Канат любви

      Шаги коммуниста глухим стеклом рассыпались о стены широкой галереи.       Союз не уставал поражаться своему любовнику, что ни день — то новая выдумка. Хотя стоило ли удивляться, что за расслабленно полуприкрытыми глазами и чарующей улыбкой скрывается гибкий и пытливый ум? Нет, СССР считал, что у каждого «чердака» есть свои пауки с хитро сплетенной паутиной. А то, что происходило на «мансарде» его любовника особенно интриговало.       Советы обомлел: отворив дверь он обнаружил нежилое помещение. Сглаженные углы, массивные балки под самым сводом, но самое волшебное — большое круглое окно из которого, сатиновым водопадом падал солнечный свет. — Потрясающе, да? — Рейх поднялся с кушетки к нему на встречу.       Волшебство комнаты было затменено. Внимание коммуниста, как по щелчку переключилось на Третьего Рейха. Словно живое воплощение искусства, всё в нём было окутано ореолом особой хищной харизмы. Немец не ступал, ярко штриховал своё присутствие в унылости жизни, каждая мышца в его теле — слаженный механизм грации. Но не это пленило СССР. Глаза — вот главный капкан. С прохладой изучающие, сверкающие не глупыми искрами задора, а дальними огнями забытых миром маяков.       Рука обтянутая перчаткой, ласково коснулась высокой скулы Советов. Он блаженно прикрыл глаза, покорно укладывая щеку. Аккуратный поцелуй разрядом солнечного тепла прошиб от губ до самых пят. Такая невинная ласка, а СССР уже ощущал как внутри мучительно потянуло. Смешок — мягкий, совершенно незлой. — Терпение, — немец обнял широкие плечи, нежно щекотнув краешком губ чувствительное место за ухом. — Что на этот раз выдумал, гений чистой красоты? — Подхалим, — глубокий вздох и ладонь скользнула по щеке.       Рейх отстранился от него, заигрывающе подмигнув. Советы скинул пиджак, ослабил ворот рубашки: стало жарко. Солнечные глаза жадным взглядом впились в аккуратный абрис бёдер под черной тканью брюк, когда немец наклонился над кушеткой. Выпрямившись, юноша покачал двумя мотками алых верёвок. — Это что? — коммунист изогнул бровь. — Будем в ковбоев и индейцев играть? — Нет, — взяв один моток, на конце которого был небольшой железный груз, Рейх прищурился, прицеливаясь. — Кое-что намного занятнее.       Бросок — веревка распрямилась и легко перекинулась через одну из балок. Точнее через кольцо, который скорей всего один хитрый европеец заблаговременно закрепил. Немец взял конец, сделал пару манипуляций и перекинул ещё раз, дёрнул, проверяя надежность и обернувшись, ласково поманил пальцем залюбовавшегося СССР. — Понимаешь, — Рейх положил ладони на широкие плечи, невесомо прижавшись к любимому. — Мой друг показал мне картины одного художника… но меня поразили не они, нет, слишком специфическое. А фото модели этого художника. Есть такой в Японии термин «кинбаку», в довольно грубом переводе — жёсткое связывание. Но под самим термином кроется так много интересного. — А ты у нас падок на интересное, — Советы улыбнулся, коснувшись кончиками пальцев мягких волос.       Немец только хитро сощурился в ответ. — Не знал, что познания в морских узлах, так скоро мне пригодиться, — проворковал коммунист, наклоняясь за поцелуем. — Во-первых, — пальцы щелкнули наглеца по носу. — Совершенно иные узлы. Во-вторых, я хочу тебя связать. Наоборот, не имеет смысла.       СССР задумчиво наклонил голову, заодно придирчиво рассмотрев покачивающуюся веревку. — Может, обойдемся простой фиксацией? — коммунист потёр затылок. — К чему такие изощрения? — Чувства, — немец самым кончиком пальца провёл линию от острого подбородка к ярёмной ямке. — Новые ощущения. Новые открытия… для нас.       Союз сомневался. Да, он любил Рейха, но доверял ли настолько, чтобы позволить себя обездвижить?       Он думал. Смаковал — быть беспомощным в руках самого дорого человека, открытым больше, чем обнаженным. — Ладно, твоя взяла, — он протянул руки.       Рейх взял его ладони в свои, поочереди поцеловав, особо задержавшись на поврежденной руке. Мягко касался губами огрубевших, зарубцевавшихся следов, прикрывая глаза. Союз еле дышал от подступившей к горлу нежности. Немец деликатно завёл его руки за спину, вербально прося развернуться. СССР послушно выполнил, выпрямившись. Он вздрогнул, когда на глаза легкла мягкая повязка. — Это чтобы было… — голос возлюбленного лился во тьму, как светлый отблеск. — Пикантнее. Пожалуйста, не молчи если будет больно.       Коммунист кивнул, зная, что это лишнее. Лишь формальность. Рейх никогда не сделает ему больно. В подтверждение губы коснулись его затылка, пока ловкие пальцы забрались под рубашку. Прикосновения горячей и холодной кожи заставляли тело Советов слишком покладисто отзываться. Надоедливая ткань была резко снята и сброшена на пол. Он разочарованно вздохнул, когда ощущение ласки пропало. — Подними руки вверх, — голос Рейха становился всё тише, вкрадчивее.       Советы повиновался. Он вслушивался в свои ощущения, дыша ровно и глубоко. Мягко на грудь легла верёвка, потом виток, ещё и ещё. Словно награждая, прохлада ладони в перчатке коснулась шеи, под подбородком, ласково пригладив. Коммунист невольно расставил ноги шире, вслушиваясь как немец плетёт узел на его спине. Ощущал как погружается в тьму. Сознание словно плыло по воде в пещере, темной, но не страшной. На поверхности, покачиваясь, ничто не тянуло вниз угрожая удушьем или забвением. Рейх затянул узел, провёл рукой по спине, заставив его прогнуться, кажется проверил не перетягивает ли веревка. Снова шуршание, голос немца возник мягко: — На этом узле, я подвешу тебя, — губы коснулись мочки уха, сноп искр прошёлся меж сведенных лопаток. — Я буду всё, всё рассказывать, что делаю… моя звезда.       Союз протяжно вздохнул, послушно кивнув. Снова движение за спиной, Рейх опустил его руки, положив одну на другую, так чтобы ладонь одной обнимала локоть другой. — Сейчас я свяжу тебе руки, на весу это будет неудобно, — мягкий поцелуй в шею.       СССР чуть напрягся, когда веревка начала стягивать руки. Теперь он был почти обездвижен. — Как ощущения? — Смутные, я… пока не понимаю.       Усмешка, пальцы дразняще коснулись выпирающей косточки на бедре. Шаги, Рейх погладил его щеку мимо проходя. Рывок. Советы вскрикнул. Невольно, слишком резко ушла земля из-под ног. Не чувствую опоры, в темноте, обездвиженный, вдруг его сердце зашло болезненными ударами в груди. — Доверяй мне, моя звезда.       Голос зачарованной песней доносился из мрака. СССР сомкнул зубы, старательно сфокусировавшись на своём дыхании. Вдох и выдох.       Вдох и выдох.       Вдох застрял в груди, когда стало слабее на линии пояса. Рейх расстегнул на нём штаны, дразняще чуть задев кожу живота. Дыхание обожгло шею, легкий укус. Коммунист восторженно замычал. — Сейчас я проделаю ещё петлю, — немец, наверное, приподнялся на цыпочки, чтобы шептать ему это в губы. — И зафиксирую ноги. Ты будешь совершенно беспомощным.       Советы облизал пересохшие губы. Внутри ходила песчаная буря: горячая, колющая песчинками нутро, заставляющая нервы кристаллизоваться в жаре.       Ноги были связаны. Теперь он ничего не сможет сделать. Без точек опоры, с закрытыми глазами и совершенно обездвиженный. Рейх не спешил, он давал ему возможность обвыкнуться с этими чувствами.       Выждав достаточно, немец положил руку на бедро, толкнув его. Советы ощутил как поток воздуха совсем легко обтёк его тело. Касание: в другую сторону. Как кошка с мышью. Немец подцепил пальцем верёвку на груди, чтобы вновь приподняться: — Боишься? — шепнул он. — Нет, — коммунист улыбнулся.       Рейх поощрено поцеловал его, обхватив другой рукой под шею. Мягко целуя, чуть прикусил, скользнул языком внутрь. Советы попытался потянуться чтобы углубить, но насмешливо его оттолкнули. — Ну, ну, — немец провёл пальцем по его щеке. — Не наглей.       Прижав другую, горячую, ладонь к его шее, прижался губами к ключице. Поцелуи дразнили Союза, касаясь то шеи, то чувствительной груди. Он вздрогнул, когда ощутил горячее дыхание под ложбинкой втянутого живота. Ниже и ниже. — О-о-о-ох, — невольно протянул СССР, подрагивая.       Пламя внизу обретало форму и границы. Рейх двигался мягко, но доминантно. Стоило только СССР попытаться как-то управлять его движениями, насмешливо отстранялся. Советы чуть ли не поскуливал, его пленило, морозило и бросало в жар. Никакой власти — всё в руках любимого. Было и обжигающе горькое наказание, и самое сладкое поощрение. Сумрак сознания густел, набухал алыми всполохами, становился почти осязаемым. Советы погружался в транс, тонул в звуках. Шёпот Рейха убаюкивал, но не усыплял: — Ты сейчас беспомощен, — огонь и холод сменяли друг друга поочерёдно. — Недвижим. В моих руках и только. Какого это?       СССР не мог ответить, лишь постанывал, пытаясь не накапать слюной. Тело сводило судорогой. Он хотел чтобы Рейх уже смиловался над ним. И тот его услышал и без голоса. — Прекрасно, — выстонал Советы, изгибаясь.       Темнота озарилась белой вспышкой.       Советы лежал в объятиях Рейха. Тот ласково перебирал его волосы, оглаживал следы на обнажённом торсе. СССР приподнялся, взглянув глаза в глаза. — Это было, — коммунист прижался лбом к его лбу. — Интересной практикой. — Ты отлично справился, — немец чуть сощурился. — Ты был прекрасен.       Союз наклонился, затягивая его в поцелуй. На этот раз как нравится ему: медленно и глубоко. Рейх закрыл глаза, расслабившись в его руках. Сердце СССР воспылало, ему хотелось чтобы это длилось вечно. Взглядом он невольно скользнул по своим рукам. Красноватые следы от трения верёвки выглядели по своему эстетично, но ему показалось, что на целой руке возникла трещина. Маленькая, еле заметная. Советы качнул головой, вновь закрывая глаза, чтобы ощущать лишь себя и свою любовь.       Во тьме раскрывалось то, что лживые глаза видеть не могли.