Цугцванг

      Расстановка фигур такая: Флоренс Васси в аэропорту Хитроу полгода спустя после матча в Бангкоке. Товарищ Молоков прилетел в Великобританию полчаса назад — один. Флоренс пообещала себе, что больше не поверит никому.       — Мисс Васси, — Молоков всегда отличался почти полным отсутствием акцента. Флоренс прежде раздражал плохой английский Анатолия, но теперь она отдала бы все, чтобы услышать его голос. — Я вынужден сообщить, что ваш отец скончался два месяца назад от сердечного приступа. Сожалею, мы готовили ему новые документы...       — Вы прилетели сказать мне это лично? — она хотела бы плюнуть ему в лицо. Продажные, мерзкие русские! Флоренс не поверила ему ни на миг. Отец наверняка был мертв уже много лет, и его свобода была лишь предлогом, чтобы выманить Сергиевского обратно в Россию. Почему он поверил Молокову? Желал доказать ей любовь? Хотел вернуться к семье? — Не лгите мне, я не Анатолий. Вы прилетели сюда по другим причинам, а мой отец — лишь предлог искать встречи.       — У меня дела в Лондоне, — отрезал он. — Поговорим в более спокойной обстановке, чем когда мимо нас несутся эти обезумевшие толпы?       — Я вам не доверяю, — напомнила она. — Особенно сейчас.       — Я тоже вам не доверяю, мисс Васси, — заметил Молоков, направляясь к выходу. — Но вы же хотите поговорить об Анатолии, и только я могу дать вам ответы на ваши вопросы.       Флоренс пошла за ним. Ее каблуки стучали по кафелю аэропорта, а рыжие волосы тускло сияли в свете ламп. Молоков был сдержан и спокоен: в этом лице ни эмоции, ни чувства. Ему, казалось, не помешала мерзкая холодная погода, встретившая их на выходе из аэропорта.       — Курите? — спросил он и сам закурил, не дожидаясь ответа.       Флоренс пожала плечами и поежилась. Эта жизнь начинала ее раздражать. Она добровольно ушла с шахматной арены, но вид журналистов около соседнего выхода заставил ее поморщиться.       — Бросила, — наконец сказала она. Мужчина рядом выпустил струю дыма и кивнул. Казалось, он что-то собирался записать, но сдержался. — Так что вы планируете мне рассказать?       — Вы же все сами знаете, так зачем спрашивать? — Молоков докурил и вытянул руку, подзывая такси. — Садитесь, едем в город.       Флоренс пожала плечами. Бояться было уже нечего: она все потеряла.       В машине Молоков молчал, даже адрес показал водителю на бумажке. Она смотрела на него и с каждой секундой замечала перемены в лице этого человека. Затаенный страх в глазах, который она прежде не видела. Суровые губы, артикулирующие каждое слово. Свежие морщины на лбу. Молоков держался лишь мнимо расслабленно: она видела капли пота на виске.       — Куда мы едем?       — В гостиницу. Расскажу вам, какие новости о ваших родных.       — Но вы не должны этого делать?       — Разумеется, не должен. Это моя инициатива.       — Мне кажется, у вас дома она наказуема.       Молоков отвернулся и стал пристально смотреть в окно, оставляя ее еще в большем замешательстве. Неужели он делает что-то незаконное? Или он хочет, чтобы она поверила в незаконность встречи и оттого расслабилась?       Гостиница была неприметная, а сам номер — маленьким и грязноватым. Молоков осмотрел его весь и вздохнул.       — Все равно пустили хвост. Мои профессионалы.       — Начнем сначала, — Флоренс чувствовала себя странно в этой комнате. Она словно провалилась в детство. — Что случилось с моим отцом?       — Мертв, — он протянул ей свернутую в много раз бумагу. — Это — свидетельство о смерти. На нем недавняя дата, как я и говорил. Было выдано мне в ответ на мой запрос. У нас новый начальник, а я больше не руковожу крупными проектами, поскольку проект "Чемпион" провалился. Анатолий стал руководителем небольшого шахматного клуба для пионеров в Перми, а Светлана ждет еще одного ребенка. От него, уточню. Вот фотография... Ваш запрос на журналистский визит — одной или с Трампером, неважно, — будет отклонен. Вам нечего делать в СССР. Вот такая расстановка фигур, мисс Васси.       — Это все? — ее голос не дрогнул. Наверняка Анатолий постарался отвести от них со Светланой лишние взгляды. Он захотел показать, что любит жену, что снова стал примерным гражданином... Оказался на старте — ради нее одной и несбыточного счастья. — Я могу ехать?       — И не будет истерик? Сцен?       — Не дождетесь, — заявила она. Они сидели бедро к бедру — когда Молоков так приблизился? — За вами следят? Я могу забрать фотографию и свидетельство?       — Можете, я привез их для вас. Ах, мисс Васси, ваша красота... я понимаю Сергиевского! — он резко стиснул ее плечо, так грубо и нелепо, что Флоренс не сбросила ее. Он нагнулся над ее ухом и зашептал... нет, не нежные слова, но такие обыденные и такие спокойные фразы. — Да, следят. Не вырывайтесь.       — К чему вы меня склоняете? — она томно взмахнула ресницами. — Считаете меня дешевкой?       Молоков расстегнул пиджак свободной рукой и прильнул к ее шее. Его губы обожгли ее, и Флоренс вся против воли затрепетала.       — Не считаю, мисс. Он бы сказал, что вы — самое яркое, что было в его черно-белой жизни.       Молоков принялся расстегивать ее рубашку, и выражение его лица не изменилось, лишь чуть сбился ритм дыхания. Он включил радио — заиграл джаз.       — Я должен убедить их, что вы — лишь влюбчивая девушка и ваш желанный визит — не шпионаж, а новая безумная любовь. Мы оба знаем, что это не так — не в последние месяцы, правда? — все эти слова он произносил ей в самые губы. Флоренс потянулась к этим чужим, прокуренным губам.       — Почему вы хотите мне помочь с этим?       — Потому что я тоже не хочу быть вторым, мисс... — он гладил ее обнаженную грудь. — Я веду много игр... и эта самая приятная.       Флоренс застонала под его горячими руками. Молоков размеренно расстегнул ее брюки, и она подалась вперед. Ее тянуло к нему с первой встречи — и этот мужчина сейчас едва сдерживал нервные вздохи, когда ее губы были на его губах.       — На вашей родине нет секса.       — Но мы не там. Флоренс, вы...       Она вцепилась в его плечи, целуя в губы, в лоб, в щеки — везде, куда могла дотянуться, пока он не мог отпустить ее. Холод его русского сердца на минуту отступил, и она увидела сквозь этот надлом мужчину — чужого и совсем незнакомого ей.       Когда она смахнула с лица волосы и взглянула на него, полулежащего рядом, этот мужчина исчез, уступив место равнодушному товарищу Молокову.       — Это был невыгодный ход для нас обоих, — произнесла она наконец, поспешно накидывая одежду на разгоряченное тело. Ее еще не покидали давно незнакомые мурашки. С Анатолием так не было. С Фредди — да, с Сергиевским — никогда. С ним было ровно и как под запись в шахматном блокноте. Е2-Е4. Без изменений. — Безусловно, моя страсть к вам сможет послужить причиной для упрощения процедуры приезда?       — Я обсужу наши возможности. Не забудьте фотокарточку.       Он вложил ей в руку несколько листков, и она готова была поклясться, что их стало больше.       Позже, уже дома, она прочтет письмо Анатолия, в котором тот выражает надежду, что встреча с отцом ее не разочарует. Письмо, в котором тот признается, что у него проснулась страсть к жене. Письмо, в котором он посмеется над их романом и попросит ее забыть. Он упомянет то, что было между ними — и Флоренс будет лелеять мысль, что письмо написал Молоков.       Там, в России, спустя еще год, она увидится с ним на конференции в Москве, и Анатолий будет с ней холоден и спокоен. Только там она наконец поверит и поймет: разлюбил. Или — не любил вовсе?