Can you hear the silence?

В воздухе стоял запах прелой листвы и сырости после дождя. Близился конец октября, и Эван хорошо помнил, что это означало. Поёжившись от ветра, он вздохнул и спешно зашёл домой. Вот только в прошлом году он не был готов столкнуться с этим, но не теперь. C каждым днём темнело всё раньше, а светало всё позже. Майкл становился всё более замкнутым и молчаливым. Затишье перед бурей. Невесомой поступью Эван приблизился к комнате Майкла. И сколько бы тот не ругался на него, в этот раз Макмиллан понимал наверняка, что оставлять его одного было нельзя. Год назад, когда это случилось, он каждый день делал Майклу горячий шоколад, а после часами убаюкивал в своих объятьях. Иногда Майкл кричал во сне, но проснувшись, не мог сказать ни слова. Так что Эван научился слушать и понимать его молчание. Чужие голоса нашёптывали что-то на неизвестном языке, мешая сосредоточиться. Вокруг было темно и холодно, Майкл непроизвольно прижал ноги к телу и обхватил их руками, чтобы согреться. Но он знал, что вскоре перестанет ощущать холод… Как и тепло. Надвигалось что-то страшное, с чем он не в силах был совладать, а потому не стоило и пытаться. Ведь так? Сопротивляться было бесполезно, никто его не спасёт — твердили они. Эван вошёл в комнату и зажёг свет, ледяной осенний ветер из распахнутого настежь окна путался в занавесках и сквозил по полу. — Ты же простудишься, — беззлобно проворчал Макмиллан, закрывая окно. А после накинул на плечи Майерса своё толстое шерстяное одеяло и укутал парня, неподвижно сидевшего в кресле. Лицо Майкла было бледным и не выражало никаких эмоций, однако Эван знал, что внутри него просыпалось нечто ужасное, и вскоре оно вырвется на свободу. Они не любили тепло и не любили людей: поэтому, внезапно ощутив и то, и другое, они недовольно съёжились, но были ещё слишком слабы. Совсем скоро они обретут контроль и дадут отпор. В прошлом году Хэллоуин чуть было не обернулся катастрофой, если бы Эван не подоспел вовремя. Прежде он и предположить не мог, что Майкл страдал от своеобразного посттравматического стрессового расстройства, ибо вся терапия была давно окончена, приняты все таблетки и уколы, однако в канун Дня всех святых что-то странное начинало происходить с Майклом — этот праздник будто пробуждал в нём всё самое тёмное и страшное. Но Эван не боялся. В остальное время Майкл был почти обычным — он умел радоваться и любить, мог кратко и ясно выражать свои мысли, хотя и часто витал в облаках, проводил время со своей младшей сестрой или занимался чем-то ещё — так или иначе, Эван быстро привык к хорошему, пока год назад не столкнулся с другой стороной личности Майерса. Все мышцы сводило от невыносимой боли, будто что-то сжимало их изнутри, вытесняя со своих мест. В такие мгновения Майкл ощущал проблески своего настоящего «я», и меж вспышек острой боли ему хотелось кричать, биться в истерике, звать на помощь или плакать. Но они не позволяли. Он был словно заперт внутри собственного тела. Голоса были тихими поначалу, но теперь слышались всё отчётливее, они звали его по имени… — Майкл! — Эван забежал на кухню, как только вернулся домой. Сегодня Майклу явно стало хуже. Десятки пустых глазниц глядели на него, не моргая. Он пытался скрыть их за масками, но ему не спрятаться от них самому. От них не убежать, они всегда видели и слышали. Майкл неподвижно стоял у подставки для ножей, крепко, до побелевших костяшек, сжимая в руке самый большой кухонный нож. Лицо его казалось мертвенно-бледным, а глаза были широко распахнуты и смотрели куда-то вдаль, будто сквозь Эвана. — Майкл… — невесомо дотронувшись до плеч Майерса, Эван медленно повёл руки вниз, затем осторожно коснулся напряжённых пальцев, сжимавших рукоять ножа, и попытался расслабить их, не разрывая зрительного контакта с Майклом. Внезапно Майкл принялся что-то безмолвно произносить. — Уходи, уходи… — одними губами. По его щеке катилась одинокая слеза. Убей его, убей его, убей его! Голоса больше не шептали и даже не взвывали к нему. Они приказывали. Наконец, настало их время. По телу пробежала дрожь, Майкл зачем-то всё ещё отчаянно пытался сопротивляться, однако вскоре ощутил в себе нараставшую силу, дикую и необузданную — и поддался. Они хотели крови… В последний момент Эван понял, что Майкл не собирался выпускать нож из рук, а лишь крепче сжал его и занёс вверх. Что ж, Макмиллану было не привыкать справляться с дикими зверями, а Майкл сейчас был не более чем зверем. По крайней мере, пока он не приручит его. Эван тотчас увернулся от удара и с силой оттолкнул Майкла к стене, прижав его и схватив за запястья. Он передавил его сухожилия с такой мощью, что нож непроизвольно выпал из разжавшихся пальцев. — Майкл, посмотри на меня, — негромко, но твёрдо, проговорил он, вглядываясь в ледяной холод голубых глаз напротив. — Я не уйду. Они были в ярости, корчились и бились, пытаясь высвободиться. Никто не смел сочувствовать им, никто не смел любить их! Они — чистое зло. Голоса утробно шипели, создавая в голове подобие белого шума, чтобы не потерять контроль. Они обещали вечную жизнь и безграничную силу в обмен на несколько жалких жертв в год. Разве можно было им отказать? Его чёрную душу уже не спасти, в ней ничего не осталось, он был благословлён этим проклятьем и должен был нести его до конца. Он уничтожал всё, к чему прикасался. Никто не услышит безмолвный крик о помощи, так и не вырвавшийся из его груди. Эван ослабил хватку и осторожно провёл пальцами по светлым волосам Майерса. — Я знаю, ты меня слышишь, Майки, — произнёс он. — И я тебя слышу. Я буду рядом, пока они не уйдут. Охваченные огнём, они оглушительно ревели от боли, отчаянно молили в агонии, хватаясь чёрными лапищами за всё, до чего могли дотянуться. Майкл зажмурился, как от резкого приступа мигрени, но ощутил, что его разум начинал проясняться. Никогда прежде ему не удавалось справиться с ними так быстро. В следующее мгновение Майкл стремительно обнял своего спасителя, цепляясь дрожащими пальцами за его свитер, и прижал голову к его широкой груди. Эван крепко обхватил его в ответ, целуя в макушку. — Они не ушли, — вдруг прошептал Майкл. — Это ты прогнал их.