Смерть, где твое жало?

Я оплатил свое оживление в случае внезапной смерти. То есть, разумеется, «оплатил» – это громко сказано. Какое там оплатил – два тантилума и поллинера, – дешевле, чем платный туалет не только в четырех столицах Галактической Империи, но даже и в провинции. Разве что на третьей планете Бета-2 у Тау Кита за такие деньги позволят отлить не на улице, а в помещении. И уж тем более за такие деньги нельзя купить будущую реанимацию мозга, – за реанимацию мозга, я думаю, пришлось бы заплатить примерно столько, сколько стоят все четыре столицы. Ну ладно, не все четыре, но две из них – точно. Но как бы там ни было, сколько бы восстановление и приживление нейронов головного мозга ни стоило на самом деле, но нас, бойцов отрядов чрезвычайного назначения, им обеспечили. Благо, не такое уж большое число нас было. Только просили не болтать о новой крутой сверхтехнологии – мало ли что. Ведь этакое счастье все захотят иметь, но почти никто не сможет. Только мультимиллионеры и мы, элитные наемники Великой Галактической Империи. Мы, в случае чего, получим полную реанимацию бесплатно. А два тантилума и поллинера – это наша идея. Наше желание. Это суеверие. Возможно, конечно, это и глупость, но за жизнь надо заплатить. Так платят за кота или собаку – хотя бы четверть линера. Тем более надо заплатить за свое собственное воскрешение. За свою собственную жизнь. Может, она и не слишком важна, но уж поважнее, чем жизнь собаки. А заплатил, – значит все, мое почтение. Контракт готов. Можешь быть уверен, если что, тебя оживят. Теперь воевать одно удовольствие. Это тебе не сражение при Альфе Центавра Б. И не резня при Проксиме Центавра. Теперь ты имеешь полное право вообразить себя бессмертным. Вот, допустим, проделали в твоем черепе небольшое отверстие, через которое, понятное дело, тут же выплескиваются твои мозги. Ну что ж. Эти мозги собирают (сколько смогут собрать, конечно) и кладут в капсулу. Затем их исследуют, считывают их информационные характеристики… точнее, не их характеристики, а характеристики нейронов, – так называются мозговые клетки, мозговые дифференцированные клетки, моя подружка на Бета-2 была нейробиологом, поэтому я точно запомнил. Ну, а потом быстро производят из недифференцированных человеческих клеток дифференцированные, специализированные. И ни какие ни будь, а именно нейроны. Это жутко сложная работа, потому что из всех специализированных клеток нейроны самые высокоспециализированные и сложные. По крайней мере, что-то вроде этого объясняла мне моя подружка на Бете-2, и я не думаю, что перепутал… Мда, не так давно и расстались, а я уже с грустью вспоминаю ту командировочку… Мы отлично проводили время, хотя она и была чересчур болтлива. Ну да ладно. Так вот, про реанимацию мозга. Новые, только что получившиеся нейроны подсаживают к старым, только что вылившимся из вашей головы. А дальше проводится уже совсем сложная операция – новые нейроны подстраиваются к старым и настраиваются на манер старых. Тут я вам толком не объясню, тут уже Каролину надо спрашивать. Но важно вот что – после этого мозг реанимируется и начинает работать, причем глупее ты не становишься. Умнее, впрочем, тоже. Короче, дело в шляпе, если только твою голову не отрежут и не унесут куда подальше. Или если ты сам не заберешься хрен знает куда, так что, после того как тебя прибьют, твои мозги и твое тело не найдут в течение трех дней. Когда минует третий день, будет уже поздно. Тебя уже не оживить. Не воскресить. Воскреснуть можно только на третий день или ранее. Но в остальных случаях, как я уже сказал, дело в шляпе, ты живой. В новых сражениях нас не убьют. Мы все заключили контракт о полной реанимации. Да, все. Кроме одного человека. Это был новенький, один из тех, кто нахватался странных фантазий с Терры. С Земли, как ее называют ее обитатели. Терра – это такая планета, которая входит в систему звезды неподалеку от Альфы Центавра. К Галактической империи ни Терра, ни другие планеты ее системы не принадлежат и никак с ней не соотносятся, и вообще она ничем не примечательна. Разумная жизнь там, правда, есть. О существовании Империи эта разумная жизнь ничего не знает. О существовании инфернального потока, который время от времени проходит через Терру, она не знает тоже. Впрочем, Терре этот поток почему-то никак не вредит (почему – я не понял, да и не мое это дело). Но, разумеется, Империя следит за Террой очень внимательно… впрочем, я отвлекся. Я это к тому, что еще недавно в спецвойска избегали принимать тех, кто набрался террианских странных понятий. О божественных делах они судят по книгам – ладно… книги взяли напрокат с Терры… по мне так тоже ладно… но книги-то у них у всех разные! У одних Коран, у других Книга Иисуса… или Книга Моисея? В общем, спросите об этом кого-нибудь другого, не меня, а суть в том, что книги у них разные, и они из-за них все время ругаются. Доходит до драки. Бывает и до поножовщины. Но даже если они просто день и ночь ругаются – это тоже плохо, надоедает зверски. Короче, взяли у нас за правило отправлять их гулять на все четыре стороны, восвояси, благо, вычислить их нетрудно, достаточно просто спросить. Да только оказалось, что среди них много хороших вояк… Так что теперь их сюда берут. Ну да ничего, главное, как только они попробуют друг с дружкой сцепиться, сразу всем хорошенько накостылять по башке. Действует. Более того – они и ругаться начинают меньше. Но эти двое не пытались драться. И даже ругаться. Они даже почти не спорили. Их священные Книги, как я понял, были чуть-чуть разные, но именно «чуть-чуть», в основном они не различались. А может, и совсем не различались, кто их, людей Книг, разберет. Главное, с этими двумя (а других людей Книг в нашей манипуле не было) все было путем. До того дня, когда один из них отказался подписать контракт о полной реанимации, включающей реанимацию мозга. Мы летели по направлению звезды Табби, к системе планет-мусорохранилищ. К системе планет-мусоросжигалищ, вернее сказать, что бы там ни рассказывали по волновому Головидению. Энергетическое обеспечение этих планет недели две назад захватили космические перегринаторы и с его помощью пытались пробить туннель в один из центральных галактических банков. Мы, соответственно, должны были помешать им исполнить это. Планеты-мусорохранилища окружали четыре корпускулярно-плазменных слоя и один плазменный крюк. И все они – группы А. Такое еще никому не удавалось преодолеть, однако предполагалось, что мы это как-то сделаем. Как – это была уже наша забота. Тем более, что у нас теперь имелась будущая полная реанимация. У всех – кроме одного, как я уже сказал. Его звали Децим. Темноволосый, роста чуть выше среднего. В манипуле он появился недавно, и ничего плохого я о нем не могу сказать, а это значит, что он был во всем хорош. Правда, он входил в число людей Книг, но мне это не мешало, так что можно сказать, что он и тут был неплох. Одно с ним было не так – временами, если выпьет, от него бывало многовато шума, так что приходилось даже на него рявкать. Но что-то вроде этого бывает почти с любым наемником. Второго человека в манипуле из людей Книг звали Ладислас. Он тоже был среднего роста, а волосы он почему-то покрасил в синий цвет. Как он сказал – покрасил он их давным-давно, в юности, а краска, что попалась под руку, оказалась несмываемой. О нем я также не мог бы сказать ничего плохого. Разве что он мне, наоборот, казался чересчур тихим. Никогда не напивался, почти не говорил ни с кем, только лишь время от времени вступал в длинные разговоры с Децимом. Но в разговоры мирные, без ругани и драки. Да и не особенно часто они у них случались. Раньше. После того как Децим отказался от гипотетической реанимации, Децим и Ладислас принялись пускаться в длинные разговоры чуть ли не каждый день. Не просто в разговоры – в споры. И, хотя драки у них при этом ни разу не произошло, меня эти разговоры раздражали. Почему-то. Впрочем, сейчас меня многое раздражало. Как-то все было непривычно. Конечно, я и не думал огорчаться тому, что в случае необходимости меня вытащат с того света. Это было здорово. Просто очень здорово. Но непривычно. Казалось, когда дойдет до боя, мои ноги будут не так идти, а мои руки будут не так стрелять и не так перезаряжать бластер. Дурацкое чувство, но вот прилипло и не отлипало. А тут, ко всему прочему, еще и этот идиот, отказавшийся от реанимации мозга. Мало того, что я теперь буду командовать бессмертными вояками, так еще и, в дополнение к этому, среди них будет один смертный. Тут бы уж что-то одно, по крайней мере. Короче, хотя причин у меня никаких не было, но я был не в духе. А Децим и Ладислас между тем все время спорили. Ладислас пытался втолковать Дециму, что, с точки зрения их Книг, в полной реанимации мозга или, как они выражались, в воскрешении, нет ничего плохого. Вот совсем ничего плохого нет, может, даже есть что-то хорошее. Ладислас повторял эту мысль на разные лады, подкреплял ее разными занятными историями (из тех, видимо, что были описаны в их Книгах), и вообще говорил местами очень умно, а местами совсем непонятно. Но Децим ни с чем не соглашался. В конце концов Ладислас рассказал Дециму историю из своей жизни. Целую историю из своей жизни – только для того, чтобы объяснить этой бестолочи простую мысль – если тебя оживляют, так это хорошо. Нет, ничего не попишешь, Децим и впрямь отмороженный. Ну, ладно. В общем, Ладислас рассказал Дециму историю, которую я случайно услышал и в которой я к своему удивлению все понял. Так-то Децим и Ладислас в основном непонятной ерундистикой перебрасывались, почти ничего из их слов уяснить было нельзя, а тут вдруг дело совсем другое, тут вдруг слова человеческие. Я так удивился, что решил даже дослушать. – Жил я лет пять еще назад на планете Тиурра, – рассказывал Ладислас. – Там шла война с трибами, тихая такая. Совсем тихая – вроде она есть, а вроде ее и нет. Но все-таки она была. Поэтому жалованье нам, наемникам платили (хорошее, кстати), и наемники иногда погибали. Достаточно часто, по правде говоря. Особенно во время дежурств на планетарных станциях на орбите – когда трибы подбирались на мини-челноках, а дальше шли в атаку с бластерами наперевес. Эти планетарные станции всем здорово надоели, но дежурить на них было надо, а иначе на Тиурру могли пробраться перегринаторы – они были в союзе с трибами. Но в конце концов автоматическую защиту растянули и часть станций оставили без дежурств. И правильно оставили. Несмотря на растягивание, автоматической защиты на большинстве из них за глаза хватало, чтобы сдержать тьму-тьмущую перегринаторов. И хотя, конечно, там, где эта автоматическая защита была мала или даже (ожидаемый эффект) стремилась к нулю – трибов и перегринаторов, преодолевших барьер, стало намного больше, все-таки в основном воевать стало намного проще. Так что на такой системе и остановились. И с этого, я бы сказал, началась моя история, что произошла на Тиурре. Дело вот в чем. На цельноавтоматизированных станциях, где дежурств наемников не было, мини-челноки, как говорили, все равно регулярно появлялись, но, как, основываясь на здравом смысле, говорил я, появлялись значительно реже, чем раньше. И вышло так, что один раз я поспорил с кем-то, и сказал, что отправлюсь на планетарную станцию, на ту, где наших людей уже не было, временно отключу автозащиту и пробуду на той станции восемь часов. Перегринаторов там теперь намного меньше, так что пробыть там восемь часов вполне реально. Так я сказал, и мы поставили заклад. Это я в тот раз разговорился с другими наемниками… ты знаешь, со мной такое бывает редко, но тут так вышло. Но результатом я был доволен. Что может быть лучше – посидеть некоторое время на станции да и получить за это четыре аргентума? Хорошо я устроился. Я взял два бластера, поднял мини-челнок на орбиту, пристыковался к орбитальной станции и угнездился в ней. Пари я выиграл, но дело оказалось не таким веселым, как я думал, главным образом потому, что за восемь часов на станции я порядочно устал. Я устал сгибать бластерные стержни… да нет, я про бластер А-33 говорю. Помнишь, какая с ним была морока? И вот тогда мне пришла в голову мысль. Суть этой мысли была в том, что бластер, с которым я так намучался на станции, можно было усовершенствовать. И я, кажется, даже примерно представлял, как. Ну, сильно примерно, конечно. И я решил, что в моей жизни можно кое-что поменять. Я купил у аспиранта местного университета карточку его гранта, вычистил оттуда его имя и вписал туда имя свое. На Тиурре такого рода вещи делались просто. Конечно, мне пришлось потратиться, но я рассчитывал, что дело в дальнейшем себя окупит. За грант я ничего не получу, наоборот, пришлось приплатить, но уж на патенте я заработаю. На Тиурре и с этим было несложно, но я думал заглянуть за своим патентом в соседнюю планетную систему, на планету Профундум… ты тоже слышал о ней? Да, туда. Одним словом, я зарезервировал хабитатио, поселился там и приступил к новому делу. Занимался я в то время разделением внутрибластерных стержней. Помнишь бластер А-33, бластер с хвостом, его у нас тогда птичкой с хвостиком называли? Тот, который «птичка, задери хвостик, урони говностик», помнишь? Меткость – идеальная, дальность – больше, чем у любого другого бластера, пристреливаться при этом почти что не надо… удивительно. Только стержень, ту его часть, которая выступает наружу, после каждого третьего выстрела надо согнуть… а он до чего же тугой… Я долго размышлял, что здесь можно придумать. Уменьшить внутреннее давление плазмы? Но тогда пристрелка станет занимать даже большее время, чем у бластеров А-44 и А-45. Увеличить давление? Тогда упадет меткость. Разве что… Разве что… Разве что попробовать сменить материал прошивки. Идея странная, но вроде не такая плохая. Если заменить парамезон на субмезон или трэсмезон, и если изменить внутрикапсульную влажность, и если изменить внутрикамерную пэ аш, то… То тогда может получиться то, что мне надо. Точно. Нужно лишь подобрать нужные параметры. А вот тут легче сказать, чем сделать. Это ж сколько придется проделать измерений и экспериментов, чтобы найти необходимое? Проще было бы ввязаться в перестрелку с пятью сотнями трибов… Но я не люблю бросать неоконченным то, что начал или задумал. Поэтому я ввязался и в это. Так и вышло, что я целый день сидел в хабитатио, перегонял, смешивал, вновь перегонял, чинил постоянно ломающийся вытяжной шкаф, нагревал и охлаждал колбы, в общем, занимался всем тем, что называется проведением опытов. В промежутках читал специальную литературу и старался понять – в каком же направлении стоит проводить эти самые опыты. Случайно наткнуться на результат было не особенно вероятно. А по вечерам неожиданно для себя я стал читать литературу не специальную. Самую разную, что подворачивалось. Просто чтобы не сойти с ума от этакой веселой жизни. И тогда мне подвернулись книги с Терры, то есть с Земли. Евангелия. Я прочел сразу все четыре. Залпом. И что-то во мне повернулось. Да, повернулось сразу, хотя я не сразу понял, что это Рука Божья протянулась ко мне, как и ко многим другим. Когда-то Галактической Империи Божия Рука позволила открыть великую святую планету, называемую Земля, а потом Ее, в смысле, Его изволением Книги с этой планеты попали ко многим нуждающимся, а вот теперь и ко мне. Ну, это ты все знаешь. А потом я познакомился с Маниусом. Вышло так, что командир моей бывшей манипулы уговорил меня по старой памяти на недолгую вылазку в короткую разведку. Дело было пустяковое, и я согласился. Моим напарником оказался Маниус. Мы побывали там, где надо, а затем завернули в городскую едальню. Какой это был город? Разве я не говорил? Это был город Нике, второй из трех городов Тиурры. Тот, в котором всегда холодно. Короче, мы завернули в едальню, разговорились, и Маниус объяснил мне смысл книг с Земли, то есть смысл Евангелий, которые я прочел. Я не сразу понял то, что он мне сказал, и многое показалось мне странным, но через короткое время я уже сознавал, что Маниус открыл мои глаза на те благие вести, которые совсем недавно мне были явлены. После всего этого моя жизнь стала другой. Рядом со мной теперь словно бы постоянно горела маленькая такая светильня, мне в хабитатио работать было гораздо веселее. И сделалось бы все уж так хорошо, что лучше и быть не может, но тут на планете Тиурра начались неурядицы. Правда, сначала я не обратил на них внимания. Не подумал, что эти непорядки смогут как-то вплестись в мои занятия и мою жизнь. Но они вплелись. Так получилось оттого, что Империя стала уходить с Тиурры. Уходила потихоньку, неспешно, но уходила. В Галактической канцелярии решили, и в Галактическом собрании согласились, что на Тиурре Империи делать нечего. Здешние города оказалась каштаном со слишком уж крепкой шкуркой, разгрызть его было можно, но сложно, а он не стоил того. Так что трибам поставили пару маленьких условий и оставили в покое. И трибы занялись своими делами. Дела у них оказались хорошие и мирные. Они даже не выгнали с планеты бывших работников имперской разведки, хотя имели право по договору (я под этот пункт договора не подпадал, так как про мои разведывательные вылазки трибы не знали. Да и почти что ни про кого они не знали, в общем-то, не считая тех ребят, которые сами собирались – чуть раньше или чуть позже – убраться с Тиурры). Короче, совсем никого из чужаков они не выгнали, как ни удивительно. Они только велели всем гражданам Империи сдать лишнее оружие, если у кого его было слишком много, больше предписанного (и очень хорошо сделали, а то уже полный бардак был). Затем они решили навести порядок с налогообложением. По этой причине и трибам, и гражданам Империи пришлось на специальных бумагах описать все свои последние крупные приобретения. За два предшествующих года. Потом оказалось, что те специальные бумаги придется теперь марать каждый год. И трибы, и не трибы долго ворчали, но в конце концов признали нововведение разумным. Но нововведения продолжались. Правительство трибов устроило перепись населения всех трех городов Тиурры. После этого стало проще собирать налоги. А чтобы собирать их было еще проще, трибское правительство решило реформировать местную религию. В смысле, местное мерзостное идолопоклонство, хочу я сказать. Мерзостное идолопоклонство Тиурры отличалось от того мерзостного идолослужения, что распространено по всей нашей Галактической Империи. Идолопоклонство Галактической Империи, конечно, мерзко, но хотя бы понятно. Язычники Империи полагают, что их языческие боги жили, но уже давно умерли, а сейчас им лишь только следует время от времени оказывать некоторые почести, как и всем умершим. Отвратительно, что и говорить, истинного Света они не познали, но, по крайней мере, логика есть, хотя и языческая. Но трибы представляют себе такие вещи по-другому. По их мнению, их многочисленные языческие боги никогда не умирали, но существуют и живут сейчас. И им нужно доставлять приношения. Жертвы – так это у них называется. Жертвы сжигают на костре, дым от него восходит к богам, и боги, по представлениям язычников-трибов, остаются тем довольны. Приносимые богам жертвы не очень дорогие, но суть дела не становится от того менее странной… в смысле, менее гадостной. Ведь боги, как считают трибы, за эти жертвы оказывают людям различные благодеяния… можешь себе это представить? Впрочем, я, кажется, отвлекся. Короче, новое трибское правительство решило кое-что изменить в местном идолопоклонстве. Из множества богов оно выделило несколько штук главных, поставило их изваяния в городе Никсе (почему-то именно там, а не в столице) и потребовало от всех жителей Тиурры непременно раз в год приносить на том месте жертвы. При этом взыскивался годичный основной налог (а при необходимости и задолженности). Одним словом, все было придумано по уму, но что было делать мне? Забыл сказать, за непринесение жертвы главным богам полагалась смертная казнь. Странно, но она меня не пугала. И это несмотря на то, что сейчас, когда я принял Истинную Веру, мне было лучше, чем когда бы то ни было. Мне было хорошо сидеть в хабитатио, смешивать и перегонять, рассчитывать и раздумывать. Мне было хорошо жить. Давно уже не было так хорошо, а может, и вовсе не было никогда. Но что-то такое из того, что было сейчас во мне, в это «хорошо» не вмещалось. Что-то большое, нет, огромное, как девятибалльная волна, оно подымалось во мне и просилось наружу. И если бы я погиб за веру, за Иисуса Землянина, то эта волна выплеснулась бы и освободилась. Понимаешь? Ладно, неважно, я сам толком не понимаю и не понимал. Короче, смерти от язычников я не боялся. Может быть, это была гордыня? Вообще-то, избежать участия в жертвоприношении и при том не погибнуть и самому, было не так уж сложно. Надо было лишь только пробраться в город Эн – город, закрытый для всех не рожденных на Тиурре, пробраться туда, забраться в городской архив, выкрасть оттуда свой индивидуальный лист… ну, собственно, и все. На полгода про меня точно забыли бы, а там, если понадобится, можно будет проделать все то же самое с самого начала. А может, и не понадобится. Я не очень понимал, зачем трибам требовалось хранить индивидуальные листы приносящих жертвы именно в архиве, но так было. Ну а мне с моими навыками старого разведчика изъять что-либо оттуда было нетрудно. Но почему-то я не хотел этого делать. Что-то непонятное во мне стремилось к мученической смерти. Что-то непонятное… А вдруг это все же была гордыня? Мучимый сомнениями, я решился разыскать пресвитера и получить от него наставления. На Тиурре пресвитер был один, и жил он в предместье того самого города Эн. Это было восточное предместье, так что попасть в него мне было гораздо труднее, чем в сам город, и не только осенью, когда там проходил Праздник Жатвы, но и сейчас, весной, тоже. Но я ж говорю, я старый разведчик. Ты не забыл, надеюсь? До пресвитера я, конечно, добрался. Он не особенно мне обрадовался, но исповедовать согласился. Я исповедовался. Рассказал пресвитеру про мое дело. Тот выслушал меня очень внимательно и сказал мне, что я неправ. По его, пресвитера, мнению, я неправ. Я не должен умирать. Мне не следует избирать для себя мученическую смерть. Но, тем не менее, он может твердо сказать мне – в моем стремлении к мученической смерти нет гордыни. Есть только ошибка – опять-таки, согласно с его, пресвитера, мнением. Однако знать наверняка – ошибка это или нет – может только один Бог, но не он, не пресвитер. Сообщив мне все это, пресвитер долго еще говорил мне о том, что я должен предпринять все, что только в моей власти, чтобы избежать смерти. Я поблагодарил его и ушел. Мои сомнения разрешились. Я собирался умереть. Умереть в самом ближайшем будущем, в холодном городе Нике, от рук язычников. Смерть меня не пугала – до такой степени, что я сам этому удивлялся. Но было в моей жизни кое-что, что противилось этому моему решению. Разделение внутрибластерных стержней. Субмезон и трэсмезон, давление, пэ аш… я не успевал закончить то, за что взялся. Не успевал. Никак не успевал. Как ни старайся, а к сроку не уложишься, это я уже понял. Тем более, что тут из-за всех моих новых дел, и главное, – из-за всех моих размышлений – к результату я стал двигаться совсем уж медленно. Но все-таки двигался… Но, кажется, я стал рассказывать эту историю слишком длинными словами. Чересчур пространно. Со мной такое бывает. Ну, ладно. Короче говоря, как раз тогда меня разыскал один мой бывший информатор из местных. Имя его я говорить и теперь не буду, мало ли что, да и какая разница, что это там за имя… Но он меня разыскал и, хорошо помню, очень-очень слезно попросил мой абундантиа. То есть – мою платежную карту. Абундантиа – этак странновато и на галактический манер трибы называли карту для платежей. Одним словом, он меня разыскал и рассказал мне длинную и занимательную историю, из которой получалось, что без чьего-либо (но не своего) абундантиа ему никак нельзя. И в самом деле нельзя – если он не врал, конечно… я ж говорю, история у него была занимательная, я тебе ее потом расскажу. По некоторым признакам мне показалось, что он не врал… хотя это было неважно. Мне было слегка стыдновато, когда он меня благодарил (опять со слезами) за то, что я выполнил его просьбу. Ведь абундантиа мне теперь был без надобности. Не успею я его использовать, мне три дня жить осталось. Ну, то есть это я так тогда думал. А абундантиа вернулся ко мне быстро, всего через полдня. Я немного охренел даже. Скоро мой старый знакомый обернулся. Однако гораздо сильнее я охренел, когда узнал, что он еще сделал с моим абундантиа, кроме оговоренного. Хотя слово «охренел» тут, пожалуй, не подходит, я не могу описать, не могу определить, что со мной произошло, когда я узнал, что… что… Я узнал, что мой бывший информатор завернул заодно в город Нике, принес от моего имени жертвы и заплатил за меня налоги. Ровно столько, сколько надо, заплатил, тютелька в тютельку, себе он сверх оговоренного ничего не взял. Это он просто решил избавить меня от лишних трудов, про то, что я собрался мученически погибнуть, он ничего не знал. Я как-то сразу не мог и понять, что ничего уже не сделаешь. Но так было. Сделать уже ничего было нельзя. А ведь я должен был бы и раньше помнить, что судьба, то есть, я хотел сказать, Бог, делает наше будущее за нас, хотя мы и думаем, будто бы делаем его сами. Но несмотря на это, чувства у меня тогда были нерадостные и очень-очень странные. Они были настолько нерадостные и настолько странные, что я первое время не знал, за что и взяться, – все валилось из рук. И поэтому вышло так, что я почти пропустил кучу событий, которые произошли на Тиурре, и которые, как выяснилось потом, имели прямое отношение к тому, чем я занимался. К разделению внутрибластерных стержней они имели отношение, тысяча снеговых молний меня побери! То есть, я хочу сказать, к тому, что у меня из разделения внутрибластерных стержней получилось. А события были такие. Трибы опять взялись за тиуррскую налоговую систему. Взбрело им в голову, что предыдущая ее реформа была недостаточной, надо еще что-то придумать. И они решили выделить еще кого-то из богов для оказания им почестей в Никсе и для выплаты налогов после этого. Тиуррские язычники сочли, что для сборов платежей тех нескольких штук богов, которых они выбрали, было недостаточно. Но избрать кого-то еще почему-то (по непонятной для меня причине) для тиуррских язычников оказалось очень сложно. Сначала они выдвинули было из общей среды множества своих богов бога по имени Фол, которого они связывали с делами оказания помощи другим, с рождением детей, а также и со смертью. Выдвинули, уже почти что все решили, но вдруг засомневались. После долгих раздумий они назначили что-то вроде соревнования между поклонниками различных богов. Точнее, между «представителями разных форм веры», так они написали, случайно у них это вышло или намеренно, замысел это был или лишь слепой случай. То есть что это я говорю! Разумеется, это был замысел, и никого иного, как Истинного Бога! Но я, хотя краем уха в то время толки о новой налоговой реформе и слышал, но, однако же, смысл происходящего совершенно не понял. Этот смысл открыл мне Маниус. Опять тот же самый Маниус… я о нем говорил тебе, помнишь? В этот раз Маниус специально, чтобы встретиться со мной, приехал в столицу Тиурры, в Пателлу, разыскал меня и сказал мне, что я должен кое-что сделать. То есть, вернее, сначала он пересказал мне последние новости трибов, о которых я знал мало и лишь понаслышке. Маниус сказал, что почитателям бога Фола предложили пройти испытание. Они должны были двадцать пять раз попасть из чужого оружия в мишень, не меняя руки и не дольше, чем за минуту. В смысле, кто-то из них должен был это сделать. А оружие – обязательно должно было быть чужое. Чужое, и предоставленное им представителями какой-то другой «формы веры». То есть получалось, что это совместное соревнование – почитателей Фола и почитателей еще какого-нибудь бога. В том числе – так получалось согласно постановлению трибов – и почитателей Бога Истинного! И мой усовершенствованный бластер А-33 оказывался здесь как раз кстати. Я сначала усомнился и спросил, нет ли тут кощунства, но Маниус уверил меня, что тут, напротив промысел Всевышнего. Немного подумав, я понял, что Маниус прав. Разумеется, я тут же сказал, что А-33 с полного моего согласия находится теперь в распоряжении почитателей бога Фола. Я участвую в этом соревновании, да, участвую! Я не знал толком, как хорошо умеют стрелять эти почитатели вообще, и тот, кого они выбрали для состязания, в частности, но почему-то, нисколько не сомневался в нашей общей победе. И оказался прав. И это несмотря на то, что я не успел еще как следует доделать А-33, но он и так был уже достаточно хорош. В отношении технологии этого бластера я поступил нагло, но, как выяснилось, правильно. Я самую-самую малость уменьшил внутренне давление в нем плазмы и, соответственно, чуть-чуть увеличил время пристрелки. Однако в пару с изменением внутрикапсульной влажности (ох, как же я замучился подбирать нужную амплитуду) у меня получилось порядочное возрастание меткости. Все эти параметры нужно было еще уточнить… вышло, что я действовал почти что наугад… но действовал правильно. Мне еще только предстояло закончить работу, но я уже победил. Я был рад, но в голове у меня был полный сумбур… впрочем, это неважно. Ну, ты понял, зачем я тебе это рассказал? К чему я веду? Ты понял? Ладислас так разволновался, что прервал свой рассказ, встал и немного потряс Децима, надо полагать для того, чтобы тот лучше его понял. Децим отреагировал спокойно. Вообще-то на Ладисласа этакий порядок действий был непохож, ну да ладно, главное, что не дерутся. Я продолжил слушать. Ладислас, видимо, несколько пришел в себя и перестал трясти Децима. – Так ты понял? – вновь повторил он. – Я намеревался умереть, и по всему это выходило правильным. Уж точно более правильным, чем это получается у тебя… ладно, ладно, я не спорю, предположим – точно так же правильно. И что вышло? Я остался жить – и это оказалось на пользу нам… в смысле, я хотел сказать – оказалось на пользу Истинной Вере. Конечно, на пользу, ведь теперь у истинно верующих на Тиурре не могло быть никаких недоразумений с налогами, – они могли отчитываться о них, призывая имя Единого Бога. Понимаешь? Кажется, Ладислас собрался опять потрясти Децима, но передумал. – Понимаешь? – очередной раз повторил Ладислас. – Ты разговорился сегодня, – произнес Децим. – С чего бы это? Ладислас хотел на это ответить, но у него не получилось, Децим не дал ему такой возможности. Говоря точнее, Децим сделал властный жест, указывая им своему приятелю, что тому следует теперь немного помолчать; и Ладислас отчего-то послушался его. Наверное, понял, болтать сейчас уже не имеет особого смысла. – Да почему ты решил, – веско проговорил Децим, – почему ты решил, что я собрался умирать? Это не первая моя боевая экспедиция, и я и раньше оставался живым, как ты сам видишь, и в этих боях я также намереваюсь продолжить в том же духе. И для того, чтобы не перейти в разряд покойников, мне совершенно не нужна помощь твоей вшивой реанимации мозга, или как там вы ее называете. Ладислас на это уже и пытаться не стал что-то произносить, а только махнул рукой. Затем Ладислас, как мне показалось, немного подумал, и зачем-то помахал из стороны в сторону еще и головой, синей своей головой, с синими волосами, в смысле. Ну, про его волосы я уже тут говорил. – Ну-ну, – сказал Децим. – Разговорился ты, однако. – Он подмигнул Ладисласу. – А как насчет вчерашнего разговора, не хочешь закончить рассказ? – Это не тайна, – неохотно ответил Ладислас. – Только на какой фиг тебе это надо? Планета, где я вырос, была очень жаркая – по крайней мере, так утверждали те, кто прилетал с других планет. Планета эта называется… да какая разница, как называется, можно подумать, ты знаешь название хотя бы одного небесного тела вне центрального квадрата. В общем, я там жил, в северном ее районе – полукруге. Все ребята у нас, которые покрепче, планировали стать наемниками. Ну и я тоже. Но кроме этого я еще любил копаться во всяких механизмах… А потом я познакомился с одним человеком, и мы с ним вместе наладили производство кводиес и прочей дурости, от которой некоторые так любят улетать в видения, а потом умирать. Или умирать они все же не любят? Ну ладно. В общем, наладили мы дело, напарник меня химии заодно подучил, но потом мне тошно стало, я это занятие и бросил. Думал было пойти учиться в Высшую школу Нуманции на отделение полимеро-химического производства, но передумал, пошел в наемники, как и собирался. И потом об этом не пожалел. Вот и все, как видишь, ничего особенного. Ладислас замолк. – А кводиес и прочую дурость зачем бросил? – спросил Децим. – Жалко стало идиотов, которым ты их сбывал, или была причина посерьезней? – А тебе какое дело? – раздраженно ответил Ладислас. Кажется, он начинал опять впадать в неразговорчивое настроение и трепаться о своих причинах не желал. – Тебе какое дело? Может, жалко, а может, нет, какая разница… я же не спрашиваю, как бывает у тебя, жалко ли тебе тех или иных идиотов… – Иногда бывает, – охотно пояснил Децим. – Но редко. Обычно даже не то что не жалко, а наоборот. Но с тех пор, как я принял Истинного Бога, мне стало совершенно ясно, когда, где и как надо поступать, и теперь мне никого не жаль. Мне теперь все понятно, и со своими делами, и с чужими. Ладислас ничего не ответил. Он молчал. Децим тоже молчал; по крайней мере он молчал, пока я их еще слушал. А мне тут как раз надоело, я и ушел. Нет, не понимаю я людей Книг. Совсем не понимаю. Ну ладно, я, положим, и Тех, Кто Разговаривает с мертвыми богами, не понимаю, это да. Но люди Книг – это нечто такое, что мои мозги совсем отказываются переваривать. А мои мозги отнюдь не самые глупые в Империи, это уж точно, но у них свои вкусы, что делать. Да и как такое переваришь, как поймешь? Ведь люди – не боги, умрешь, так ни с кем уже не поговоришь, не говоря о том, что ничего уже больше не поешь. Неважное дело. Но Ладислас, оказывается, в случае чего сможет разобраться с какой-нибудь конструкцией, это я запомнил. Вот это важно. А остальное – ерунда. Я выбросил все это из головы и занялся своими заботами. Их у меня хватало. Мы между тем приблизились к планетам-мусорохранилищам. Мы – это значит три крейсера класса «Прометей», соединенные друг с другом субэнергетическими канатами и субэнергетическими квадратами. Из всех каналов гиперпространства мы уже вышли, но гамма-проход еще не создали. Рано. К планетам надо подойти еще ближе. Тот клубок из трех крейсеров, который мы образовывали, не особенно удобен для создания гамма-прохода, но зато он самое то, что надо для двигательно-опасного пространства. Теперь, после захвата мусорохранилищ и их энергетического облака перегринаторами, пространство, которое нам оставалось еще преодолеть, было именно таким. Что ж, это было не самым трудным делом в нашем задании. Судоводитель трех звездолетов прочертил курс, настроил двигатели и скорость. Первый штурман стоял у руля, второй штурман стоял у второго двигателя-колеса, а у третьего двигателя-колеса находился я. Третье колесо-двигатель – не самое сложное в управлении, но, если можно так выразиться, самое в нем тяжелое. Короче, навигационные потоки через него при этом виде курса и этом настрое скорости никак не отрегулируешь, поэтому они бьют по башке только так. Для того, чтобы управлять при этом двигателем, надо обладать моей крепкой башкой. Ну и моими, пусть и не большими, навыками по звездной навигации. Помню их еще по первой своей профессии, вот сейчас они и пригодились. Может, и невелика хитрость, но она сработала, курс и скоростной настрой трех крейсеров был близок к 4А, так что мы прошли. Все, теперь можно создавать гамма-проход. И понятно, в какой точке. Мы перешли на скорость 2А и приготовились к тому, чтобы пройти непроходимые корпускулярно-плазменные слои. Впрочем, я тут, кажется, должен кое-что пояснить. На всякий случай, для полной ясности. Энергетическая защита планет-мусорохранилищ непреодолима. Так было и до захвата этих планет перегринаторами. Все четыре слоя защиты закручены в спираль, не просто в спираль, а почти что в кольцо Мебиуса. Еще немножко – и была бы самая настоящая лента Мебиуса. И тогда – преодолеть преграду было бы принципиально невозможно. Совсем. Но тогда и пространство около системы планет-мусорохранилищ стало бы опасным. Весьма опасным. Даже опасней, пожалуй, чем сейчас. Вот и не докрутили до этой ленты Мебиуса. Что, впрочем, и несущественно, – решили мудрые головы в Галактической канцелярии. Все равно точку перехода вычислить невозможно. Принципиально невозможно. О чем же тогда беспокоиться? Правда, координаты этой точки известны управляющему составу обслуживающего персонала мусорохранилищ, но ведь никто из них все равно не сможет выдать эти координаты кому-либо без того, чтобы имя переметчика не узнало начальство. Какой же идиот согласится променять стабильный заработок с кругленьким годовым доходом на пожизненное заключение в квадратной одиночной камере? Но такой идиот нашелся. Точнее, идиотка. Это было более ста лет назад, но по Головидению до сих пор крутят о ней передачи. Как-то раз (когда мне совсем нечего было делать) я досмотрел до конца целую длинную дискуссию о том, переспала ли она хоть раз с мужчиной, которому выдала тайные координаты. Но этого, как я понял, никто не знает. Зато известно другое – в тюрьму, в свою одиночную пожизненную камеру она вошла, улыбаясь во весь рот и светясь от счастья. А как тогда отбивали мусорохранилища – знают все. А потом, говорят, вышел негласный приказ – не допускать женщин к обслуживанию систем планет-мусорохранилищ. Но это не помогло. Следующим переметчиком оказался мужчина. Мужчина-гомосексуалист, в камеру он тоже вошел, улыбаясь, ну и вновь длинная морока, закончившаяся взятием под контроль банков и мусорохранилищ, и длинным-длинным финансовым кризисом. И вот теперь – опять. Выдал координаты опять мужчина. Выдал ради женщины-перегринатора, внешность которой обсуждали теперь по всем каналам Головидения, вперемешку с прогнозами грядущих охрененных катастроф с финансами. Но какова бы ни была ее внешность, контроль над мусорохранилищами перехватить было надо, и именно для этого нас сюда и отправили. Так, продолжаю про корпускулярно-плазменные слои защиты. Перегринаторы закрутили их в кольцо Мебиуса считай полностью (опасное пространство им было только на руку), и проход через переход (будь его координаты даже и известны) сделался почти невозможен. Но, к счастью (в смысле, наоборот, к несчастью), часть энергии они направили на то, чтобы пробить туннель к центральному банку. Благодаря этому стало возможным выявить координаты перехода. Условно возможным, разумеется. Я не знаю, как получилось у умников из Высшей школы Клузии справиться с этим делом, но они справились. И они же придумали как, следуя этим координатам, пройти через корпускулярно-плазменные слои. Или, во всяком случае, нам так сказали. Мы вошли в гамма-проход. Теперь должна была поработать корабельная команда. А мне, собственно, пока нечего было делать. Не считая, разумеется, того, что я собирался дать ребятам самые последние инструкции и окончательно убедиться, что они все поняли. И заодно посмотреть, как суетятся штурманы и крейсерные техники. Занимательное зрелище, на мой взгляд. Кстати, сейчас наступало время нашего, вероятно, единственного шанса на этом задании сыграть в ящик. Если что-то пойдет не так, то мозги и экипажа, и наемников вряд ли найдут и, соответственно, вряд ли засунут на место, в череп. Ну, я все-таки надеялся, что академики из Клузии не подкачают. Короче, я заглянул на ют, полюбовался совсем недолго на то, как техники дружно напрыгивают на гравинатор, а старший техник время от времени дергает этот гравинатор за веревку, на то, как старший штурман поворачивает главный штурвал, а его помощники вращают штурвал второй и третий, ну и на то, как четвертый штурман и младшие техники поливают турбинный охладитель водой; посмотрел, говорю я, на все это, и отправился на шкафут. Там я внимательно оглядел свою манипулу, еще раз рассказал им про то, что им сейчас предстоит и что они должны делать, задал несколько вопросов троим из ребят, чьи физиономии мне показались недостаточно уверенными, выслушал ответы и не нашел, к чему придраться. Тогда я опять пошел на ют, но там уже не было ничего интересного. Что ж, некоторое небольшое время мне оставалось только ждать. Сейчас окончательно выяснится, гробанемся мы или нет. Я принялся вновь вспоминать план грядущей операции. Делать пока все равно было больше нечего. Итак – что у нас там? Сначала – спуск на планету. Длинный энергетически-воздушный лифт, скользящий вдоль плазменного крюка. Обычный проход перегринаторы перекрыли, но воздушный лифт перекрыть было не так-то просто, слишком уж тесно он связан с плазменным крюком мусорохранилищ. Вот только зеленых меток на нас не было, потому что не существовал сейчас КПП – контрольно – пропускной пункт – перегринаторам удалось его уничтожить. А раз не было меток, и раз двигаться нам предстояло по запасному проходу, то в конце пути, как ни старайся, у меня будет некоторое количество трупов. Они, положим, ввиду свежеподписанного контракта скоро оживут, но мне от этого не легче. Если трупов будет слишком много, то с кем я тогда стану выгонять из планет-мусорохранилищ перегринаторов? С кем мне захватывать южную башню? Если трупов будет слишком много… Гравинатор вдруг заорал дурным голосом, и засветился красным, синим и зеленым. Я вспомнил, что сейчас мы должны передвинуться через барьер. И как раз сейчас станет ясно, превратимся ли мы, вообще все мы до единого, в жмуриков, причем окончательно. Или, может, все же нет. Вот как раз сейчас… Гравинатор перестал орать и засветился зеленым. Значит, все, мы не жмурики. Отлично. И мы уже по ту сторону барьера. Операция начинается. Из шлюзов все мои ребята выпрыгнули без проблем – никто даже и слегка не задел ни одной из нитей плазменного крюка, складные гравитаторы тоже все открыли без проблем, и без всяких хлопот все оказались на воздушном лифте. Там я их по своему разумению перегруппировал. Конечно, предсказать, как и куда свалятся гравитационные уплотнители, было невозможно, но я все-таки попробовал. Справа я поставил тех, кто казался мне попроворнее. На всякий случай. Скорее всего, плазменный крюк все время нашего продвижения по долбаной энергетически-воздушной кишке будет оставаться неподвижным, но если нет – с правой стороны уплотнители гравитации начнут реагировать со стенками волнообразнее и живее (хотя и слабее). Есть шанс отпрыгнуть. А слева я поставил тех, кто посильнее. Если плазменный крюк будет дергаться слишком уж активно, то как раз слева гравитационные уплотнители почти треть минуты будут давить, а не плющить. Есть шанс удержать и отскочить. Ну, а если с долбаным крюком не произойдет ни того, ни другого, и он будет себя вести как-то иначе, – тогда уж без разницы, кто где стоит, кто кого сильнее и кто как прыгает. Короче, я сделал, что мог. Главное, чтобы нам хоть немножко повезло и мне самому не вытрясли мозги перед посадкой на планету. А иначе – кто будет направлять операцию? То есть я, разумеется, назначил на этот случай заместителя, точнее, целую цепочку заместителей, но уверенности в том, что кто-либо из них сможет справиться с заданием, у меня не было. С этим заданием мог справиться я, вот в этом я был уверен. Как бы там ни было, теперь оставалось лишь ждать. Синие длинные зигзагообразные полосы мелькнули перед глазами. Прошла минута. Потом другая, третья, сильный рывок и – безумной тяжести волна, бьющая по ушам, а еще по голове, по носу, по ногам, по всему, что у тебя есть, но больше всего все-таки по ушам. От ушей сейчас очень хочется избавиться, но сделать этого никак нельзя. И выдержать эту тяжесть невозможно, а она не уходит, не уходит, никогда не уйдет… нет, все же ушла. Ох. Не верится. Удивительно. Я огляделся по сторонам. А еще удивительнее то, что все, похоже, обошлось. Все и со всеми. Ничьи мозги не нужно собирать. Повезло, гравитационные уплотнители свалились на нас главным образом слева, почти четверть минуты давили на ребят в полсилы, и ребята не подкачали – сколько надо их подержали, а потом аккуратненько отодвинулись. Я все правильно рассчитал. Ну и еще везение, конечно. Большое везение. Мне стало не по себе, – слишком сильно везет с самого начала, что же будет потом? Но сейчас было не особенно подходящее время для раздумий, и я выбросил дурные предчувствия из головы. Вместо того, чтобы размышлять о какой-то хрени, я еще раз огляделся по сторонам. Внимательно. Разумеется, мы были уже не в энергетически-воздушном лифте, а на поверхности планетарной коры, на почве вида… нет, не разберу, да и неважно это. И справа, и слева, и спереди, и сзади – небольшие деревья или, скорее, кустарники, а между ними там и сям здоровенные высокие древесные стволы со столь же здоровенной кроной. И на высоких деревьях, и на кустарниках лежат нити железной проволоки, протянутой вдаль. Не очень много этих нитей, но они есть. Небо – пасмурное. Зеленые лучи здешнего солнца сейчас почти не дают света. Да, похоже, мы очутились на… да, точно, вон, далеко-далеко две прозрачные высокие стеклянные башни (я знал, что это стекло прочнее металла), и из вершины каждой из них торчат по два здоровых железных шпиля. Верно, мы на планете Бета. Это хорошо, теперь перебираться никуда не надо, – очутись мы на Альфе, нам было бы сложнее. Короче, увиденным я пока был доволен, поэтому я прекратил глазеть по сторонам, вновь посмотрел на своих ребят, велел им заткнуться и перестать стонать (на мой взгляд, они это дело затянули), после чего приказал им браться за работу. Парни стащили с двух кустарников железную проволоку, взялись за нее и начали раскачивать отростки плазменного крюка. Сначала дело у них не особенно спорилось, но потом ребята приноровились, и работа пошла на лад. Вполне себе пошла на лад, – они не толпились, тянули дружно, тягу распределяли равномерно. Я какое-то время им помогал, в смысле, трудился вместе с ними, затем переключился на лучевой трансформатор, чтобы направлять движение и крюка, и силовой кишки, которую мы сейчас создавали. Я ведь уже говорил про все это? Нет? Мы должны были подцепить и отростки плазменного крюка (того самого, который только что настучал нам по головам), и, главное, узлы энергетической сети, которая раскинулась над системой планет. Если получится, то мы создадим здоровенную силовую кишку, идущую в нижних слоях атмосферы через всю Бету, и сами окажемся в ней. Ну, это-то несложно, главное – не лениться. Парни, как я и ожидал, раз или два раза переставали в должной мере стараться, поэтому мне пришлось одновременно держать лучевой трансформатор, поглядывать на парней и через каждые две-три минуты рычать на них. Ну, неважно. Я говорю, это-то не сложно. А вот потом, когда мы попадем вовнутрь кишки, и каждое очередное скопление энергетических узлов придется гарпунить, как гарпунят на планетах Рака гигантских океанских рыб… Бах-ба-бах! Опять рывок… хорошо, по ушам теперь почти не бьет… разве что самую малость… и… все, мы в силовой кишке. Так-то ее не видно, мы просто-напросто висим в воздухе, над деревьями и кустарниками, которые мы только что разглядывали рядом со своим носом, висим на высоте примерно так двадцати шагов от твердой земли. От твердой земли – двадцать шагов, а от планетарного светила – миллиард двойных шагов в полном облачении на марше, вот оно, местное солнышко, светит мне в голову зеленым своим светом, как и раньше светило, все как полагается. Я разворачиваюсь. Устраиваюсь поудобнее. Странно, когда ты можешь идти не только по невидимому полу, но и по таким же невидимым стенам. Как будто ты таракан. Но тараканом я не был, поэтому мне было нужно думать не о странностях передвижения, а о куче других вещей. Я постучал ногой по невидимому полу (или по невидимой стене? Толком и не поймешь). Звук оказался визгливым, громким и неприятным. Я не удержался и довольно хмыкнул. Маскировка работала. Ее получилось создать с первого раза, сразу вместе с кишкой. Так, пока что перегринаторы заметить нас не должны. Хотя бы в этом отношении можно себя больше не утруждать. Я вздохнул, почесал затылок, и подозвал к себе Децима. Да, именно Децима, того самого, кто отказался от реанимации мозга, кого ж еще. Я долго думал, кого из ребят следует поставить бросателем гарпу-ньего крюка. По всему получалось, что лучше Децима мне не найти… однако я очень не люблю ставить на важные задания ребят с закидонами. Мой опыт подсказывал, что, если у парня крупный закидон, то от него в таком случае стоит ожидать более-менее крупных неприятностей, а уж большего закидона, чем у Децима, я в жизни своей не видывал. И все-таки я выбрал его. Децима. Децим был по первой своей профессии лозоходцем-монтером на зимних планетах. Это, конечно, не совсем то, что требовалось сейчас, но нечто очень-очень близкое. Короче, как бы там ни было, Децим взялся за дело. В помощники себе он потребовал Ладисласа, – я немного удивился выбору, но некоторый смысл в нем имелся. Конечно, Ладислас никогда не занимался сдвижением и планировкой пространств, но хорошо умел сканировать вариативное пространственное передвижение. Как раз на прошлом задании он… впрочем, неважно. В любом случае, я считал, что, если уж я выбрал Децима, то Децим и помощника должен выбрать себе сам по собственному вкусу. А мне лучше в это не лезть. Поэтому, услышав слова Децима, я только кивнул, отошел в сторонку и уцепился получше за невидимую стенку (или все же – за невидимый пол?). И мы полетели. По крайней мере, если бы я поверил глазам, ушам и прочим своим чувствам, которые до сих пор служили мне верой и правдой, то я бы поклялся и голову отдал бы в залог на отсечение, ставя на то, что мы летим. Но я-то не дурак и знаю, когда можно верить своим чувствам, а когда нет. И все-таки, все было так, как будто мы ушли в полет. Будто не протискивались мы еле-еле по выпуклостям энергетической сети, с трудом раздвигая пространство, а летели, свободно набирая скорость, по свободному простору, и лишь держались слегка то ли за ниточку, то ли за искусственные крылья. Хотя на самом деле держаться здесь надо было совсем не слегка, и я про это не забывал, ребята, к счастью, тоже, но в остальном – не верилось, что любого из нас каждую минуту может сплющить под сумасшедшим давлением – целиком сплющить, от головы до пят, прямо-таки размазать в тоненькую простынку. Впрочем, у всех у нас была оплаченная реанимация мозга, так что можно было не беспокоиться. То есть, почти у всех у нас была, я хотел сказать. Контракт на полное восстановление мозга в случае смерти был у всех, кроме Децима. А зеленое солнце между тем то летело рядом с нами, то описывало вокруг нас широкие круги, а зеленые деревья и кустарники тоже летели совсем рядом с нами, а потом вдруг начинали выписывать вокруг нас петли, а ветер свистел в ушах, свистел то сильнее, то слабее, и временами казалось, что сейчас он так и врежет по уху… но этого не происходило. Наш полет напоминал веселую необременительную прогулочку. Но я, понятное дело, не мог позволить себе расслабиться и наслаждаться этой прогулочкой. Я вздохнул, посильнее уцепился за невидимую опору, постарался выкинуть из головы ощущение свободно-веселого полета и принялся внимательно следить за действиями Децима и его помощника. На всякий случай. Децим работал умело, но резко. Не просто резко, грубо. Он отправлял вдаль гарпун и тут же, не дожидаясь, пока крюк зацепится за узлы энергетической сети, начинал раздвигать пространство. При этом отходящий от гарпуна крючечник, казалось, гнулся на глазах, но гарпун каждый раз успевал зацепиться, а пространство – раздвинуться. Децим обладал не только хорошим умением (тут я угадал), но еще и звериной силой, и это помогало ему сейчас двигаться почти напрямую. Прямой путь – это хорошо. Мы быстрее доберемся, а значит – проще будет поддерживать маскировку. Но в тоже время – прямой путь – это не особенно хорошо. Я бы действовал осторожнее. Но я отдал гарпуний крюк Дециму, и значит – Дециму следовало решать, что сейчас лучше, а что хуже. Поставить у руля другого и лезть ему под руку – самое глупое, что только можно придумать. Так я считал. В любом случае, продвигались мы быстро. Помощник Децима, Ладислас, старался, как мог. У Ладисласа предсказуемо плохо получалось поддерживать линь и крючечник, но зато он очень хорошо страховал закрытие пространственной щели. Да, и в самом деле очень хорошо. Пожалуй, Децим не ошибся с помощником. Но это было мое мнение, и с мнением Децима оно, похоже, не совпадало. Каждый раз, когда линь и крючечник стонали и пытались порваться, протестуя против подобного отношения к себе, Децим грозно и громко орал, вернее, взрыкивал на Ладисласа, как будто бы он, Децим, и вправду был диким зверем. Результат от таких действий получался плохой, так как после каждого окрика Ладислас начинал справляться и с крючечником, и с линем все хуже и хуже. В конце концов я даже сам прикрикнул на Децима, но, когда это на него не подействовало, более вмешиваться не стал. Гарпунер должен сам решить, как ему разговаривать и что требовать от помощника. Раз уж я поставил его гарпунером. Надеюсь, он нас не расплющит… сейчас… вот сейчас. Наши мозги в этом случае должны собрать и нас должны оживить, но задание не будет выполнено, и жалование никому не заплатят. Интересно, эта реанимация мозга, – ей хоть можно доверять? Она точно сработает? Я вновь внимательно посмотрел на то, что вытворяет Децим и понял, что сейчас, по крайней мере, реанимация мозга нам не понадобится. Нет, она от нас все-таки отдалялась. Сейчас происходило нечто другое. С пространством происходило нечто другое, оно не собиралось нас расплющивать, и все-таки оно сильно меняло свою конфигурацию. Пока я еще не мог понять, в чем дело. Пространство… и не только пространство, силовая кишка тоже… она… да они же закручиваются друг вокруг друга! А это значит… Ба-бах! Движение резко остановилось, полет прекратился. Но все живы, и я тоже. Снова внимательно всматриваюсь в то, что натворили Децим с Ладисласом. Кажется, понятно. – Этот идиот! – заорал Децим. – Этот идиот! Он… куда он направил линь! Мы же создали камеру, нет, целых две камеры из пространства! Ну, камеры я уже увидел, мог бы и не орать так. А под «идиотом» Децим, видимо, подразумевал Ладисласа. – Заткнись, – сказал я. – Мне неинтересно, какой идиот добился образования камер. Мне интересно, кто теперь сможет проложить путь мимо них. Мне это и в самом деле было интересно, понятное дело. Кого я должен был отправить разбираться с перекруткой пространства, которую учинили Децим с Ладисласом? Кого? Дециму, пожалуй, лучше сейчас отдохнуть, слишком безбашенно он работает. Но так или иначе, кому-то нужно будет забраться в одну из камер, втянуть вовнутрь одну из ее стенок, протянуть под силовой кишкой, и хотя бы частично высвободить эту злосчастную кишку. Так, чтобы мы смогли двигаться дальше. Отлично. И кого же мне выбрать? Майрона? На какой-то из планет дальнего северного круга он работал лозоходцем-проводником. Или, может быть, Артемиса? Я знал, что не так давно, возможно, на той же самой планете, он был монтажером-резчиком. Артемису будет проще взаимодействовать именно с самой кишкой, но в остальном… Я внимательно посмотрел на Майрона и на Артемиса, да и вообще на всех ребят. Рожи у них были кислые. Майрон и вовсе увял, а Артемис раздраженно поглядывал то на меня, то на Децима, то на кого-то еще. Ну что ж. Пожалуй… пожалуй, я отправлю высвобождать силовую кишку Артемиса. – Да взгляните же вы все на него! – снова заорал Децим, указывая на Ладисласа. – Он умудрился… камеры… обе камеры висят на нем! Я присмотрелся. Зеленое солнце, зеленые деревья, темный морок на границе возможностей зрения, темно-зеленая ясно видимая дымка, отходящая от этого морока… и тоненькая-тоненькая зеленая нитка, идущая от него к… к Ладисласу! И как он умудрился? А, это он, наверное, когда не смог удержать линь, все-таки удержал контроль над закрываемым пространством, и вот – результат. И что теперь? – Ладислас, – сказал я, – ты сейчас понимаешь, что работать с камерами придется тебе? Что больше теперь некому? Похоже, Ладислас это понимал. По крайней мере, смотрел он мрачно. «Думай», – сказал я Ладисласу, «Заткнись», – сказал я Дециму (на всякий случай сказал, вообще-то он уже заткнулся), а тем временем принялся думать сам. Хотя что тут придумаешь… Если бы распутывать пространство я отправил Майрона, или Артемиса, или Ариеса, или Децима, или… да чего тут перебирать. Еще двое сгодились бы, пожалуй. И если бы за дело взялся кто-нибудь из них, то он бы почти наверняка зацепил бы гарпуном более-менее длинную нить энергетической сети из близлежащего пространства, и все бы у него было нормально, а дальше уже он действовал бы в меру своего мастерства и по обстоятельствам. А что будет, если за дело возьмется Ладислас? Если он попробует захватить нить подлиннее – стражи перегринаторов это заметят. Или – как это у них называется? – услышат. В общем, неважно это, важно, что по-другому у Ладисласа не получится. Умения не хватит. А если он станет действовать иным способом, если он просто-напросто подцепит слишком короткую нить, тогда, скорее всего, мы не доберемся до цели, до энергетического корпуса. Нас выбросит по дороге, и нам придется тащиться назад, и искать энергетический крюк, и вновь создавать силовую кишку. Не знаю, что и лучше. Наверное, все же второе, – короткая нить и обратный путь. Да, будить стражей перегринаторов не стоит. К тому же, если Ладислас попытается, как нормальный человек, точно как Майрон или Артемис, протянуть как следует пространство и вытянуть по-настоящему длинную нить… попытается, говорю я, и, разумеется, не справится с этим делом, он же, кроме всего прочего, застрянет в пространственной камере и будет в конце концов раздавлен ее стенками. Хорошо, потом, положим, его реанимируют. Но лучше всего было бы до этого не доводить – а то еще спросят с меня за перерасход средств. Я вздохнул. – Ладно, – сказал я Ладисласу, – если есть что сказать, выкладывай, если нет – все равно говори, как думаешь действовать, а потом полезай в камеру и принимайся за дело. Я замолчал. Ладислас вроде собирался что-то произнести, но пока еще думал. Не нравился он мне. Он стоял прямо передо мной, и рожа у него была какая-то зеленая. – Придется дернуть за пространство как следует, – сказал наконец он. – Да, придется, что же тут поделаешь. Но раз так вышло, я все исполню. Вытяну нить подлиннее. На всякий случай. Ну то есть он решил действовать так, как если бы по мастерству он был ровней Майрону или Артемису. Не даром имелось у меня предчувствие, что на этом задании скучать у меня времени не будет. – А как насчет того, чтобы тебе хорошенько все обмозговать? – спросил я Ладисласа. – А я уже обмозговал, – ответил тот. Я промолчал. Да, он и в самом деле обдумал дело, я видел. Значит, теперь думать надо было мне. – Ладислас, – вдруг тихо заговорил Децим, ни с того ни с сего вмешиваясь в разговор, – а ты посмотрел… там… конденсация согнутого пространства… Ты посмотрел? Ладислас повернул голову туда, куда указывал ему Децим. Я тоже. С первого взгляда заметно было не очень хорошо, но если приглядеться… Темно-зеленая дымка дрожала как будто бы на ветру и при этом временами изгибалась и почти сходилась в кольцо, похожее на деликатесный плесневый сыр с планеты Бета-2. Тот самый, который любила моя подружка и который не любил я. И еще… В тот миг, когда дымовая пелена обращалась в кольцо и изображала из себя сыр, с нее медленно – медленно и почти невидно для глаза падали зеленые капли. Да, это была конденсация. Я знал, что она означала. Децим тоже. Мы все теперь знали, что когда… что если Ладислас застрянет в пространственной камере, то в эту камеру затянет и Децима. И когда стенки пространственной камеры раздавят Ладисласа, они раздавят и Децима. Вот только Децима никто потом не реанимирует, потому что этот идиот отказался от реанимации мозга. Может быть, потому что у него вовсе нет мозга? А, какая разница. Я глянул на Децима, потом посмотрел на Ладисласа. Из зеленого (каким он был только что, и каким не понравился мне) он сделался бледным, а чуть погодя – зелено-малиновым. Таким он мне не нравился еще больше. Собственно, мне все уже не нравилось. – Что скажешь? – спросил я его резко. Ладислас молчал. – Если я отказался от реанимации мозга, – вновь вступил Децим, и все так же тихо, – это еще не значит, что я не хочу жить. Ты это понимаешь? Ладислас молчал. – Отвечай! – прикрикнул на него я. Ладислас в упор посмотрел на Децима. – Я сделаю все, как собирался, – произнес Ладислас. – Все, как сейчас сказал. Я со всей своей силы и со всем своим умением потяну за сложенное пространство. Я вытяну длинную нить. И я все сделаю, как надо. У меня получится. И ты будешь жить. – В самом деле? – сказал Децим, продолжая говорить столь же тихо, как раньше. – Ты что, хочешь мне сказать, что ты можешь быть в этом уверен? Ты можешь мне обещать, что я останусь жить? Я думал, что Ладислас опять поменяет цвет лица, но, видимо, он уже перебрал все оттенки. Но смотреть на Децима ему не хотелось, это было заметно. Мне, по крайней мере. И я уже хотел сказать и Ладисласу, и заодно Дециму, чтобы они оба заткнулись, но тут Ладислас заговорил. – Да, обещаю, – сказал он. Ох, ну до чего, до чего же мне все это не нравилось! Нет, конечно, меня не беспокоил Децим с его мозгами, реанимированными или не реанимированными. Но было понятно – теперь Ладисласу гораздо труднее будет сделать то, что он задумал. Приказать ему взять на вооружение другой, простой план? Тащиться назад и начать все с самого начала? Легко сказать… А если в следующий раз не получится создать маскировку? Или получится, но с нестабильным эффектом? А если перегринаторы в ближайшее время перекроют вентиляцию энергосети? Вряд ли, конечно, но… все возможно. И как тогда зацепить на себя маскировочное облако? Лучше бы разделаться с этим заданием побыстрее. Мой опыт ясно утверждал – любая затяжка слишком часто вредит делу. В любом случае, сейчас я должен был принять решение. – Делай так, как собрался, – сказал я Ладисласу. – Полезай в камеру… нет, пока погоди. Я внимательно посмотрел на зеленую дымку и на все, что было или могло быть рядом с ней. Еще не хватало теперь что-нибудь там прозевать… прозевать что-нибудь важное. Нет, если бы Децим чуть раньше прозевал конденсацию пространства – это было бы замечательно. Но упустить что-то сейчас – это… это будет почище, чем в тот раз, на Гамме-2 из системы Истра, когда мой тогдашний командующий забыл свериться… впрочем, неважно. Я продолжал смотреть. Зеленое солнце, зеленая дымка, которая уже почти не дрожала, едва приметный темный морок между ней и солнцем. Все, что я уже видел. – Эй, – прикрикнул я на Децима и Ладисласа, – смотрите и вы тоже! И вы тоже, – я повернулся к остальным ребятам, – это ко всем относится! Смотреть на изгиб пространства, и смотреть внимательно! Я вновь глянул на солнце и прищурился. Нет, все как было. Все нормально. Хотя… если приглядеться, можно заметить, как между солнцем и неприметным мороком чуть-чуть пробегает рябь. Да, согнутое пространство потряхивало. Ну, это не страшно. Ладисласу, правда, придется в самом конце немного подтянуть соседнюю с ним стенку камеры. В таких случаях иногда бывают накладки, но совсем-совсем редко. – Хватить глазеть, – сказал я Ладисласу, – принимайся за дело. Ладислас молча повернулся, сделал шаг, подпрыгнул и – исчез из виду, исчез в ведущей в правую камеру норе. Получилось с первого раза. Начало хорошее. Я насторожил уши. Из камерной норы доносился визгливый, неприятный, но негромкий звук. Прямо как при проверке маскировки, только гораздо тише. Это означало, что Ладислас почти втянул камерную стенку вовнутрь и примеривается уже тянуть ее под силовую кишку. Споро он работает, ничего не скажешь. И дело у него идет пока гладко. Очень гладко. Мне это даже почти не нравилось. Что-то будет дальше? Я ловил каждый шорох. Каждый отзвук. Некоторое время ничего не происходило, но потом железная проволока, что протянулась на высоких деревьях, задрожала. Я знал, – это стонала высвобождаемая из-под согнутого пространства силовая кишка. Сейчас… вот сейчас… Колебания проволоки усилились. И – почти мгновенно – прекратились. Неужели… он… Нас всех со всего размаха тряхнуло, а затем – все стало как прежде. Ну надо же… Не думал, что такую работу можно сделать так точно и гладко. Ни один приемщик не подкопался бы. А Ладислас уже выскочил из камерной норы, и теперь стоял примерно там же, где недавно исчез, и пытался отдышаться. Кстати говоря, хорошо, что на сей раз ему Децим не мешал. – Неплохо, – сказал я Ладисласу, – а нить от последней стенки подтянул? – Нет еще, – ответил он, – сейчас отдохну немного и заодно дождусь, чтобы все там успокоилось. И доделаю дело. Я кивнул. Я почти не сомневался, что этого он еще не сделал. Одним махом поставить на место две стены от пространственной камеры… ну, это уж чересчур. – Хорошо, – сказал я. – Только пока ты ничего доделывать не будешь. Займешься этим завтра. А сейчас – привал! Ну а после этого, разумеется, я приказал ребятам достать и подготовить парашютные гравитаторы. Приземлились мы без приключений. За все это время солнце успело несколько раз спрятаться, а потом вновь выглянуть из-за туч, но сейчас опять распогодилось. Солнце светило изо всех сил и обливало и меня, и моих ребят, и деревья с проводами ярким светло-зеленым светом. Я заметил, что некоторые из парней даже жмурились. Зеленые лучики прыгали по черной натянутой проволоке и по темно-зеленым веткам деревьев, и зеленое смешивалось с зеленым и отражалось от черного. Далеко-далеко мрачно нависали как будто над всей планетой железные шпили, и зеленые лучи подсвечивали и их тоже. Я попробовал высмотреть зеленую дымку, темный морок и прочие показатели конфигурации пространства. Отсюда они видны были хуже. Ладно, я уже все рассмотрел. И все предусмотрел… насколько это возможно. За один переход южной башни не достигнешь. Поэтому привал лучше устроить сейчас, а уж завтра, когда Ладислас завершит свое дело, мы доберемся, если все будет нормально, до центра переплетения энергонитей. А там… ну, это понятно. Я выкинул из головы лишние мысли, поскольку сейчас от них не было никакой пользы. Ребята между тем поставили навес, соорудили маленький костер и готовили на нем что-то аппетитное. Я подошел к ним, велел парням раздвинуться и сел на освободившееся место. Огонь трещал, и красные языки пламени так же, как и все прочее вокруг, тоже смешивались с зеленым. А парни потихоньку начали трепать языками. Сначала я не слушал, а думал о том, когда можно будет взяться за похлебку, которая как раз закипала. Вокруг похлебки крутился Майрон. Он считал себя большим спецом во всем, что касалось всяческой стряпни, и поэтому не дал никому до нее дотронуться, пока он не проделал с ней что-то особенное. Но когда он наконец разлил результат по плошкам, мне этот результат понравился. Впрочем, я был очень голоден. Сам не знаю, что со мной стряслось, минуту назад есть не хотелось. Что ж, во время боевых кампаний такое иногда бывает. Короче, я наелся и стал слушать, что болтает Артемис. Сейчас говорил именно он. Артемис решил поведать нам очередную байку про обитателей Центрального космоса. Все знают, что именно они правят нами, заполняя почти исключительно собой Императорский Совет, все знают, что большая часть Совета состоит из женщин (женщин из Центрального космоса, кого ж еще), и все знают, что женщины из Центрального космоса не рожают, но откладывают яйца, а высиживают эти яйца – мужчины. Так вот, Артемис довольно долго, на мой взгляд, распространялся о том, почему, как он считал, именно женщины, а не мужчины Центрального космоса заседают в Совете. Он это как-то связал с тем, что на отложенных яйцах у них сидят мужчины. Закончив с этим, Артемис принялся рассказывать смешную, по его мнению, историю о том, как некий центрально-космический парень высиживал кладку яиц. И все у этого парня шло не так. Сначала он слишком долго сидел на своей кладке (а ее, как многие даже и не в Центральном космосе знают, надо регулярно оставлять лежать саму по себе), так долго сидел, что она перегрелась. Затем он принялся искать целебный охладительный дом, из тех, что у них существуют как раз на случай подобных происшествий, и так торопился, что выбрал не тот охладительный профиль. Ему объясняют, что этот целебный дом предназначен для зародышей более позднего развития, а он – ни в какую. Ну, яйца у него приняли (очень уж он настаивал), но, конечно, по недостатку квалификации (вернее, по причине другой квалификации) яйца переохладили. Теперь ему надо было искать целебный дом уже какого-то совсем сложного профиля. Незадачливый парень из Центрального космоса хватает яичную кладку, хватает аэротакси, едет в соседний город, и при выходе из аэротакси всю яичную кладку и разбивает. Артемис уверял, что так оно и было; в общем, верю, бывают и худшие недотепы. Но, как бы там ни было, этот недотепа, про которого рассказал Артемис, жутко расстроился. И это несмотря на то, что у зародышей еще не сформировался мозг, так что детьми их назвать было еще нельзя. Но он все же расстроился, и до такой степени, что решил покончить с собой (каким именно способом – я прослушал). И так бы он и поступил, но тут он совершенно неожиданно увидел свою жену, которая, собственно, и отложила эти яйца. И ему, этому бестолковому центрально-космическому парню, вместо того, чтобы кончать с собой, очень захотелось с ней совокупиться, и желательно немедленно. Очень уж он к ней тут воспылал. Она, к счастью для него, была не против. А дальше Артемис принялся повествовать о самом совокуплении. Дело в том, что, почитай, все наемники Империи глубоко убеждены, что совокупление у обитателей Центрального космоса происходит каким-то непонятно-странным образом. В действительности они занимаются этим делом почти так же, как и мы, но никому из наемников этого не втолкуешь. Однако мне всегда нравилось слушать байки о центрально-космическом совокуплении. Просто удивительно, и чего только они по этому поводу не придумывали… Разнообразие в фантазиях – жуткое. Друг с другом, если наемникам верить, мужчины и женщины Центра творят нечто феерическое. Так что я насторожил уши. Однако рассказ Артемиса на эту тему оказался довольно тупым и, к тому же, мною уже слышанным. Поэтому я велел сначала одному ему – заткнуться, а потом всем вообще – отправляться под навес спать. Я все равно скоро отдал бы такой приказ. Необходимо было выспаться, и при этом необходимо было не тратить времени даром. Чем раньше мы проснемся и поднимемся – тем лучше. А на следующий день, вернее, через восемь хор крепкого сна, зарядил длинный беспрерывный дождь. Как только я открыл глаза, я сразу же понял – этот дождь – надолго. Ну, ничего не поделаешь. Я поднялся и растолкал парней. Как обычно, это произошло ровно в то самое время, что я и запланировал накануне. Давний навык и давняя привычка. Мы вышли наружу. Парни сложили навес. Вытащили складные гравитаторы. Один миг – и мы в силовой кишке. То есть это так говориться – в силовой кишке. Нет, можно, конечно, сказать, что мы в ней, внутри. Но точно так же можно сказать, что мы на ней, снаружи. Верно и то, и другое. Парадокс Аристокла, ничего не попишешь. И сейчас я лучше, чем когда бы то ни было, чувствовал этот парадокс, чувствовал, что, может, я и внутри кишки, но вообще-то – снаружи. Дождь лил и лил, и зеленые капли (почему они зеленые, ведь солнца-то нет?) то и дело, несмотря на плащ, скатывались за шиворот. Мерзкая погода. Я посмотрел туда, где, по моим прикидкам, должно было быть солнце. Странно, солнца было не видно, а вот рябь около него стала даже виднее. Да, рябь стала крупнее, точно. Темно-зеленая, морочная, то возникающая, то словно бы исчезающая, она как будто бы била по голове. – Ничего себе, – неожиданно заговорил Артемис. – И здесь так. Помню, на Албенсе я был… там тоже линия сборки пространства прыгала туда и сюда, почти до уровня Е. Даже сильнее, чем тут. А мне как раз необходимо было… Что-то он как со вчерашнего дня начал, так до сих пор заткнуться не может. Надо сказать ему, чтобы заткнулся. Стоп. Что это он несет? Ладислас сделал шаг к Артемису. – Что ты несешь? – спросил он. – Я говорю, что пространственная линия сборки прыгает, – ответил Артемис. – А что? Ты разве не заметил? Ты разве не понял вчера, что пространство дергается, линия сборки меняется и пространство поворачивает временами почти на торец? Ты разве не понял, что вчера мог сыграть в ящик окончательно? Артемис, похоже, был искренне удивлен. Я, впрочем, тоже. – Это-то я понял, – медленно сказал Ладислас, а я удивился еще больше. Ладислас продолжил. – Не сразу, но перед тем, как попал в камерную нору – понял. Если что, и я, и Децим сыграли бы в ящик. Наши мозги разбросало бы по всей планете – какая разница, у кого есть контракт на реанимацию мозга, у кого нет. Но что ты там сказал про уровень Е? – Ну, я сказал, колебания до уровня Е доходят, – снова ответил Артемис. – Э, приятель, так ты не уловил? Сегодня все нормально, в случае чего твои мозги останутся на месте и мы их подберем. Децим, конечно, грохнется, но ты – нет. – Понятно, – произнес Ладислас. Я внимательно смотрел на них обоих, на Ладисласа и на Артемиса. Что-то в их разговоре мне не нравилось. Как вышло, что Артемис ничего не сказал вчера? Впрочем, он объяснил, он думал, что все и сами все сообразили. Конечно, для монтажера-резчика, да еще и монтажера-резчика с дальнего северного круга, дело тут совсем простое. Ладно, но кто его сейчас потянул за язык? Хотя, может быть, это и хорошо, что он разговорился. Наверное, хорошо. В конце концов, это ж приятно знать, что ты сейчас точно не умрешь, верно? Да, с этим уж не поспоришь. А действовать, когда рядом таится смерть, – привычнее. И… Да какая теперь-то разница? – Что встал? – прикрикнул я на Ладисласа. Ладислас повернулся почти тут же, но я успел заметить, что у него как-то странно дернулась бровь. Ничего особенного, но мне не понравилось. Однако в камерную нору он попал так же быстро, как и в прошлый раз, и все мои дурные предчувствия рассеялись. Кстати, как это у него получается? Два раза подряд – это уже не удача, а умение. Где он его набрался? Надо будет порасспросить. А пока – мне оставалось только ждать. На сей раз не к чему было прислушиваться, а значит – и гадать было не о чем. Из камерной норы и из камеры доносилась только мертвая тишина. Как оно и должно было быть при любом раскладе. Я вздохнул и посмотрел на Децима. Надо ж было куда-то смотреть… Хотя я про него почти уже и забыл, по правде говоря. Рожа у Децима была странная. Ну, на мой взгляд. Как будто он напряженно размышлял – законченный он дурак или все же нет. Или о чем-то в этом же роде, таком же неприятном. Я задержал ненадолго на Дециме взгляд, а потом решил, что не смогу высмотреть на его физиономии ничего интересного, и отвернулся от него. Куда теперь смотреть, я не знал. Время тянулось невыразимо медленно. Гораздо медленнее, чем вчера, когда Ладислас примерно так же торчал в пространственной камере. И это при том, что работы у него сейчас всего ничего. Верно, так получается потому, что нельзя понять, что происходит. Ба-бах! Звуков только что не было совсем, и вот их стало очень много, и были они очень громкие. Но по времени – недолгие. Раз – и Ладислас приземляется рядом со мной, как будто им выстрелили из бластера. Приземлился он, как я уже сказал, резко, но совершенно целым, это я сразу увидел. Но не успел я сделать пару вздохов, как силовая кишка словно бы вывернулась наизнанку, выбрасывая из себя нас всех, выбрасывая непонятно куда, в неизмеримую даль, в безликую пустоту. Это длилось лишь миг, а потом кишка свернулась, вывернулась обратно, и все мы остались на месте, ничего не изменилось. Нет, изменилось. Одного из кишки все же вынесло. И это был – Децим. Рядом с нами его теперь не было. Еще два мига силовая кишка не менялась, вела себя как вчера и сегодня, так, как мы привыкли, а потом в ней образовалась маленькая воронка, и Децим шлепнулся точно туда, где он недавно и находился. Только он теперь был в разобранном виде. Руки там, ноги там, череп треснул, мозги – всмятку. Однако при этом мозги почти не разлетелись – частью (небольшой) они оставались в самом черепе, а частью лежали поблизости от него, вкруговую, довольно компактно. Собрать их было бы несложно. Если бы у Децима был контракт на реанимацию мозга, то ребятам не пришлось бы особенно трудиться. Вот только контракта этого у Децима не было. Я вздохнул. И как это у Ладисласа получилось? Что он сделал не так? А, он, наверное, слегка задел сразу две пространственные ячеи. Грубая ошибка. Охренительно тонкая работа во всем остальном и одна настолько грубая ошибка – ничего себе! Краем глаза я успел оглядеться по сторонам и еще раз убедиться, что со всеми остальными ребятами точно все в порядке. Так что я мог позволить себе два-три мига поразмыслить о том, как угораздило Ладисласа совершить такую грубую ошибку. Контракт на реанимацию мозга… чувство бессмертия… вот в чем дело, я так думаю. Мы все привыкли работать, ощущая свою смерть… а если попробовать иначе, ничего хорошего не выйдет. Не вышло. Я слегка повернул голову и внимательнее посмотрел на Ладисласа. Ладислас стоял спокойно, только губы сжал, так что его рот казался узкой щелью. Мне это отчего-то сразу не понравилось. А потом Ладислас глянул на меня и – улыбнулся. Не я, а кто-то другой, может быть, подумал бы, что Ладислас – дурак, но я-то знал, что означает такая улыбка. И знал, что за ней не таится ничего хорошего. Я подошел к Ладисласу и ударил его по лицу. Сильно ударил, так, что он покачнулся. Правда, не упал. – Ничего не делать без приказа! – сказал ему я. Вроде Ладислас успокоился. Я выбросил его из головы и стал думать, что предпринять дальше. Хотя особенно думать было нечего. Жаль, я потерял хорошего бойца. Квалифицированного бойца – вот что важно. Но тут уж ничего не поделаешь. А добираться до южной башни все равно надо. Значит, надо решать, кого поставить бросателем гарпуньего крюка. И на сей раз – нельзя ошибаться. А что, если… – Командир! – я видел, что Ладислас с решительной физиономией приближается ко мне. Его темная фигура и синяя шевелюра странно-четко вырисовывались на фоне смазанного дождем зеленого неба. «Откуда у него синие волосы?» – почему-то мелькнуло у меня в голове. Ах да, он же говорил. Когда-то давно покрасил и не смог смыть. – Командир, – повторил Ладислас. – Так нельзя. Реанимация мозга… контракт… Подписал он его или нет… какая разница… Ладислас поднял голову и посмотрел мне в глаза. Жестко, даже зло посмотрел. – Какая разница, что я сделал не так. Какая разница, больший или меньший я неумеха. Неужели мы позволим Галактической канцелярии решать, кто из нас будет жить, а кто умрет? Галактическая канцелярия… какая-то там Галактическая канцелярия… Глаза Ладисласа как будто превратились в одну темную щель. А чуть ниже, там, где были его губы, зияла другая щель, такая же темная. – Сейчас неподходящее время, – сказал я. – Закройся. – Не закроюсь, – ответил Ладислас. Я посмотрел на Ладисласа, посмотрел на то, что осталось от Децима. Жаль хорошего бойца. И в самом деле – жаль. А кроме того – с каких это пор жизнь и смерть наемника определяют не удача и судьба, а трепачи из Галактической канцелярии? – Ладно, допустим, – произнес я. – И что ты предлагаешь? – Да зачем мне что-то предлагать? – сказал Ладислас. – Вы же лучше меня все знаете, командир. Вы знаете, что контракт на реанимацию мозга можно и подделать. Странно, но почему-то первое, что я подумал, было – «Вот наглетура». А после этого я внимательно глянул на Ладисласа, и в голову мне пришла вторая мысль – «А ведь правда»… Рискованно, конечно, но я всю жизнь рискую, хотя и по-другому. Одним словом, я отдал приказ парням собрать мозги Децима. Они управились быстро. А потом… эх, что-то мне надоело рассказывать. Хотя понимаю, раз уж начал, надо закончить. Короче, про то, как мы добирались до южной башни, я расскажу сжато. Более-менее сжато. Гарпуний крюк я взял сам. Я понимал, конечно, что Майрон направил бы крюк лучше, но будет ли он вполне осторожен? Сейчас я доверял только себе. В помощники я назначил Артемиса. Сначала я колебался, но потом решил, что мне тут нужен именно он – нужна его точность и выверенность монтажера-резчика. Вопреки моим опасениям, до южной башни мы добрались без происшествий. И почти так же просто мы дошли до центрального генератора. Я не пытался складывать или сворачивать энергетические нити, предпочел безопасность вот сейчас возможности подобраться поближе к цели. И все-таки мы приблизились к генератору почти вплотную, прежде чем нас заметили. Может быть, это была удача, а может быть – как раз помогла осторожность. Сеть я не свернул, но зато и перегринаторов никак не потревожил. Но у самого центрального генератора начался бой. Ну, это уж было неизбежно. Мы одержали вверх, но потеряли троих человек. Вернее, не «потеряли», у всех у них был контракт на реанимацию мозга. Я велел тщательно осмотреть место боя, проверить – не валяются ли там кусочки мозгов, а если валяются – все до последней молекулы подобрать, чтобы уж наверняка. Беспокоиться было не о чем… только до чего же глупо погибли все трое. Майрон… Анэстиус… Ливиэнус… один глупее другого. Майрон и вовсе забыл перезарядить бластер, Анэстиус перезаряжал бластер в два раза больше времени, чем его требуется для такого занятия после двух ящиков лума. Короче, получив контракт на реанимацию, парни резко поглупели, и мне это не нравилось. Но тут уж ничего не поделаешь – нужно было обходиться теми парнями, которые у меня были или которыми они сейчас стали. Укладку, герметизацию и контроль за транспортировкой мозгов всех четырех павших бойцов я поручил Ладисласу. Ладислас взялся за это поручение с большим рвением. Впрочем, теперь, после смерти Децима, он все делал с большим рвением. Как будто бы у него появилась новая, по-настоящему значительная цель. Это как если бы мне сначала дали задание, за которое обещали заплатить три ауреуса, а потом вдруг почти сразу дали бы новое, теперь уже с обещанной платой – семнадцать ауреусов. Ясное дело, старался бы я в любом случае, но, услышав про семнадцать ауреусов, – порядочно загорелся бы. Вот примерно такой вид был у Ладисласа. Что ж, не самая плохая перемена. Обратная дорога по почве, вид которой я так и не определил, была быстрой. Потом мы поднялись на звездолет – на сей раз при помощи гравитационной лестницы. И тут я мог бы спокойно отдохнуть, если бы сам себе не взвалил на голову еще одно дело. Воскрешение Децима. Воскрешение этого идиота Децима. Я решил, что его все-таки необходимо воскресить, хотя он и идиот. Времени у меня было немного – я уже говорил, что воскреснуть можно самое позднее на третий день. То есть у меня остались еще сутки. У меня и у Ладисласа. Должен признаться, что хотя я сам был здорово занят этим непонятным предприятием, гораздо в большей степени я загрузил им Ладисласа. Только он мог быстро воспроизвести заново форму – голограмму контракта на реанимацию мозга, да еще и датировать ее прошедшим числом. Так я решил. Во всяком случае, я надеялся, что его умения на это хватит, но ему надо было хорошо постараться. Но и у меня хватало работы – я продемонстрировал техникам-реаниматорам два чека от двух контрактов и сказал, что сами контракты завалялись, но самое позднее завтра я их найду. А пока они могут заняться другими погибшими. Один чек я подделал, а второй был от договора, который подписал Анэстиус. Через полсуток я отдал его контракт реаниматорам и сказал, что второй скоро будет. А чтобы им не пришли в голову не устраивающие меня мысли, все свободное время, которое у них оставалось, я их всячески развлекал. В общем, как я уже сказал, работы у меня хватало. Но в конце концов это мое дело закончилось, и закончилось удачно. То есть это я так подумал. Но, во всяком случае, Ладислас принес мне подделанный им контракт на реанимацию мозга, я отдал его техникам-реаниматорам, реаниматоры ничего не заподозрили и отправились оживлять Децима. Шел как раз третий день после его смерти. После всех хлопот я настолько проникся судьбой Децима, что даже зашел в медицинский блок – посмотреть собственными своими глазами на его оживление. Конечно, я туда пришел уже в самом конце всех реанимационных процедур, но все же мне пришлось ждать. Однако я подождал и убедился, что он действительно воскрес. Это было видно даже тогда, когда он лежал с закрытыми глазами, но я задержался в процедурной еще некоторое время и смог наблюдать, как он их открыл, быстро-быстро поморгал и принялся глазеть по сторонам с ошалелым видом. Потом ему долго втолковывали, что, собственно, произошло (я все еще был в процедурной и все слышал). А потом он сообразил, в чем дело, и повел себя, на мой взгляд, странно. – Геенна огненная! – заорал Децим. – Геенна огненная на всех вас! Мор и чума… они идут… они придут! Тут я вышел. У меня не было времени слушать его завывания. Я решил, что он просто-напросто не пришел еще в себя после реанимации мозга. Но я ошибался. Через три хора, когда я с удобством устроился в гостиной моей каюты и собрался отдохнуть, Децим постучался ко мне в дверь. Я впустил его сразу. Что-то как – будто толкнуло меня и подсказало, что разговор лучше не откладывать. Хотя потом я думал – лучше было бы мне тогда хоть немного повременить. Но, наверное, я неправильно думал. Раньше или позже шагнул бы Децим в мою гостиную – это было неважно. Все было уже решено. – Вы не сможете мне помешать, командир, – сказал Децим, только переступив порог. – О чем ты? – медленно произнес я. – Вы не сможете мне помешать, – повторил Децим немного громче, и его голос прозвучал одновременно и как пение трубы, и как рычание хищника. – Я должен был умереть, и я умру. Такова воля Всевышнего. Я исполню Его волю, и мерзость не коснется меня. Не коснется. – Говори понятно и толком, – сказал я спокойно и как можно более равнодушнее. Я уже понимал, что Децим не сбрендил и не напился. И реанимация мозга тут ни при чем, – то есть это не реаниматоры как-то непонятно повлияли на его мозги. Это все мне было ясно… и мне не хотелось слушать Децима дальше. Но делать было нечего. – Сейчас я пойду в свою каюту и вытащу свой бластер, – очень четко и очень членораздельно сказал Децим, видимо, честно стараясь выполнить мой приказ. – Я вытащу бластер и прострелю свою башку. А если вы опять примените ко мне эту долбаную и проклятую Богом реанимацию мозга, то я опять прострелю себе башку. А если вы используете эту долбаную штуку опять, то я, перед тем как прострелить голову себе, прострелю голову вам, командир… и я не уверен, что вас после этого оживят, поскольку реанимация мозга не только проклята Богом, но и очень дорого стоит. Децим ненадолго замолчал. – Вообще-то я еще не решил, – продолжил свою речь он. – Возможно, я вас сразу убью, командир, после первого же оживления. То есть после второго, один раз вы меня уже оживили… ну, вы понимаете, о чем я говорю. Но, скорее всего, я сначала все-таки дам вам еще шанс – поскольку я очень вас уважаю, командир. Я молчал. Конечно, я привык терять людей. Почти на каждом задании такое было. Но почему-то мне казалось, что есть большая разница между обычной смертью наемника – и вот такой. То, что происходило сейчас, мне очень не нравилось. – По крайней мере, объясни, зачем тебе это понадобилось? – сказал наконец я. – Реанимация мозга проклята Единым Богом и мерзость в глазах Его, – отбарабанил Децим, как будто я спросил у него про его действия в завтрашней военной кампании. Я махнул рукой. – Делай что хочешь, – сказал я. Децим развернулся и вышел. Через час я уже отдавал приказ о его похоронах. И корабельная, и военная манипулы разом притихли. Похоже, им всем, так же как и мне, эта смерть показалась особенно неправильной. Анэстиус напился. Майрон и Лэелиус отказались глядеть на мертвое тело. По-моему, многие из тех, кто пришел на церемониальную транспортировку погибшего в Космос, тоже с радостью на него бы не смотрели и вообще не пошли бы на церемонию. Не пошли бы… но страх перед моим приказом превысил страх перед тем, что произошло. Децима похоронили со всеми почестями, как всегда хоронят погибших во время боевого задания… если, разумеется, находят их тела. И за всеми этими занятиями я и думать забыл про Ладисласа. Правду сказать, он и не подал мне повода за себя беспокоиться. Даром что Ладислас был в какой-то степени виновником происшествия, он вел себя спокойнее многих. И только в самом конце похорон, когда капсула с мертвым Децимом уже плыла по Космосу, Ладислас обронил непонятную фразу. Он сказал: «Децим был человек очень умный. Он все всегда делал разумно, хотя и не всегда и всем это было сразу понятно». Наверное, при других обстоятельствах я бы быстро забыл его слова. Но через сутки в мою дверь опять постучались, и на сей раз это был Ладислас. Теперь дурных предчувствий у меня не возникло, но впустил я его сразу. Сколько я помню – мне хотелось с кем-нибудь пообщаться. Ладислас вошел, сел и поудобнее устроился, и лишь затем – заговорил. Он повторил то, что я от него уже слышал. – Командир, – произнес Ладислас, – Децим был умный человек. Очень умный. И поэтому он все всегда делал разумно. Но не всегда всем это было ясно сразу. Начало мне не понравилось. – Хочешь говорить – говори понятно, – сказал ему я. Ладислас огляделся по сторонам и, по-моему, устроился еще удобнее. – Хорошо у вас тут, командир, – сказал он. – Уютно. Видно, что вы понимающий человек. Что ж… Я почему-то думаю, вы меня поймете. Одним словом… я… хочу сделать то, что сделал Децим. – Что? – Децим погиб из-за меня, – вновь произнес Ладислас. – Погиб из-за моей оплошности. Но это неважно… то есть это не самое важное. Мне надо было поступить так еще раньше. Тогда… давно… сейчас я это понял. – Ты понял чушь, – ответил ему я. – Полную чушь. Зато я понял, что ты устал. Тебе нужна увольнительная. С завтрашнего дня… нет, с сегодняшнего дня, вот с этого мига… – Командир, – сказал Ладислас, – Дело не в этом. – Так в чем же тогда, пропади ты пропадом! – заорал я. Ох, до чего же мне все это надоело… – В том, – ответил Ладислас, – что в случае любого выбора надо выбирать смерть. Так сказано в одной из книг с Земли. С Великой Земли. Это, правда, не та, не божественная книга, не из Книг про Единого Бога, но это книга – с Земли. Ладислас ненадолго замолк. – Единый Бог запрещает самоубийства, – произнес он. – Запрещает нам убивать себя. Но в Священной Книге рассказывается про то, как человек спорил и даже боролся с Богом, и это было хорошо. Этот человек был назван праведником и получил награду от Единого Бога. Я, правда, мало читал из Священной Книги и плохо разбираюсь в том, что в ней написано. Я мог понять ее неправильно… вполне мог. И потом, там же много чего еще написано, того, что я не читал… Но это неважно… неважно… все равно хуже не будет… Я рискну. Ладислас смотрел на меня, а я смотрел на Ладисласа. Мы оба молчали. Мне захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым. – Командир, – опять произнес Ладислас. – Я вот к чему. Вы ж не будете предъявлять им мой контракт на реанимацию мозга? Скажите, что произошла ошибка и я оформил его только на один раз… ладно? А иначе я сделаю это снова… и снова… сколько понадобится. Или придумаю потом что-нибудь, чтобы вышло по-моему, вы ж знаете, я могу. Но я не хочу ждать и не хочу ломать голову. Я хочу поскорее. Хочу сейчас. Командир… – Хорошо, – медленно ответил ему я. – Может быть, я сделаю так, как ты просишь. Но сначала объясни мне, зачем тебе это надо. Так, чтобы я понял. Я глянул в глаза Ладисласа, запнулся и добавил: – Хотя бы попробуй объяснить. Ладислас задумался на мгновение. Он, похоже, честно пытался выполнить мою просьбу. Просьбу? Да, видно, это была просьба, не приказ. – Понимаете, – сказал Ладислас, – когда ты живешь – бездна смотрит на тебя. Смотрит и смотрит. Всматривается. А когда ты решаешь умереть – это ты смотришь в бездну – и тебе спокойно. Он замолчал. – А потом? – спросил я. – Потом? – ответил Ладислас. – Потом – не знаю. Ну, я же сказал, я надеюсь – хуже не будет. Мы замолчали – уже который раз. Ох, как мне было тошно. Как мне все надоело. – Хорошо, – сказал наконец я. – Я не буду подвергать тебя реанимации. Я даю тебе разрешение на убийство самого себя. Но с одним условием. Если хочешь это сделать – сделаешь через восемь хор. Не раньше. Если передумаешь – получишь увольнительную на неделю – в награду за то, что умеешь исправлять собственные ошибки. И этого разговора – не было. – Я даю слово, – ответил Ладислас. Он поднялся, вновь оглядел каюту и – вышел. Все, теперь оставалось только ждать. Больше ничего. Я посмотрел ему вслед и завалился на кровать – спать. Я умею засыпать в любое время, где угодно и, кажется, при любых обстоятельствах. Так что сейчас я мог не бороться с желанием пристукнуть хрен знает кого. Я мог просто выйти из бодрствования на восемь хор – поскольку сделать я для Ладисласа ничего не мог, а других занятий у меня пока не было. Спал я без сновидений. А проснувшись (через восемь хор, не позже, не раньше) я пошел в каюту Ладисласа. Но Ладисласа уже не было. То есть он был мертвым, я хочу сказать. Он прострелил себе голову. Его бластер валялся рядом, я поднял его и осмотрел. Это был А-33, тот самый А-33, с которым он когда-то так долго возился. Бластер еле заметно гудел. Это значит – выстрел был совершен совсем недавно. Ладислас сдержал слово. Все, надоело рассказывать. Да, собственно, я все уже и рассказал. А про то, как про новую смерть узнала манипула, говорить не буду, – думаю, с этим и так все понятно. На этом я заканчиваю свое письмо, мой друг. Ты знаешь, как я всегда ценил и сейчас ценю твою помощь. Даже если бы ты только переписывал мои доклады на тот лад, который требуется именно сейчас имперским чиновникам (а не просто, как это полагается по инструкции, переводил их в другую, в письменную форму); даже если бы ты делал только это, говорю я, то и тогда твои услуги были бы неоценимы. Но ведь ты выполняешь для меня куда большую работу. Ты вносишь в мои сообщения те вещи, про которые я ничего не говорил, но которые сказать было бы надо (хотя я бы об этом сам не догадался). А еще иногда ты выбрасываешь из моих сообщений то, что я туда по оплошности поместил (ты знаешь, со мной такое бывает). Конечно, мой теперешний рассказ про подделку договора и прочее – это уже другой случай, сам понимаешь, он совсем не предназначен для Галактической канцелярии. Но я уверен, ты придумаешь, что тут надо написать. Да, и вот еще что. Сначала я хотел было попросить тебя, чтобы ты от себя лично предложил Галактической канцелярии не снабжать наемников технологиями по реанимации мозга, а вместо этого добавить нам жалования. А то как-то оно, воскрешение из мертвых, на наемников плохо действует. Деньги – дело другое, они всегда пригодятся. Так что я бы выбрал большее жалование. Но потом я передумал. Знаю я, как это бывает, – и контракт на реанимацию заберут, и денег тоже не выплатят. Так что, пожалуй, не надо. Не проси о такой замене. Но если вдруг тебе все же подвернется случай… ты имей в виду – если по мне, лучше деньги сейчас, при жизни, чем реанимация потом, после смерти. По крайней мере, я, командир наемников, которого зовут Киндеирн, так думаю. Примечание переводчика и публикатора. Я осмелилась перевести текст, который при необычных обстоятельствах попал мне в руки. Каковы были эти обстоятельства я, к сожалению, рассказать тут не могу – не потому что хочу что-то скрыть, а потому что рассказ получился бы слишком уж долгим. Скажу лишь, что дело было за Полярным кругом, под Мурманском, среди сопок (так здесь называют местные холмы) и среди быстрых, наполовину состоящих из камней рек. И было это летом, во время полярного дня, когда солнце за сутки ни на минуту не заходит за горизонт. И у меня есть основания думать, что все это (в особенности – незаходящее солнце) имеет некоторое значение для того факта, что летающие тарелочки (а с ними и тексты, и словари, и прочее) появились именно здесь. Но, однако же, это только предположение. Более подробно я его обосную как-нибудь в другой раз – тогда, когда я соберусь описать все мои приключения. А теперь я лишь уточню, что в моих руках оказались не только тексты, но также и словари и грамматические справочники инопланетных языков, так что я смогла до некоторой степени эти языки изучить. После этого я взялась за перевод, который я сейчас предлагаю вниманию читателей. Сделать этот перевод было непросто. Особенно сложным оказалось для меня описание инопланетной технологии… увы, боюсь, я с ним плохо справилась. Однако и другие мои переводческие решения, вероятно, спорны. Так, например, большинство имен героев я обозначила как имена латинские или латинизированные древнегреческие. Названия же географических объектов либо латинизированы, либо германизированы. Я поступила так потому, что, по моему впечатлению, соотношение отраженных в тексте языков примерно соответствует соотношению латыни и современных европейских языков. Подробнее об этом я, естественно, смогу написать только после публикации оригинала (а также соответствующих словарей и справочной литературы). Но пока – это все. Я сознаю, что в таком виде публикация не имеет и не может иметь никакой ценности для науки, но цель моя была в другом. Я хотела только предоставить возможность любителям приключенческой и остросюжетной литературы отдохнуть и развлечься, одним словом, – получить удовольствие. И если у меня это получилось, то моя задача – выполнена.