Чёрт немецкий

Ничто не делает пары в восемь отвратительнее, чем утренний Меллер. Как назло, всегда выспавшийся, выглаженный, уже готовый устроить тебе разнос по части злоебучего психоанализа. — Жена, — поделилась своей догадкой Бельчикова, кивая на свежего препода, который пробегался глазами по списку присутствующих. В вопросах посещаемости он нам не доверял, в отличие от запойного философа, отсыпавшегося в соседнем кабинете. — А кольцо где? — возразила Харитонова, дергая рыжие волоски, выбивающиеся из косы. — Ой, да кто сейчас их носит, — махнула рукой Бергич, не обращая внимания на побледневшую от таких разговоров Рустамову. Ее перспектива замужнего Меллера явно не прельщала. — Тридцать лет почти мужику. Снял по-тихому и ходит тут, взглядом девчонок развращает. А женушка дома полы ему драит. — Я думаю, что они интереснее занятие вместе найдут, чем полы драить, — неожиданно вступила я, хоть мне и вообще как-то все равно на меллеровское семейное. — Но колени у нее все равно дрожать от усталости будут. Рустамова, наверное, мысленно вставляла иглы в мою куклу Вуду — такой дикий и злой взгляд у нее был. — ОКР! — наконец выдала молчавшая до этого Матвиенко. — Че? — Бельчикова задумчиво поскребла подбородок. — Обсессивно-компульсивное расстройство, — Вдовина поправила очки на переносице. — Психическое заболевание, характеризующееся наличием у больного навязчивых мыслей и ритуалов, или компульсий, выполнение которых помогает заглушить тревогу. Как я поняла, Матвиенко предполагает, что у Егора Арнольдовича проявляется данная болезнь. Но единичного случая недостаточно, нужно наблюдать пациента дольше, чтобы поставить диагноз. — Да куда уж дольше наблюдать, пациент уже полгода наши пары ведет, — на серьезе заключила Бельчикова. Дамский коллектив Егора Меллера не смущал, он часто шутил, что каждое утро пятницы просто путает кабинет и вместо психологов заходит к филологам. Гордо называл нас «психологинями» и бегал после пар курить во дворе с юристами, стреляя сигаретами и взглядами в сторону второкурсниц. У психолога было много недостатков, и если бы он был кексом, то ты бы уже задолбался выковыривать из него изюм. Но Меллер просто был сексом. Изюма в нем было в самый раз. — Кто-то говорит умные слова на моей паре, или я вижу сон наяву? — А вы ущипнитесь, и оно как-то понятнее станет, — сказала я преподу без задней мысли, листая конспекты. — Ущипнуть? — Меллер радостно подхватил мою идею. — Сладкова, а вы любитель подоминировать. Вылитая госпожа, но кнут дома забыла. Ах. Нет, Егорка, я любитель постебать людей на парах. А преподы ведь тоже люди. — Что вы такое говорите, я совсем не понимаю, — открестилась я, не отрываясь от бумажек. К ушам прилила кровь. Отопление дали, кажется. Наконец-то. — Na ja, раз уж я все равно вас разболтал, идите к доске. Расскажите нам про австрийский психоанализ. Про Фрейда, Адлера там… И поживее как-нибудь, как вы умеете. — Шнеле, шнеле, фаулен лейте, — хихикнула я на задних партах, но мем оценила только билингв Поля Штаммерман. Психолог шпарил на немецком время от времени — он вернулся из Германии около года назад и сразу же получил кошерное место на кафедре, сунув декану диссер по Фрейду. Так все на психфаке и делается: через Фрейда. Внешне Меллер был вылитый нордид — со всеми этими скулами, прямым носом и голубыми глазами. Он рассказывал про Мангейм и берлинское U-Bahn так, как будто все еще мыслями был там, а не в пропитавшейся серой осенней слякотью Москве. — Не буди лихо, пока оно не возбуждено и тихо, — дала напутствие Харитонова, когда я поднялась с места и побрела к доске, гремя тяжелой подошвой берцев. Спасибо, конечно, но я и сама как-нибудь его. — Мы умеем поживее только после бокала красного, а на психфаке сухой закон, — я взяла в руки маркер и повела линию жизни герра Фрейда по белому полотну доски. Специально скрипнула ближе к краю, чтобы Меллеру резануло по ушам. Прямо как твоя немецкая «р» по моим нежным перепонкам. — Ну что, — психолог развернулся на сто восемьдесят, рукой приобнимая спинку стула. Я уже дописала свой опус, а потому нацепила колпачок на маркер. Не дожидаясь, пока я хотя бы отойду в сторону, немец поднялся с места и встал позади меня, так, что моя макушка почти упиралась в его подбородок. — Warum trägst du die Brille nicht? /Почему бы тебе не надеть очки?/ Или, как говорят у нас в России: куда прешь, очи свои кристально чистые разинь. — Wie bitte? /Что, прости?/ — тон Меллера оставался нейтрально пофигистичным, но кристально чистые чуть округлились. — Nix, /Ничего/ — я хмыкнула, подаваясь назад и касаясь лопатками груди психолога. Случайно, конечно, но он вообще на ощупь ничего такой. Удобный. И контраст в росте мне нравится. Меня грубо подхватили под локоть и ошпарили в самое ухо: — Du führst mich, deutsche Frau? Aber ich glaub’, dass du nicht so mutig auf dem Tisch bist. /Управляешь ситуацией, немецкая госпожа? Я свято верю в то, что если прижать тебя к горизонтальной поверхности, то вся смелость сойдет на нет/ Немец отстранился, наблюдая за реакцией. Ждал, что я встрепенусь, ощетинюсь или буду беспомощно ловить ртом воздух. Ведь сам Егорка Меллер уничтожил меня на глазах всей группы психологинь. К счастью, гимназии с углубленным изучением иностранных языков, помимо душевной травмы, оставляют тебе и хоть какие-то знания. — Du musst in der Kirche glauben. /Свято верить будешь на церковной скамье в Господа Бога нашего/ — вернула я. «Госпожой» немца на самом-то деле является декан нашего психфака. Который в узких семейных кругах занимал более скромную должность моего отца. Так что тебе бляздец, дорогуша. Я тебе его устроить могу за один клик в мессенджере. — Der große Vater is watching you, Herr Meller, — заботливо напомнила я, слишком по-русски выделяя немецкую «х» в обращении. Пальцы разжались в ту же секунду, и герр Егор свалил в туман, опускаясь на свое рабочее место. Прямо на стол. Прихлопнул ладонью дерево. — Komm bitte her. Auf diesem Tisch kannst du besser Wörter schreien. /Иди-ка сюда. На этом столе ты у меня по-другому заговоришь/ Ох. — Du denkst ich muss? /Правда так думаешь?/ — Du sollst, /Тебе придется/ — таким голосом, будто у меня и вправду нет выбора. C глуповатой ухмылкой на лице я отрицательно мотнула головой и подлетела к своей парте, оставляя хера Меллера наедине с его трахофантазиями. А у самой чуть ли не коленки дрожали от приказного, мать его, тона. Поди сюда да принеси потрахаться. А я ведь принесу и с бантиком. Но выдержит ли такую сексотерапию Herr — вопрос чисто к Меллеру как к специалисту. Ах да, он же не сексолог, а как его там, бихевиорист. Каждый стимул влечет за собой реакцию. Я не знаю, кто простимулировал Меллера, но его реакция неоднозначно ощущалась в районе поясницы, когда он стоял сзади. — Егор Арнольдович, а вы что-нибудь знаете, нас переведут на дистанционку? — спасла ситуацию Рустамова со своей недолюбовью к недонемцу. Все, на что ее обычно хватает — охи-вздохи по Егорке, который черной, как его гребаная душа, пастой выводит двойку на ее тестах. Но посещаемость у нее при этом стопроцентная, аж у идеальной Вдовиной стекла очков потеют. А меня на пары страх отсутствия карьерных перспектив загоняет, так и живем. — Свет, ты учись пока хоть так. Расскажешь мне клинику — и онлайн-экзамены хоть с котом под мышкой сдавай, — заверил Меллер, все еще протирая задницей преподский стол. Как прикованный, блин. — Клинический психоанализ? — Света расползлась лужицей по парте, забывая, как дышать. Вдох через нос. Выдох через рот. Глупая ты дура. С котом под мышкой. Я что-то и сама забыла, куда там эти вдохи входят. Меллер заметил, что помимо Рустамовой на него целится еще одна пара глаз. — Und du kannst ohne Kleid, aber mit deinen Schuhe kommen, /А тебе достаточно снять платье и прийти в берцах/ — это уже мне, укрывшейся от него крепостью из учебников по общей психологии. — Мечтай-мечтай, — тихо усмехнулась я, заставляя сидящую рядом со мной Харитонову вопросительно выгнуть бровь. К концу пары Штаммерман, родители которой прожили в ГДР около пяти лет, сидела с дергающимся веком. А когда немец закончил вещать и объявил законную перемену, дочь мигрантов схватила рюкзак и выбежала в коридор. В пустом кабинете я позволила себе завалиться на первую парту в надежде выбить из психолога объяснение нашему немецкому диалогу. Рустамова ожидаемо копошилась возле входа, забывая забрать то ручку, то тетрадку. Боже, иди уже хоть куда-нибудь. Никто твоего Меллера не съест. Но аппетит во мне проснулся. Меллеровский одеколон хвойными иглами впивался в обонятельные. Я хочу нюхать Меллера. Господи, твою ж. — Ну что там по госпоже, Егор Арнольдович? — я повторила какой-то пошловатый жест, прикусывая палец и закидывая ногу на ногу так, что была видна кайма гольфов. Как будто остатки разума растеряла с этими ни свет ни заря парами и провоцирующим на междуусобчик психологом. Стыд не подкатил, пока немец не посмотрел на меня с каким-то плохо скрываемым осуждением. Я заглянула за его плечо и увидела лист с однозначной припиской и моей фамилией. Меллеровская предъява, оформленная в виде докладной на хуево-плохую распутную Милу Сладкову. А кто тут вообще распутствовать и намекать на сексы первый начал? — Ах ты, черт поганый! — я заколотила его по спине, шипя. — Тебе же хуже, папа и так тебя из задницы вытянул, работу тебе дал. — Молчать, мелюзга, — психолог окинул меня строгим поебать-взглядом, но мы оба поняли, что с прозвищем он промахнулся от слова совсем. Осознав, что против ископаемого, в лексиконе которого нашлось слово «мелюзга», не попрешь, я втянула в легкие воздух и произнесла самым невинным голосом, отчего одиночный дьявол на моем плече поперхнулся бы смехом. — Егорушка, а может, того этого… Договоримся? — я приправила свой тон нежным массажем его напряженных плеч. Может, я немного и использую это как повод лишний раз потрогать мужское тело — но ведь ему приятно, даже чуть расслабился и выдохнул. — Ты мой хороший, лучший в мире мозгоправ-полиглот. — Scheiße, Sladkova. /Сладкова, бля/ — Это хорошо или плохо? — я бесстыдно водила рукой по его шее, слегка впиваясь кончиками ногтей в кожу. — Es ist щас сядешь на стол. И я села. Без задней мысли шагнула в объятия немца, и он тут же опрокинул меня на свой стол, чертыхаясь по-меллеровски, когда шипы берцов впились в его бедра через ткань джинсов. Я немного замешкала с его ширинкой, пальцы вдруг будто чужие стали. Мне оставалось только завидовать тому, с каким похерфейсом психолог тянет вниз молнию юбки. Слова вырвались сами собой: — Меллер, устрой мне зачет по немецкому, а? — я гладила его ребра под рубашкой. — Завалю ведь, — на губы вернулась неизменная ухмылка, от которой кровь толкается по сосудам чуть быстрее. — Ага, да. Того и хочу, только побыстрее уже заваливай меня, пожалуйста, — щелкнула его ремень и расслабленно откинулась назад. — Дальше сам. — Ach so… — нарочито строго протянул Меллер и навис надо мной. Резинка белья скользнула вниз по гольфам, встречая препятствие в виде берцев. Снимать их он, конечно же, не собирался. А мне достаточно было подтянуть его к себе за гладковыбритые и сосаться. Как подростки в какой-нибудь школьной подсобке. Воображение начало рисовать Меллера-подростка, но уже со скулами, явно проступившими чертами. Реальный Меллер оторвался, чтобы достать защиту, но я тут же по какому-то глупому инстинкту схватила его за плечи и притянула обратно. Он формально улыбнулся и пояснил, что всех прелестей раннего родительства я не выдержу, даже при своем пробивном характере. Какая же он все-таки задница. Красивая задница. Нужная задница. На сейчас. Парта ходила под нами, и мне только оставалось благодарить папочку-ректора за то, что он не поскупился на новую мебель. Может, где-то на задворках мыслей я думала о том, что когда-нибудь все-таки завалю ебучего Меллера на лопатки. Я пару раз приложилась теменем о поверхность стала, изредка пуляясь в психолога бессвязной, спутанной бранью. В какой-то момент я достала его настолько, что он рывком перевернул меня на живот, заставляя соскребать тетради и проверочные. Было тяжело смотреть на мимимишных котов с тетради Рустамовой, пока меня натягивали сзади. — Надеюсь, твои обещания еще в силе? — мурлыкнула я, кусая Меллера за ключицу, когда он снова развернул меня лицом к себе. — Какие? — хотел спросить, но вместо этого просто вытолкнул слова вместе с воздухом. Заебала мужика во всех возможных смыслах. — Майн гот, — я картинно закатила глаза и повторила ему на ухо в точности слова, которые он выводил на черновике докладной. Он же не собирался ничего отдавать отцу? В любом случае я пририсовала красноречивый хуец на самом краю листа. Мы бы пошли ко дну вместе с этим кораблем. Моих слов хватило, чтобы Меллер толкнулся последний раз, лбом упираясь мне в плечо, пока я гладила его коротко подстриженные волосы на затылке. Отодвинула ворот его рубашки, открыв полоску горячей кожи, но вовремя одернула себя. Без крайностей. Растрепанный Меллер стоял и тихо курил в окошко. Полоски жалюзи, подбрасываемые вверх потоком ветра, ударялись о раму, иногда задевая меллеровское плечо. Мне казалось, что он, наверное, выкурил бы всю пачку, лишь бы не оборачиваться к суровой безникотиновой реальности в моем лице. Когда сиги закончатся, он скрутит листья кабинетского фикуса в тестовые студентов. Я сползла с парты, поочередно подтягивая гольфы. Немного хотелось спать. А еще нужно как-то добраться до другого конца города домой и явиться на очную ставку с папочкой. — Ты на машине? — спросила я Меллера, который взглядом гипнотизировал зажатый между пальцев фильтр. Видела на парковке его седан, который психолог сам бы гордо назвал не старым, а винтажным. По сравнению с дырявыми сиденьями пыльной маршрутки — это мед. — Бензин с тебя, — тут же подхватил психолог. Ага, на два шага вперед, как же. Это я тут со своими подтекстами, скрытыми транскациями, а он уже давно все знает. — Нет, — посмотревшись в глянцевую поверхность маркерной доски, я пригладила взмокшие пряди, откинув их назад. — У меня встреча с подругой, — хоть и Харитонова уже давно побежала на остановку, чтобы не пропустить автобус, я все равно искусно наплела отмазу. Меллер катапультировал тлеющий фильтр в покрытые коркой инея кусты. — Ну, пока... Вам, — под шумок стянув несостоявшуюся докладную-свидетельницу нашего трахен-махена, я направилась к двери. Десять шагов думала, что сейчас будет какой-нибудь момент. Особенный. Меня проклянут, прижмут к груди, поцелуют, пошлют нахрен. На деле же попрощалась только я. И то комкано, как будто под ним сейчас не лежала. — Сладкова, — я остановилась в дверях, улыбаясь, как маленький дьявол, — докладную-то оставь. Полюбуюсь на твои шедевры, — психолог хмыкнул. Может быть, в нем еще больше этой чертовщины, чем во мне?