Пластмассовая жизнь

      — Уже уходишь?              — Пытаюсь незамеченным скрыться с места преступления, — улыбка-бутафория на распухших от поцелуев губах. — Обещал, что утром буду дома.              Тонкие пальцы на обнаженных плечах, — прикосновение легкое, ласковое, невесомое, как крыло бабочки, — Кас почти инстинктивно закрывает глаза, целиком и полностью превращаясь в чувство. Теплая ладонь поднимается выше, ложится на шею, следует линией челюсти, останавливается на подбородке и мягко, но настойчиво заставляет повернуть голову. Чужое дыхание щекочет щеку. Джеймс медлит. Дразнит. На игры нет ни сил, ни желания: Кас нетерпеливо подается вперед, втягивая его в долгий поцелуй, страстный, пьянящий, с привкусом мяты и никотина. Голова идет кругом. От неожиданной близости, терпкого запаха одеколона и табака, Джеймса целиком — такого неправильного, дьявольски красивого и бесконечно нежного.              — Люблю тебя, — хриплый шепот между поцелуями.              Искренность сказанных слов поражает, как молния, разделяя все на «до» и «после». Касс, тяжело дыша, отталкивает его, грубо, даже слишком, смотрит исподлобья, как загнанный зверь, в глазах немой вопрос-упрек — «Зачем?». Джеймс самодовольно улыбается — как всегда, — откидывается на мягкую постель и лениво потягивается, подкуривая очередную сигарету. В каждом движении — кошачья грация, хочется смотреть, не отводя взгляда, любоваться тонкой, почти девичьей талией, контурами выпирающих ребер, созвездием родинок на молочно-белой коже, длинными — мечта пианиста, — пальцами, точеными, как у античных статуй, чертами лица в ареоле табачного дыма. Касс усилием воли заставляет себя опустить глаза. Щеки заливает предательский румянец. Собственный голос кажется глухим, далеким, будто звучащим из-под толщи воды:              — Джеймс, я…              — Не гей. Знаю, — многозначительный взгляд на взбитую постель и одежду, разбросанную возле кровати. А после едкое: — Признайся хотя бы себе. Слабак.              Кас мгновенно вскакивает, на ходу натягивая джинсы вместе с бельем. Кровь пульсирует в висках, горло сжимает от обиды. Возникает дикое желание взять Джеймса за грудки и хорошенько потрясти: чтобы наконец замолчал, не молол своим проклятым языком невесть что. Не говорил правду.              Взгляд гипнотизирующий зеленых глаз обжигает. Кас знает Джеймса достаточно хорошо, чтобы понимать: показное спокойствие — ширма, парень злится, так сильно, что и сам охотно вытряс бы из него душу. Он не понимает, — никогда не понимал — зачем прятаться, притворяться, выдумывать нелепые причины и объяснения. Бороться с собственными чувствами в угоду призрачным представлениям о морали. Жить чужими ожиданиями. Бежать от себя, чтобы в очередной раз вернуться туда, откуда все начиналось — им хорошо вместе и все предрассудки мира не способны этого изменить.              — Мне пора, — коротко и ясно. Дрожащие пальцы замирает на последней пуговице мятой клетчатой рубашки, когда глаза встречаются в последний раз.              — Передавай привет родителям, — ирония вслед становится последней каплей в переполненной чаше терпения. — Мне кажется, мы бы подружились.              Дверь хлопает слишком громко. Сигарета тлеет в серых сумерках опустевшей спальни.