цвет твоего страха

Кровь на вкус – металл. Азирафель хорошо его запомнил. Он усовершенствует аромат чая, встречается в излюбленных блинах, появляется с запахом старых книг. Металл виснет в воздухе, врезаясь в легкие вместе с крупицами пыли изо дня в день, выбивая хриплый кашель. Выбивая тихие просьбы прекратить. Азирафель не притрагивается к красному цвету, потому что жаром обдает и в горле по-человечески горький ком. Он не воспринимает розы, не любит красное вино, ненавидит упаковку йогурта «Чудо». И никогда не наблюдает закаты. Потому что страшно. Потому что неприятно. Потому что они – красные. Потому что от них несет кровью. Кроули – его глаза. Он не задает вопросы, не переводит в шутку, не насмехается. Лишь молча садится в кресло напротив рабочего стола своего ангела, тихо бросая предположения о возрасте мебели, и говорит. Говорит о том, как прекрасно вечернее небо, стоящее на периферии Дня и Ночи; как ярка палитра свежих и живых красок на облаках и горизонте, и как четко виднеются осмелевшие звёзды на другой стороне темнеющего неба. Его глаза – янтарь, когда тема цепляет звёзды. Его говор – плещущий вязкий мед, уволакивающий, убаюкивающий ангела рассказами о своих творениях. И Азирафель знает – отвлекает, отводит тему, потому что видит, что достаточно, потому что знает, где граница заката должна – обязана – перетечь в полноценную ночь. А там звёзды. Азирафель не раз их видел, но Энтони всегда говорил, что это халтура: ночь начинается с заката и заканчивается рассветом, потому что разные освещения – разные звезды. Ангел только губу виновато закусывает и молчит. И молчания хватает, потому что в нем все ответы, все воспоминания. Кроули тогда улыбается снисходительно и убеждает, что звезды и так прекрасны, ничего его ангел особо и не теряет от отказа от полноценного просмотра. Противоречит себе, но не спорит, отступает. Рядом с Кроули отступает и страх, а дальше – вновь рассказы о звёздах. Память – всё, что есть у ангела. Его воспоминания – самые прекрасные и с тем – самые гнилые и мерзкие. Они – ангел и демон – вместе, вдвоем прошли весь путь от начала и до смутного конца. Человеческий путь усыпан неудачами, обманом, злобой. И войнами. Моментами, когда земля становилась влажной и вязкой, окрашивая босые ступни кровью, а сердце – горячим металлом. Бог никогда не вмешивался в жизнь людей, даже если они убивали своих братьев за Его имя. Азирафель взывал к Нему каждый день, просил, молил, угрожал, но не помнит ни одного дня, когда его молитвы были бы услышаны. Но ангел точно помнит, как от безысходности крепче закрывал лицо руками, прячась, отгораживаясь в широких, дряхлых крыльях своего демона, нутром ощущая его страх. Азирафель помнит: его собственные крылья – цвета красного вина. Азирафель точно помнит: глаза Кроули – цвета алого заката. Скрип кресла напротив – ориентир Азирафеля. Кроули восседает напротив, значит всё идет своим чередом, значит закат всё еще красный, а звезды – всё еще самое прекрасное творение былого ангела. Азирафель знает – его демон гордится ими больше, чем цветом собственных волос, и искренне понимает – гордится мало, обделённо, незаслуженно скромно, ведь они прекрасны. Единственное, что есть у людей из мира за границами; что-то запредельное. – Мне надоело, – Кроули говорит равнодушно, почти нараспев, но ангел всё равно не успевает за его словами, теряется, неловко сдвигая брови на переносицу. – Прости, что? – Говорю, что мне надоело сидеть на этом кресле и рассказывать байки о моменте, который буквально за окном, – жёлтые глаза отдают холодом, морозно пробегаясь по коже, но в голосе – волнение. Кроули медленно проходит пальцами по линзам темных очков, оставляя на тех отпечатки пальцев. Почему-то их наличие демона смешит и тот позволяет себе скромную улыбку. От нее ангелу физически больно. – Что ж, в таком случае, может, чаю? – Азирафель теряется. Да, он знал, что пользуется жалостью, знал, что навязывается, знал, что хочет слишком многого от демона, но всё равно делал, потому что… Не отказывали? Ангел ведь не заставлял, не настаивал. Хотя, кому он врет: он умолял. – Ты меня не понял, – в одно движение поднявшись с излюбленного кресла на ноги, Кроули уверенно подходит к мужчине напротив, протягивая тому ладонь слитным движением. – Пойдем со мной. Мы посмотрим на закат вместе. Момент. Еще один. И Азирафель теряется еще больше, словно он враз оказался в сумрачном лесу, не имея ни карты, ни компаса. В груди – валун, придавливает душу, разрывает сердце и давит, давит, давит. Потому что перед глазами – мрак, по спине – холод, а на языке – металл, и мужчина глотает судорожно, ведет языком по небу, лишь бы отстраниться, стереть, очистить. Он сам по себе – воплощение любви и света. Воплощение, бесстрастно брошенное в мире людей, среди морока, голода и смерти. У него за спиной – тяжесть воспоминаний за все годы существования. У него за спиной крылья, испачканные в человеческой крови, мольбах и хрипах. У него за спиной – демон, держащий из последних сил, направляющий, протягивающий руку. Он – свет. Горит и плавит, удушающе быстро и с тем невыносимо медленно. Азирафель подымает взгляд, натыкаясь на два жёлтых фонаря и застывает: на глубине горящих морей – страх. Кроули боится. Боится за себя, за него, за его решение. Боится, но все равно тянет руку, потому что доверяет, потому что надеется. «Мы посмотрим на закат вместе» И ангел сдается: кладет руку поверх чужой – удушающе теплой – и улыбается. Потому что именно так – не страшно. Именно так – правильно. Потому что закат – красный. Красный, как занавес театра, открывающий двум парам глаз вид ночного неба, – чистый однотонный холст, испачканный нерадивым художником. Потому что рядом – открытый огонь, громко рассказывающий о каждом созвездии в, казалось, тысячный раз и крепко держащий за руку. …потому что в этот самый момент кажется, что любовь – тоже красного цвета.