло вырванным из школьного атласа разворотом. — Гордей, тебя били? — Тш-ш-ш! — шипит Джо раздраженно и тихо-тихо и отпихивает мою ладонь. Все еще озирается, шаря взглядом по стенам, как потревоженный порывом ветра китайский болванчик. — Они где-то тут… на стоянке шастают. Я вроде пытался след запутать… но кто знает… — Джо морщится, вытирает рукавом свитера мокрую ссадину на виске и добавляет: — Главное, чтобы Один не сиганул на улицу… — Он кивает на Одина, который, видно, что-то почуяв, задрал хвост трубой и теперь носится у ворот сарайчика, принюхиваясь к узкой полоске у самого бетонного пола. — А то сразу найдут. — Я их сам сейчас найду, — рычу, пытаясь подорваться, но Джо ловит меня за ладонь, крепко сжимает пальцы и снова шипит: — Сдурел? Там Якуб и вся его шайка. — Джо наконец-то выравнивает дыхание, и я опускаюсь обратно на диван только затем, чтобы его не нервировать. — И твой этот… хлыщ. Подкараулили, суки, когда после смены выходил. А ведь чувствовал… «Я тоже, — проносится в голове горькое. — И все равно тебя отпустил». — Погоди, какой еще «мой хлыщ»? — переспрашиваю, когда перевариваю его слова. — С бородкой. — Джо бурно жестикулирует, пытаясь что-то изобразить. — С ядрено-зеленым септумом в носу. Красивый такой. Что аж фу. — Парфенов? — переспрашиваю с неподдельным ужасом. Будто доверчивого ребенка мордой ткнули в воняющего перегаром дядю Борю из соседнего подъезда и сказали: «Вот твой Дед Мороз. А твои ему письма твоя мамка читает. А потом всю ночь не спит, пялится в потолок и думает, с каких шишей наскрести на сраное лего». У меня желудок скручивает рвотным позывом, когда я уточняю, надеясь на чудо из последних сил: — Ты уверен? Он? С Якубом? Заодно? — Уж наверное, — отзывается Джо ершисто, теребя пуговицу на рукаве рубашки, выглянувшей из-под свитера, — раз он Якубу сказал меня отметелить, пока я деру не дал… — Джо вздрагивает и хватает меня за сжатый кулак. — Эй, слышишь? Пытаюсь успокоиться, чтобы расслышать хоть что-то кроме оглушительного тока крови в ушах. И до меня действительно доносится хруст шиферных обломков и басистое: — Да сбежал он. Мелкий, в любую щель пролезет. — Надо было там хватать, в подворотне, — шипит знакомый голос, и я резко давлю на затылок Джо, вместе с ним сгибаясь в три погибели, чтобы Парфенов или кто-то другой, чья тень нырнула в сарай поверх атласного разворота, не разглядел наши тени. — Иди сюда, хороший, — зовет Джо шепотом, почти одними губами, и Один подходит, с приглушенным урчанием ластясь о мои ноги и о дрожащую, будто от тремора, руку Джо. — Молодец, котя. Молодец… Тень отползает, и голос Парфенова скучающе позволяет: — Можете подкараулить после школы. Шуганите, но сильно не бейте. Чтобы понял, с кем дело имеет. Меня передергивает. Я узнаю эти слова. Примерно то же мне велел Жигалев, отправляя в рейд за бабками. Думают-то они, несмотря на нарочитую интеллигентность и показную доброту Жигалева, одинаково о тех, кого запросто и безнаказанно можно прижать. Как об уровне в очередной стрелялке — прошел на лайте, выдохнул, срубил призовых очков. И можно жить и играть дальше. — А оплата когда? — спрашивают недовольно, и Парфенов отмахивается с ленцой: — Когда убедимся, что эти двое окончательно забились в норку. Все, сворачиваемся… У меня контрольная скоро по алгебре. Шаги стихают в отдалении, а сердце мое по-прежнему стучит с грохотом работающего в полную силу автомобильного завода. Я разгибаюсь, и когда Джо оглядывается на меня, все еще обнимая колени руками, я говорю твердо и уверенно: — Собирайся. — А у самого в голове звенит «Твою. Же. Мать». — Самое необходимое хватай. — Что? — переспрашивает Джо слабо. Поднимается на трясущихся ногах и подбирает рюкзак, грязный, будто его вымочили во всех окрестных лужах. И я только теперь замечаю, какой грязный и потрепанный сам Джо: наверняка помимо ссадины на виске у него не один синяк под одеждой. — Куда мы? — Сматываемся в норку, — фыркаю невесело и нахожу свой рюкзак, быстро сбрасывая в него оба наших телефона, наушники и попавшиеся под руку учебники. — Давай, быстрее, столбом не стой... Одежду не бери. Джо больше ни о чем не спрашивает. Может, что-то в выражении моего лица ему подсказывает, что спорить — только время терять. Он ходит по сарайчику, сгребая в раскрытый рюкзак школьный пропуск, контейнер для импланта, капли и меню клуба, в котором работает, достает все нычки с мятыми косарями и сотнями, заталкивает в боковой отсек биологию, русский и географию. Подумав немного, сует поверх собравшегося добра журнал. Тот самый — подумать смешно — с обещанием научить шести способам делать минет. — Это еще зачем? Ухмыляюсь криво, хотя ситуация не располагает. — Отсосу твоему Парфенову за индульгенцию, — огрызается Джо, что меня странным образом успокаивает: если нашел силенки язвить, значит, жить после темной от гопарей Якуба будет. «Не благодаря тебе», — снова грохочет в голове, подрывая временное затишье. — Что? — Джо вздергивает брови и впервые, кажется, неверно растолковывает значение моего тяжелого взгляда. — Знаю я, что такое индульгенция. У тебя с биологией неплохо, а у меня с историей. Так мы уматываем? Приходится отложить самокопание на потом, кивнуть и забить рюкзак до отказа. — Этого как понесем? — Киваю в сторону притихшего Одина, который все время, что мы собирались, наблюдал за нами из-за привычного укрытия у монитора, лениво помахивая рыжим хвостом. — Переноска есть? Или в руках? — Одина? — тупо переспрашивает Джо, и я уже почти фыркаю: «Нет, блядь, Тора Громовержца», но осекаюсь, замечая, как поблескивают глаза Джо. Слезами. Черт, да он почти раскисает — то ли на отходняке после всплеска адреналина, то ли потому, что не выспался, вымотался после ночной и побега от гопарей, а я тащу его ни свет ни заря в неизвестность, и та, быть может, лишь немногим лучше сарайчика, в котором он прячется днями напролет от матери-гомофобки. — Ты разрешаешь мне взять его… с собой? — Конечно. — Пожимаю плечами и отворачиваюсь, делая вид, что не заметил, как Джо шмыгнул носом и вытер слезы грязным рукавом. «Ты так и будешь, — спрашиваю себя зло, — строить из себя бесчувственного барана? Браво, Антоша. Мы с тобой стали совсем-совсем смелыми. Нам не хватило года вжимания головушки в плечи после того, как Парфенов нас в клубе для заднеприводных застукал, да?» — Вот черт, — выдыхаю, перебивая яд собственных мыслей. Разворачиваюсь, подхожу к Джо и притягиваю за плечи. Обнимаю осторожно и говорю в темную макушку: — Конечно, мы заберем Одина, тебя заберем, комп потом заберем. — Джо дрожит у меня в руках, а я не знаю, как ему помочь. Как убедить в том, что ничему плохому я больше не позволю с ним произойти. — Что хочешь заберем, только пойдем, я тебя прошу, отсюда нахуй. Джо согласно кивает и неловко высвобождается из объятий, чтобы выманить Одина непривычно ласковым «кыс-кыс» и взять на руки. Я выхожу вслед за Джо из сарайчика и подтаскиваю к воротам пару пыльных автомобильных покрышек, прикрывая следы нашего пребывания. Мы выходим со стоянки молча. Джо, глубоко задумавшись и шагая на полном автоматизме, рассеянно поглаживает притихшего Одина между ушей. А я пытаюсь осмыслить наконец гадкую мысль о Парфенове, который ради того, чтобы вытолкать меня из компании, провернул грязный фокус с деньгами лучшего друга. Глупо. Бесконечно глупо было верить в то, что я вольюсь в ряды лицеистов и не наживу врагов. Проходим мимо дамбы, дыша запахами скисшей воды и мазута, шаркаем по парковой аллее, ловя любопытные взгляды мамашек с колясками, вышедших на утреннюю прогулку. Огибаем пятую школу и ныряем ко мне во двор. Только когда поднимаемся на нужный этаж, и Джо давит пальцем на звонок, я вспоминаю о том, что обещал матери быть дома не позже одиннадцати. — Где тебя носило? — Конечно же, мать меня встречает не фразой «Доброе утро, сынок». Спустя секунд пять после звонка гремит ключом в замочной скважине и открывает дверь рывком, будто заночевала в прихожей. Смотрит мне в глаза снизу вверх и чуть ли не дрожит от негодования. — Антон, ты совсем страх потерял? Тебе телефон для чего нужен?.. — Мать замолкает, замечая Джо, прижимающего к себе Одина. Бледнеет и спрашивает севшим голосом: — Гордей, тебя что, били? — Ничего особенного, — врет Джо, опускает голову и прячет глаза под растрепанной черной челкой. — Проходи. — Мать забирает Одина одной рукой, а другой за локоть затаскивает Джо через порог. — Разувайся… Сейчас аптечку принесу. — Мать кидает на меня сердитый взгляд и спрашивает на повышенных тонах: — А ты куда смотрел? Ты куда смотрел, я тебя спрашиваю, дубина? «У меня к себе тот же вопрос, ма», — хочется огрызнуться, но спорить с матерью, когда она накручивает себя все больше с каждым произнесенным словом, затея провальная. Поэтому я пожимаю плечами, закрываю дверь на два оборота ключа и снимаю рюкзак. — Я упал неудачно, — пытается выкрутиться Джо, но мать, хоть и замолкает, поджимая губы, явно ему не верит. Джо наступает по очереди на пятки кроссовок, оставляя их на коврике, и мнется у комода, пытаясь слиться с интерьером. — Устал, навернулся, встретился головой со ступенькой. — Боже, горе ты луковое... — тянет мать, отпуская шипящего Одина на пол, и тот немедленно, почуяв запах свободы и котлет, сигает на кухню. — Иди сюда, на свет. — Джо послушно шагает под лампу, а мать берет его за подбородок и внимательно разглядывает ссадину на виске. Резюмирует со вздохом: — Жить будешь. Давай сначала в душ и переоденешься, а потом я тебя обработаю… Антон, принеси ему полотенце и одежду чистую. Вздыхаю с облегчением, понимая, что мать переключилась на Джо и забыла про необходимость снять с меня шкуру. Иду к себе в комнату, достаю из шкафа футболку и домашние штаны, хватаю полотенце со спинки стула и несу Джо, который ждет на пороге ванной, нервно покусывая губу. — Точно нормально, что я… — Джо оглядывается на мать, которая роется в аптечке на кухне и улыбается, глядя на Одина, уплетающего выделенную ему котлету. Джо неловко заправляет прядь за ухо, а я ловлю себя на мысли, что ему этот неосознанный жест-ужимка очень идет. — Нормально, что я тут… Приперся с котом? — Только у мамы моей такое не спрашивай, — фыркаю тихо, вручая ему комплект, — а то будешь полчаса слушать презентацию «Я без ума от Гордея». Джо смущенно чешет кончик веснушчатого носа и бормочет: — Ну ладно... — и тут же захлопывает дверь ванной. Не знаю, что я собирался добавить: может, что я лично совсем не против, а может, ничего — но Джо в любом случае меня оставляет один на один с тревожной недосказанностью. За дверью щелкают краны, слышится шелест воды и отодвигаемой шторки. — Антон, — зовет мать и манит меня пальцем. Покорно плетусь на кухню и сажусь за стол. Разглядываю привычные скатерть в цветочек, кремовые шторы, аквариум, который живо интересует Одина — тот так обалдело следит за рыбешками единственным целым глазом, будто раздумывает, чем заслужил путевку в кошачий рай. — Что? — цежу сквозь зубы, потому что мать, прислонившись спиной к кухонной панели и сложив руки на груди, не спешит начинать нелегкий разговор. — Кто побил Гордея? — наконец не выдерживает она. — Парфенов, — отвечаю честно, — и его амбалы. Вздыхаю, с нажимом потирая пальцами межбровье, и рассказываю матери все. Про бабки Жигалева, про наводку на Джо, из-за которой с ним познакомился и стал общаться теснее, про Якуба и его гопарей и Парфенова, который оказался причиной моей бессонницы и перманентного страха за будущее. Мать слушает и не перебивает. Удивительно. Даже причитать и охать не начинает, только кивает серьезно, подбивая высказать все, о чем так долго молчал — включая «заказы» Жигалева, за которые я получал деньги. Когда заканчиваю, мать зябко обнимает себя руками и спрашивает ровно и без единого намека на укор: — Я надеюсь, ты понимаешь, что в лицее мы одиннадцатый оканчивать не будем? — Понимаю, — говорю, издавая короткий горький смешок. От одного лишь ее полного сочувствия взгляда у меня как камень падает с души. В этот момент я дико жалею, что не поделился с ней раньше. Но тогда я рисковал бы никогда не встретить Джо. — Его маме надо будет позвонить, — добавляет мать задумчиво. Не успеваю я и рта раскрыть, как она жестко перебивает: — Знаю, что он совершеннолетний, а ей все равно, но так надо. Не спорь... Что за привычка дурная — со мной спорить постоянно? — Окей, — пожимаю плечами. Пусть что хочет делает, лишь бы была спокойна. Мать прищуривается и вдруг добавляет: — И ночевать он будет в старой Олиной спальне. — Что? — переспрашиваю тупо. Сестра от нас съехала лет пять назад, о ней теперь напоминают только звонки по субботам и пустая комната с кроватью и единственным торшером из «Икеи». — С какой стати? У меня в комнате полно места. — Антон, — мать это произносит таким вкрадчивым тоном, что у меня ледяные мурашки бегут по спине, прямо как в детстве. — Я не против твоей личной жизни, но только когда меня нет в квартире. — Чего? — переспрашиваю снова, тихо и нервно. У меня сердце колотится в учащенном ритме, когда я догоняю наконец, к чему она клонит. Хоть и спрашиваю, строя святую невинность: — Ты о чем вообще? — Мы друг друга поняли, — припечатывает мать, намекая, что развивать тему не собирается. Щелкает задвижка, открывается дверь ванной, и выходит Джо, растирая мокрую голову полотенцем. Я шумно сглатываю, отводя взгляд, а мать цокает языком и говорит, обращаясь к Джо: — Иди сюда, боец. Будем тебя латать.

***

Не знаю, какими правдами и неправдами моя мать этого добивается, но она выторговывает у матери Джо заявление об отсутствии на занятиях по семейным обстоятельствам. Потом набирает в лицей и ставит директора в известность о моем переводе в пятую школу. Жигалев дозванивается мне на следующий же день и резко спрашивает без «Привет» и «Как дела?»: — Антон, что за хуйня? Спустя несколько часов затишья и анабиоза у меня слетают тормоза в голове. Я ухожу на кухню, оставляя Джо корпеть над биологией и географией за письменным столом в моей комнате, и шиплю в трубку: — Это ты мне скажи, что за хуйня с Парфеновым? У него комплекс какой-то? Что за детский сад с дележкой друзей? — Не понял, — отвечает Жигалев, кажется, теряясь от злости моего тона. — У него спроси, — фыркаю громко. — Спроси про бабки, которые по его указке сперли гопари. В какие игры он играет, и чем я ему так не угодил, что он меня решил слить... — Антон, что ты несешь? — спрашивает Жигалев раздраженно. — При чем тут Парфенов? — Хочешь верь, хочешь нет, но это он бабки взял, — объясняю, меряя кухню шагами, и отпихиваю Одина, который вертится у моих ног и жалобно мяукает, требуя сардельку. — Сказал своим псам, чтобы деньги стерегли до тех пор, пока я не сдамся — наверное. Потому что при любом раскладе я один против шести здоровых лбов не выиграл бы. — И осененный внезапной мыслью, добавляю: — Может, Парфенов тебе через недельку вручит кейс. Наплетет, что свои связи задействовал и быстрее меня справился. Все рады, а я за бортом. — Антон, я вообще ничего не понял, — жалуется Жигалев. — Ты обкурился? Или… — в его голосе прорезается сталь, — это ты деньги взял? И решил съебаться? Я смеюсь так громко, что Один, поджав хвост, прыгает за корзинку с картошкой и угрожающе оттуда шипит. А я не могу остановиться — потому что это звучит так предсказуемо. Не удивлюсь, если Парфенов с Ройтманном об этом Жигалеву на ушко шептали все то время, что я пытался подступиться к Якубу. Роняли в его голову все больше зерен сомнения. — Слушай меня внимательно, Олег, — говорю, наконец отсмеявшись, и тщательно взвешиваю каждое слово. — Я денег твоих не трогал. Действительно собирался помочь, потому что твою помощь с учебой ценил. Ты неплохой парень, но друзья у тебя — говно галимое. Парфенову скажи, чтобы перестал сцену ломать и кейс тебе отдал, и еще скажи… — Я пытаюсь не повышать голоса, но все равно чуть ли не ору на всю квартиру: — Скажи, чтобы не пытался меня достать. Что я не побрезгую в ментовку заяву накатать, если подключит своих амбалов и хоть пальцем тронет… меня, мать мою, парня моего — чтобы подальше держался от нас, ясно?! — Антон, ты… — начинает Жигалев запальчиво, но я бросаю трубку. Бросаю, нажимая на красную кнопку, и буквально — на стол, добавляя мощного пинка по ножке, чтобы выпустить пар. Сердце бьется у самого горла, меня распирает от дерзости, на которую в общении с Жигалевым никогда не хватало яиц. — Ну ты горазд орать. Вздрагиваю, оборачиваюсь и вижу Джо, прислонившегося к дверному косяку. На его костлявом плече, выглянувшем из-под слишком широкого ворота растянутой футболки, красуется здоровенный синяк, при виде которого меня снова берет лютая злость на Парфенова. — Прости, — произношу сипло, гадая, слышал ли он громкое «моего парня», хотя и ежу понятно — услышал бы даже из подъезда. Но у меня сил нет оправдывать это разыгравшимися эмоциями или вынужденным каминг-аутом, которым я отрезал себе пути к отступлению. Сил и желания. — С Жигалевым болтали... Джо фыркает то ли ехидно, то ли понимающе и кивает в сторону комнаты. — Пойдем, — зовет как ни в чем не бывало, поправляя ворот футболки и пряча синяк. — Я там снова ни черта не понимаю в биологии... Джо никак не комментирует мой разговор с Жигалевым, хотя я уверен, что неделю назад он непременно вскинулся бы, облаяв меня за «игру в парочку» без его разрешения. Напомнил бы, что я вообще не в его вкусе. — Вот этот параграф я не понял даже со второго раза, — делится Джо, плюхаясь на диван, и протягивает мне учебник. Я сажусь рядом, чувствуя себя взвинченным до предела, но вовсе не из-за разговора с Жигалевым, который почти сразу вылетает из головы. Смотрю невидящим взглядом в книгу, смотрю, не вслушиваясь толком в суть жалобы, на шевелящиеся губы Джо, на его веснушчатый нос, нелепую черную челку, длиннющие ресницы — и почему я раньше не замечал, какие охуенные у него, даже круче, чем у фиф-лицеисток, ресницы? И я понимаю, что знал это еще вчера. Может, знал еще чуть раньше. Но именно сейчас, пока мы сидим на диване, а Джо ворчит, как ненавидит царство растений, меня пронзает чудовищно ясная мысль, что сердце мое шалит не просто так. Не только потому, что я злой мудак, которому только повод дай поорать и почесать о кого-нибудь кулаки. Просто я влюбленный до одури, до трясучки влюбленный в парня, который сидит рядом и смотрит на меня в ответ недоуменно, говорит что-то. Кстати, что он говорит? — Ты вообще слушаешь? — возмущается Джо и пихает меня в плечо. Он стряхивает челку со лба естественным, таким правильным жестом — его пальцы проходятся по пятну зеленки на виске, заправляют непослушную прядь за ухо. И я спрашиваю прежде, чем успеваю испугаться, струсить вновь: — Откуда ты тогда узнал, как меня зовут? — Чего? — Джо криво и недоуменно ухмыляется. — Это еще к чему? — Откуда? — настаиваю, сначала откидываюсь на спинку дивана, но тут же, не выдерживая непринужденности позы, сажусь ровно, как первого сентября в первом классе. — Когда ты представил меня Василисе. Я же не говорил, как меня зовут… — Я сглатываю с таким трудом, что саднит в горле. — А ты меня представил. — Серьезно? — Джо вздергивает брови. Подбирает под себя одну ногу, и я мельком замечаю, что носки на нем тоже мои — хотя чьи же еще? Джо таскает мою одежду, потому что я вчера не дал ему забрать из сарайчика его шмотки. И даже это рвет мне голову, даже от этого дышать мне тяжелее, тяжелее концентрироваться на словах и складывании из них предложений. — Ты только сейчас задался этим вопросом? — Ну да, — огрызаюсь неуверенно. — Что в этом такого? Просто в голову пришло. — У тебя на зажигалке имя твое написано, дурень. — Джо мягко улыбается, а мне сквозь землю хочется провалиться от разочарования. Конечно. Я дымил при нем постоянно, как паровоз, и в сарайчике, и когда мы шли от остановки до клуба. Пару раз подкуривал ему гребаной зажигалкой, которую мне подарил кто-то из бывших однокашников — с крупной надписью «АНТОН». Джо замечает ехидно: — Вряд ли ты настолько сентиментален, чтобы таскать зажигалку с именем бывшего… — Он замолкает, покусывая нижнюю губу, и тихо с запинкой произносит: — Так почему ты... сейчас решил узнать?.. — Просто так, говорю же, — цежу, дрожащими пальцами зачесывая назад отросшие белые патлы, лезущие в глаза. Мыслей в голове становится так много, что я ни одну не могу ухватить за хвост и как следует посмаковать. Например, ту, в которой говорится, какой я самоуверенный болван. Был тогда, в дурацком сне про трамвайные пути и резеду, и сейчас — потому что выпаливаю, будто прыгаю в неизвестность темного канализационного люка: — А знаешь, нет. Не просто так… Я хватаю Джо за плечо, и он дергается — должно быть, давлю прямо на синяк. Но не отстраняется, когда наклоняюсь ближе: только шумно выдыхает, опуская взгляд на мои губы, и кладет ладонь мне на грудь. Я сперва паникую, что Джо хочет оттолкнуть, но он медленно сжимает пальцы, сгребая в кулак ворот моей домашней кофты, и вдруг так резко дергает на себя, что я до звезд в глазах врезаюсь лбом в его лоб, шиплю сдавленно «блядь», а в следующий момент его влажные горячие губы находят мои. Мысль о несправедливости поцелуя, инициатором которого должен был стать я, тонет без остатка в шквале чувств — восторга и дебильной обиды. Джо целуется, будто дерется: царапает зубами мои губы, толкает мой язык своим, не давая ни секунды передышки. Мгновение — и он растекается по подлокотнику дивана, как живая ртуть, утягивая меня за собой. Я пытаюсь упереться рукой в подушку и не раздавить его, но Джо заставляет лечь сверху и крепко обхватывает мою талию ногами. — Вот же... — недовольно выдавливает, когда я рывком перекатываюсь на бок, пока он держится за меня, будто дикий котяра — всеми конечностями разом. — Антон, не мешай… — Джо брыкается в ответ на попытки отстраниться немного и отсрочить неминуемый стояк, и целует снова — засасывает так, что звук, с которым мы отрываемся друг от друга спустя целую вечность, навевает банальные мысли о пробке из-под шампанского. Джо сыто облизывается, дыша во все легкие, и сообщает после долгого «ва-а-а-ау» и легкого смешка: — С ума сойти! Я уж думал, мне больше не перепадет. — Чего не перепадет? — уточняю хрипло, заранее готовясь к тому, что меня обзовут придурком, но Джо бормочет: — Твоих крышесносных поцелуев… — и наклоняет голову, чтобы втянуть меня в новую пытку языком и губами, провести пальцем по моей челюсти и ногтем царапнуть над кадыком. Он отстраняется и проникновенно шепчет мне на ухо: — Я немного завелся, если честно. Джо ерзает, смотрит на меня исподлобья, а я чувствую, что завелся он вовсе не немного. Как и я. Моя паника то ослабевает, то нарастает вновь. И я почти убеждаю себя, что готов распрощаться с невинностью прямо здесь и сейчас, на узком неудобном диване. Но нас обоих отрезвляет звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине. — Вот блин… — Джо резко выпутывается из моих объятий и отсаживается на другой конец дивана, подтягивая колени к груди. Хватает учебник по биологии и прячет в нем покрасневшее лицо, делая вид, что чудовищно увлечен бобовыми. Мне тоже приходится сесть, схватить толстовку со спинки стула, скрутить в кулек и прижать к стояку. — Обедать идете? — Мать заглядывает в комнату, параллельно снимая пальто, бегло оценивает обстановку и награждает меня каким-то уж очень понимающим взглядом. — Тебе, кстати, еще в лицей за личным делом идти, долго не засиживайся... — Она замечает пачку сигарет на тумбочке, хватает и сует в карман. — Боже, Антон, ты бы хоть ради приличия шифровался с сигаретами, а? — Да-да, прости, — бормочу, облизывая губы, которые наверняка опухли и раскраснелись от поцелуя. — Сворачивайтесь с уроками... Я пока суп разогрею, — произносит мать со вздохом. Она уходит, мы с Джо переводим дух. В ответ на мой смешок он вскидывает ногу и так больно заряжает мне пяткой под ребра, что я скрючиваюсь и кашляю, но продолжаю смеяться, как счастливый псих.

***

Иду по длинному пустому коридору лицея, слушая в наушниках плейлист Джо и считая арочные пролеты. Как и в первый раз, когда оказался в стенах бывшей графской усадьбы, переделанной под школу для мажорчиков, зависаю на мраморных колоннах и искусной старинной резьбе, любуюсь маленькими фонтанчиками и витражами в высоких стрельчатых окнах. Лицей безумно красив внутри — и эстетика его, пожалуй, единственное, по чему я собираюсь скучать. В ожидании звонка на перемену присаживаюсь на подоконник и нажимаю на уведомление, всплывающее на экране. Читаю сообщение «ВКонтакте», прилетевшее от моего имени: «Ты в курсе, что ушел с моим телефоном?» «Боишься, — печатаю с не сходящей с лица широкой улыбкой, качая башкой в такт песне «Приключения» Mujuice, — что найду твои голые фотки?» «Мне нечего бояться. Я красивый, как ебаный Аполлон». Фыркаю, представляя, с какой самодовольной ухмылочкой, пряча от моей матери телефон под столом, он это писал. Следом капает очередное сообщение: «Папка “нюдсы” в галерее. Дерзай». Меня прошибает неслабый такой нервяк, когда судорожно открываю галерею на его телефоне, но, естественно, папки не нахожу. Придурочный. Зато у Джо оказывается целая фотосессия Одина — на улице, на диване, за монитором компа в штаб-квартире Ордена Феникса, на чьем-то животе под задравшейся майкой. Один на этой фотке жмурится, а его кто-то гладит рукой, все костяшки на которой сбиты до незаживающих шрамов. Узнаю свою руку, свои штаны и фыркаю снова — смущенно. Когда только Джо успел меня подловить? «Купился? ;)» «Нет». «Врешь». «Да, ты прав. — Покусываю сухую корку на нижней губе, быстро печатая ответ. — Мне только повод дай подрочить». «Я надеюсь, дрочки в твоей жизни теперь станет меньше)». Опускаю телефон, блокирую экран и задираю голову к потолку. Кровь оглушительно стучит в висках, и я издаю нервный смешок, вспоминая одно из творческих заданий по литературе, где нам предлагали придумать и описать идеальный романтический момент. У училки, наверное, инфаркт бы случился, скажи я ей, что именно от этого сообщения Джо у меня сердце расплавилось и потекло по ребрам. — Антон? Вздрагиваю и резко оборачиваюсь на скрип открываемой двери. Из ближайшего класса выходит Парфенов и тут же натыкается на меня взглядом. Подходит, неловким движением пальца поправляя ярко-зеленый септум в носу, и хмурится, засовывая руки глубоко в карманы форменного пиджака. А вот по лицейской форме я точно скучать не буду. — Какими судьбами? — спрашивает, будто вышел случайно, но ему наверняка Ройтманн сказал, который только что прошмыгнул в класс после туалета. — За документами пришел, — говорю, не спеша пожимать протянутую руку. Почему-то сейчас, после короткой дурашливой переписки с Джо, у меня не остается нужного запала, чтобы схватить Парфенова за септум или за волосы и познакомить его зубы с краем подоконника. — Ухожу из лицея. Как ты и хотел. — О чем ты? — Парфенов плохо играет в непонимание. Видит, наверное, по выражению моего лица, что я шутить не собираюсь, и вздыхает, строя кислую мину: — Нам так всем легче будет. — М-м-м… — тяну невыразительно, окончательно сковыривая сухую корку с губ. — Здорово ты придумал. Здорово. — Брось, я же… — Парфенов осекается: похоже, сам не знает, как оправдать тупорылую подставу с бабками. — Тебе тут просто никто толком… не рад. Не твое это место, понимаешь? Закатываю с чувством глаза. И мне вспоминается, как Жигалев меня подцепил. Забрал у дверей клуба «Крик», в котором я работал вышибалой, в лютый мороз февральской ночи. Отстегнул бабок моему начальству, сказал сердобольно, будто широким барским жестом помиловал: «Этот уже синий совсем, пусть с нами пойдет, погреется». Подобрал меня, как побитого пса с улицы: бросить жалко, подпускать слишком близко — брезгливо. И тогда я поверил слепо, без оглядки поверил: это мое место. При человеке, за спиной которого можно спрятаться. — Ты кейс Жигалеву отдашь? — уточняю, прищурившись. — Отдам. — Парфенов пожимает плечами, подрагивая. Нервничает рядом со мной. И тогда, и сейчас. И мы ведь действительно, хоть оба — хомо сапиенс стандартные, для кого-то красивые, для кого-то смазливые, совершенно из разных миров. Парфенов добавляет быстро: — Про тебя говорить не буду… ну типа… что это ты спиздил, а я тебя поймал на краже. — А-а-а, — тяну с понимающей улыбкой и сам себе удивляюсь. Мне даже встряхнуть его за грудки и обматерить не хочется. Не хочется об него руки марать. — Так вот какой план был… Звенит звонок, и за дверьми классных комнат слышится скрип отодвигаемых стульев и громкие голоса учителей, пытающихся перебить гомон и задать домашнее задание. Я соскальзываю с подоконника и снова сую капельки наушников в уши. — И это все? — удивленно спрашивает Парфенов, глядя на меня не то затравленно, не то с надеждой, что я все-таки влуплю ему разок. Может, он охочий до отрезвляющих пиздюлей? Может, ему просто скучно жить и не находить границ дозволенного? «Тогда пусть тебя учит кто-то другой, Рома Парфенов». — А тебе еще что-то надо? — так же удивленно спрашиваю в ответ. — Надеюсь, ты понял, что встретишься с моими кулаками — при большой удаче, либо при меньшей — с правоохранительными органами, если ты и твои… как ты их называешь? Подчиненные? Уж точно не друзья… сунетесь к моим близким. Со своей стороны могу пообещать: я к вам и на десяток метров не подойду. — Замолкаю, застигнутый врасплох лезущими в голову мерзкими мыслями. Как тяжело и невыносимо страшно мне было в ночь, когда Парфенов застукал меня у дверей клуба для голубых. Мне ведь даже в голову не пришло, что там забыл он сам. Но я помню прекрасно, как боялся выйти из шкафа в одиночку, зная, что у меня никого нет снаружи. Поэтому добавляю, невыразительно улыбаясь: — А еще я гей, Ром... голубенький, прям как небо. — Киваю на единственный прозрачный фрагмент витража, за которым виднеется улица, и замечаю с чувством невероятной свободы, окутывающей после этих слов: — Погода-то, смотри, какая шикарная. Октябрь, а солнышко... — Антон, — зовет Парфенов сдавленно, но я даже не оборачиваюсь. Иду, лавируя между школьниками, высыпавшими в коридор из классов, в сторону кабинета директора. И мне ни капли не жаль прощаться с тем, что так долго кипятило во мне кровь. Мне просто надоело прятаться.

***

Из динамиков доносится томный стон, а я борюсь с желанием потереть уставшие глаза и наконец захлопнуть крышку ноутбука. Гордей еще не вернулся со смены в клубе, мать ушла в ночную, а мы с Одином валяемся на кровати и уже второй час смотрим порнуху. Точнее, смотрю я, придирчиво хмыкая и щелкая по вкладкам в поисках чего-нибудь вразумительного, а Один смотрит на меня единственным глазом, протяжно мяукает через каждые пять минут, и моему воспаленному подсознанию мерещится возмущенный вопль: «Антон, как ты собрался облажаться? Что, по-твоему, ты запихнешь не туда?!» Я ставлю на паузу ролик, где щедро натертый массажным маслом латинос сует член без резинки в белого тощего паренька. Сегодня меня ни капли не возбуждает незащищенный секс в духе «сунул, вынул и пошел». Пялюсь с надеждой в раскрытый конспект про спринцевание и растяжку, который сделал, покопавшись среди интернетных статей. Гордей бы сто лет ржал про синдром отличника, если бы увидел. — Порнуха не просвещает, — жалуюсь Одину, которого больше волнует кисточка на пледе и то, что я держу его на оздоровительной диете которую неделю. Тру ладонями лицо и бормочу раздраженно: — Я так на всю жизнь девственником останусь. Перекатываюсь на другую сторону кровати, выколупываю сигарету из пачки и щелкаю зажигалкой. У меня горе. Мне можно сегодня покурить прямо так, не поднимая задницу с постели. Выдыхаю дым в сторону приоткрытой форточки, что, конечно, меня не спасет — мать за километр до дома почует, что я курил не на балконе. Кручу колесико зажигалки, и рыжий язычок пламени то появляется, то потухает. Смотрю на крупную гравировку на корпусе — «ГОРДЕЙ». Нормальные люди друг другу дарят нормальные подарки. Кольца, парные украшения, да хоть розы в целлофановой обертке. А я вот решил, что парные зажигалки — это ебнуться, как романтично. И Гордей, надо сказать, проникся тоже. Может, не только от зажигалки, но и от ужина в кафешке по случаю двух месяцев знакомства. Но в ту ночь, когда мы остались одни в квартире, Гордей прямо на десятой минуте хрен знает каких по счету «Трансформеров», которые мы пересматривали, передравшись предварительно за выбор фильма, сделал мне минет. Нежный, глубокий и до обидного классный. От этих воспоминаний становится тесно в штанах, и я перекатываюсь на спину, отвлеченно подумывая, не подрочить ли мне хотя бы с тоски. Я даже не понимаю, как правильно подступиться к пикантной теме. Должен я помочь Гордею? Он сам все сделает, когда посчитает нужным? Или мне не суждено в этой жизни перестать параноить даже из-за того, что род людской делает веками, ориентируясь на инстинкт? — Фу-у-у… Мы теперь балконом не пользуемся? Я быстро тушу сигарету в чашке с остатками чая, захлопываю крышку ноутбука и закрываю тетрадь с конспектом. И как только Гордей так бесшумно прокрался в квартиру? Я не слышал ни ключа, ни хлопка двери. — Ты охуел? — Гордей вздергивает брови, медленно переводя взгляд на чашку и обратно, уже с убийственным посылом, на меня. — Я из нее пил! Дорогущий, сука, китайский чай! — Я тебе новый заварю, — отмахиваюсь с кривой ухмылкой, а Гордей, скинув ветровку на пол, шустрой тенью запрыгивает на кровать, хватает подушку и со всей дури принимается лупить меня по голове и плечам. — Ай… — Ноутбук следом за тетрадью скатывается на ковер, Один с шипением слетает с нагретого места и бросается в дверной проем и прочь по коридору. А я пытаюсь схватить Гордея, но задача не из легких. Он же чертов кот, а коты, как известно — это жидкость, а не животные. — Бля, солнце, ну прости, больше не буду тушить… окурки в твоем дорогущем чае… Гордей прерывается на секунду-другую, опуская подушку, и мне этого оказывается достаточно, чтобы перехватить его за талию и опрокинуть на спину. Он отплевывается от волос, попавших в рот, а я провожу пальцем по его ровному пробору, прямо по полоске светлых отросших корней. — Покрашусь завтра, — напоминает Гордей с улыбкой, отдышавшись после непродолжительной возни, — и даже не думай отговаривать. — Василисин папа подвез? — уточняю для спокойствия, и Гордей кивает. Хотя ни Якуба, ни его друзей, ни даже Парфенова мы не видели уже больше месяца, я все еще не отпускаю Гордея на смены одного. Хотя Жигалев на прошлой неделе мне и прислал короткое, ничем не объясненное «Прости». — Чем занимался? — Гордей ерзает, стягивая свитер, чуть дольше возится с пряжкой ремня, выпутываясь из узких джинсов. Скидывает одежду к ноутбуку на ковер и цепляется взглядом за тетрадь. Отпихивает мою голову, когда пытаюсь его поцеловать. — Учился опять? — Что значит «опять»? — спрашиваю с наигранным возмущением, расслышав насмешку в вопросе. Гордей целует меня сам, и за несколько блаженных сладких мгновений я забываю, что собирался сказать в пользу учебы. — М-м-м… Наваливаюсь на него, целую в шею, легонько покусываю костлявое плечо поверх ткани футболки, морально готовя себя к хорошему петтингу. И именно теперь, после пары минут молчания, предатель-ноутбук, оживая непонятно с чего, выдает такой проникновенный стон из-под крышки, что я дергаюсь, едва не врезаясь лбом в подбородок Гордея. — Ну нихуя себе. — Он расплывается в коварной улыбке и, не обращая внимания на мои слабые протесты, свешивается с кровати в невообразимой позе, резко откидывает крышку ноутбука и смеется в голос. — Вот ты жучара, Антон! — Он забирается обратно на кровать и пихает меня. — Смотришь. Без меня. Как чужих мужиков шпехают! — Это не то, о чем ты подумал, — сообщаю убитым голосом, садясь рядом и не зная, куда себя деть от стыда. Гордей снова свешивается с кровати, выключает ноутбук нажатием на кнопку, оборачивается, и его глаза лукаво поблескивают в свете торшера. — А о чем я подумал? — уточняет он невинно, и мне хочется взреветь: «Ну нет, только грязных разговоров мне для душевного равновесия не хватало», но он качает головой и тянет неверяще: — Я уже думал, мне тебя снова спаивать придется, чтобы ты мне в трусы залез. — Что? — переспрашиваю сипло, не помня себя от оторопи и от радости — он меня хотел. Он ждал. Боже. Может, он даже на меня дрочил? Хотя, наверное, это и логично, но сейчас любая логика, связанная с Гордеем, бьет по моим потревоженным нервам, будто салютный залп. — Что слышал, — отзывается Гордей и встает с кровати. Я ловлю новый панический приступ, думая, что он обиделся на порнуху и сейчас уйдет, а потом за завтраком, кидая на меня испепеляющие взгляды с другой стороны стола, будет упиваться моим смущением. Но он подходит к тумбочке — в голове моей проносится «Нет, он не может знать, не может, не может…» — выдвигает верхний ящик и достает презерватив. Одну штуку. Такие у мамы на работе в вазочках лежат, типа пробников с шампунями, которые вкладывают в журналы, только пробник здорового секса. Оборачивается и с чувством произносит, покручивая квадратик между пальцами: — Кто бы мне пару месяцев назад сказал, что ты такой паникер. — Я не паникер! — огрызаюсь упрямо, наблюдая неотрывно за тем, как Гордей стягивает футболку и, подумав немного, снимает трусы. Теперь я взгляда не могу оторвать от его аккуратного небольшого члена, хотя и пытаюсь изо всех сил сделать вид, что зрелище для меня самое что ни на есть обычное. — Ну… может, чуть-чуть… Гордей забирается на кровать и тянет с меня штаны вместе с трусами, а у меня сил на споры и попытки отсрочить момент «икс» не остается. Потому что такого крепкого возбуждения, которое берет теперь по утрам — до необходимости окатывать себя холодным душем — у меня не было со времен полового созревания, когда я только узнал, опустив руку на член, что такое мастурбация. Потому что я Гордея хочу постоянно, даже когда пялюсь на его темный затылок на уроках, пуская слюну на тетради и учебники. Потому что с ним если и страшно, то не критично. Скорее волнительно, будоражаще. — Я… — спохватываюсь, когда Гордей, спустившись поцелуями вниз по моему животу, облизывает мой член от яиц к головке и легонько массирует пальцами окрепший ствол. Это слишком приятно, чтобы концентрироваться и дальше на словах, но я не оставляю надежды: — Я разве не должен?.. — Что не должен? — спрашивает Гордей, не отрывая жадного взгляда от моей головки, и, вдруг зажмурившись, так нежно ее оглаживает кончиком языка, что я чуть не кончаю. И сдерживаюсь лишь мыслью, что испорчу все, если спущу прямо сейчас ему на лицо. — Помочь? — спрашиваю раздраженно и разрываюсь между желанием немедленно заткнуться и дать Гордею возможность занять рот не разговорами, а моим ноющим стояком, и желанием выяснить, как именно будет протекать наш первый секс. «Браво, Антон, — говорит внутренний голос язвительно. — Ты не просто девственник, ты ебанутый зануда-девственник». — Типа… растянуть… или… — Фто?.. Ты ебануфся?.. — спрашивает Гордей, стараясь не царапнуть меня зубами, но и не выпуская головку изо рта. Темные пятна пляшут в несвоевременном танго на периферии моего поплывшего зрения, а Гордей облизывает пальцы, обхватывает ими мой ствол, совсем слабо подрачивая — видно, в отместку за тупые вопросы, освобождает рот и говорит, сдувая непослушные пряди с лба: — Антон, ты уж извини, но если бы я и это на тебя оставил, мы бы переспали на двадцатую годовщину. — То есть... ты сам себя растягивал? — спрашиваю, сглатывая образовавшийся в горле ком, и снова еле-еле не кончаю, настигнутый яркой картинкой — Гордей, щедро вымазав пальцы в лубриканте, осторожно давит на неподатливые края дырки и закрывает глаза, представляя в себе мой член. Уточняю хриплым голосом: — Ты… и сейчас? — Я и сейчас готовый, — сжалившись, разжевывает Гордей с улыбкой, и надрывает упаковку презерватива. Вынимает резинку и выдавливает смазку до капли на тонкие бледные пальцы. А у меня сердце так заходится, что кажется — еще пара минут в бешеном темпе, и отстучит все отмеренные на жизнь удары. — Это же не ядерная физика тебе. — Он ловко раскатывает резинку по моему члену, а потом заводит руку за спину и касается мокрыми от смазки из-под презика пальцами между своих ягодиц. — Антош, ты можешь, пожалуйста?.. Гордей просит тихо, и я, к счастью, не успеваю сглупить и спросить «что?» Подаюсь навстречу, быстро облизываю пальцы и касаюсь его стояка. — Ты просто волшебный на ощупь, — признаюсь шепотом, и Гордей неуверенно улыбается, а потом проникновенно стонет: не то от моих пальцев, подрачивающих ему в неторопливом темпе, не то от собственных — смазывающих дырку. Он ерзает нетерпеливо, садится на мои бедра и роняет голову мне на плечо, потираясь щекой о мою щеку, не боясь показывать, что ему хорошо, что его мажет от возбуждения не хуже, чем актеров под стимуляторами в порно. И может, именно это придает мне уверенности. Заставляет наконец откинуть ебанутые сомнения, поцеловать его жарко в приоткрытые губы и скользнуть ладонью вниз по его спине, коснуться его там — рядом с его же пальцами. — Можно, солнце? — спрашиваю, и Гордей кивает, позволяя мне протолкнуть внутрь указательный палец, а затем и средний. Обнимает меня за шею и шумно дышит на ухо. — Все, не могу терпеть... — хрипит Гордей, когда я, войдя во вкус, трахаю его пальцами, жадно ловя каждый намек на стон. Он перекатывается на спину, заставляя меня лечь сверху, убирает пряди, упавшие мне на лоб, и приглашает, награждая доверчивым, полным желания взглядом: — Возьми меня… В голове растекается горячая вязкая пустота, сквозь которую проклевывается, как звон колокола, единственная мысль о том, как безбожно красив Гордей. Какие красивые у него глаза, как быстро они темнеют, когда он на меня смотрит вот так. С той эмоцией, которая раньше мне казалась незнакомой, а теперь стала совсем родной. С тем чувством, которое рвется из него вслух, когда я, подхватив член у основания, наконец вхожу в него: — Люблю тебя. Я пиздец как… тебя… — Гордей срывается на стон, цепляясь пальцами за мои плечи, и я постанываю тоже: от его признания, которое мне застилает дымом башку почище первой утренней сигареты, от того, какой он там узкий и горячий, как его колотит подо мной. От того, какой он мой. — И я тебя, — шепчу, наваливаясь на него грудью, вхожу глубже, чувствуя, что он готов. — И я тебя, солнце, тоже… Мы целуемся, подстраиваемся под единый темп, двигаясь резче и грубее, и Гордей обвивает меня ногами за талию, сильнее вскидывая бедра навстречу. Его член мажет липкой от выступившей смазки головкой по моему животу, а мой внутри него становится больше, и я уже не сдерживаю гортанный громкий стон, о котором любопытные соседи справа завтра наверняка спросят мать, поймав на лестничной клетке. От которого Гордей, судя по дрожи в теле и в ладонях, обхватывающих мое лицо, заводится еще больше — до предельной точки, до «я-не-могу-терпеть». — Я почти, — обещаю сбивчиво, когда Гордей, выдыхая мне в рот, содрогается от оргазма и кончает мне на живот и бедра. — Сейчас, я тоже… Мне хватает пары толчков и пары движений рукой поверх презерватива, когда выхожу из него, чтобы со стоном рухнуть рядом и почувствовать ни с чем не сравнимое удовольствие — кончить во время секса. Секса с любимым человеком. — Кайф! — сообщает Гордей, отдышавшись, и стягивает презерватив с моего опавшего члена, чтобы — черт подери — бросить в кружку. — Что? — спрашивает невинно. — Ты же мне новый заваришь. — Ты наглый кот, — говорю, щелкая пальцами по его веснушчатому носу, глажу шершавыми костяшками его щеку, и он с готовностью ластится о мою руку сам. Мы лежим, улыбаясь. И я думаю о том, что скоро буду готов к еще одному заходу. А еще… что дело не в везении и не в судьбе, из-за которых мы встретились однажды. Дело не в приключениях вовсе. Дело в том, что именно друг с другом. Мы наконец перестали бояться.