Несчастный случай

Джен
PG-13
Завершён
2
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
7 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
2 Нравится 5 Отзывы 1 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      — Стоп! Что, чёрт побери, произошло?!       Это был несчастный случай — подобное порой случается на любой съёмочной площадке, и с этим ничего не поделаешь. Мицуки должна была спрыгнуть с находящейся на возвышении платформы, изображавшей крышу очередного футуристического средства передвижения (как обычно, без дублёра), и ловко нанести удар бутафорским кунаем по воздуху чуть выше плеча Гонарда — спецэффекты и магия правильно подобранного угла съёмки завершили бы сцену в постпроизводстве, и оба актёра остались бы весьма довольны собой, но иногда события разворачиваются немного не так, как мы того ожидаем. Нет, Гонард всё сделал правильно — маниакально хохоча (на то, чтобы поймать верную интонацию, у него ушло всё утро), он пробежал несколько шагов к платформе, остановился, выставив вперёд левую ногу, и сделал вид, что приготовился к прыжку — напряжённый и изящный, словно дикий зверь на охоте. Мицуки, дождавшись этой позы, как условного сигнала, выкрикнула заученный текст и без колебаний рванулась всем телом вперёд и вниз, выставив перед собой зажатый в кулаке пластиковый кунай — вот тут-то её и подвела ни то скользящая подошва обуви, ни то чрезмерно гладкая платформа, и девушка, не успев даже вскрикнуть, направила себя, и, соответственно, свою руку, по искажённой траектории, взяв заметно левее и выше, от чего кунай вместо ожидаемого воздуха встретился с мягкой, податливой плотью. Раздался негромкий влажный «чпок», а сразу за ним — крик Мицуки, ознаменовавший собой конец съёмок, если не на ближайшее время, то на сегодня уж точно.       Никто на площадке даже не разглядел самого столкновения — просто в какой-то момент Мицуки уже полулежала на поваленном Гонарде, а через секунду отпрыгнула, пронзительно крича. Складывалось впечатление, что пострадала именно она — однако девушка, как оказалось впоследствии, была невредима, если не считать ушибленной руки и новой психологической травмы. Пока Гуано носился вокруг плачущей актрисы, как пушистый фиолетовый волчок, и пытался хоть немного её успокоить, вместо этого лишь заражаясь её паникой, несколько членов съёмочной группы, во главе с оказавшимся ближе всех оператором Ёси, обступили полулежащего Гонарда — одной рукой он опирался на пол, вторую прижимал к левому глазу. В отличии от Мицуки, он не кричал, лишь постанывал и хрипел на выдохе, но по тому, как исказилось его лицо, было понятно, что ему чертовски больно. Правую щёку уже заливали, размывая грим, слёзы шока и растерянности, а между пальцами левой руки Ёси, как ему показалось, увидел кровь, чего хрупкая психика оператора не выдержала. Отброшенный Мицуки кунай поблёскивал немного поодаль от них — его работа на сегодня была сделана.

***

      — Прости меня, Гонард, прости, пожалуйста, я не хотела, мне так жаль… — сорвавшая голос Мицуки могла лишь шептать, но это ни капли не остужало пыл её раскаяния. Руки девушки были сложены в молитвенном жесте, в подведённых глазах блестели слёзы, рискуя повредить старательно нанесённый с утра макияж.       — Да ладно тебе, — Лили хмыкнула, глядя немного поверх головы подруги. — Глаз-то ты ему не выбила. Вытри лицо, и вернёмся к съёмкам, и так задержались, а у меня фотосессия в восемь. Если так уж хочешь загладить вину — купи ему, что ли, мороженки после работы.       — Мороженки? Я согласен! — оживился Гонард, до этого сидевший бесшумно, уткнувшись взглядом в пол. Суета, которую развели вокруг него все присутствующие, манипуляции в спешке вызванного на студию врача с его лицом, тупая пульсирующая боль в глазнице, которую чуть приглушала прохладная мазь с мятным запахом — всё это действовало на него удручающе, подавляло и сбивало с толка, и для него было в радость отвлечься на что-то другое, конкретное и знакомое.       — Вот видишь, — Лили снисходительно улыбалась, довольная тем, что ситуация улажена, а опасность опоздать на фотосессию отступила. — Гуано, что там с нашими планами?       — А?! — режиссёр вздрогнул всем телом, от кончиков ушей до кисточки на хвосте. — Ни йены не заплачу! Всё должна покрыть страховка, а говорить я буду только в присутствии…       Актриса тяжело вздохнула.       — Я про работу, Гуано. Мы сегодня ещё снимать что-нибудь будем? Моё время слишком дорого стоит, чтобы тратить его на стояние столбом.       — А, — фиолетовый зверёк смутился, изогнув свой длинный хвост подобием кренделька. — Лили, Мицуки, у нас с вами осталась ещё пара сцен, их и сделаем, а потом можете идти. Гонард, — Гуано повернулся к одиноко примостившемуся на стуле актёру. — С тобой я сегодня хотел поработать отдельно, но, видимо, не судьба. Отправляйся-ка лучше домой, отдохни. Помни предписания врача — никакого телевизора, никакого интернета, перед сном поменяешь повязку, а если станет хуже, — тут мордочка Гуано приняла прямо-таки наисерьёзнейшее выражение, хоть на стенку вешай для дополнительной мотивации, — сразу же звони врачу. Постарайся, однако, всё же прийти завтра на работу — крупных планов, понятное дело, не снимем, что-нибудь придумаем там с ними, а вот со спины ты всё ещё смотришься прекрасно.       Гуано оббежал стул, на котором сидел Гонард, по кругу, цокая по полу коготками, словно желал удостовериться в своих словах, и, очевидно, остался вполне доволен. В последний раз ободряюще потрепав Гонарда по штанине (выше его лапка просто не дотягивалась), Гуано поманил за собой девушек, и все трое покинули комнату — Мицуки всё ещё оглядывалась на Гонарда, шепча то и дело слова извинения, тогда как Лили, похоже, мысленно уже позировала для журнала и распекала фотографа за неудачно выбранный ракурс.       Гонард остался один, и, сам того не ожидая, испытал облегчение от наступившей тишины. Первые несколько секунд он ждал, что позвонит Одзу — у старика была привычка врываться в жизни своих подчинённых в самый неподходящий момент — но, похоже, никому из съёмочной группы не пришло в голову уведомить его об инциденте, и Гонард был этому даже рад. Стал бы продюсер отчитывать его за неосторожность или осыпать поддержкой, Гонарду было неважно — он очень хотел побыть наедине с собой. Что-то беспокоило его, мешало думать — что-то помимо боли, непривычно сузившегося поля зрения со слепым пятном в левом углу (людям свойственно забывать, что они могут видеть собственный нос, пока он вдруг сам о себе не напомнит) и неприятного ощущения от пластырей на коже. Парень неуклюже встал, разминая затёкшие ноги, и, подождав, пока затихнут шаги в коридоре, покинул опустевшую комнату.       Первым делом ему хотелось смыть грим — хоть он и привык находиться в нём часами, и уже практически не замечал дискомфорта, ощущение свежести и прохлады на чистом лице было его маленькой наградой после трудного рабочего дня. Уборная располагалась дальше по коридору, который почему-то давил сегодня на Гонарда, только что мечтавшего о тишине, своим спокойствием и пустотой — над его головой с неприятным писком перемигивались флуоресцентные лампы, а шаги гулко отдавались вокруг него эхом, словно бы за спиной его следовал кто-то ещё. Стараясь не замечать тягостной атмосферы вокруг и не оглядываться лишний раз (его постоянно тянуло кинуть взгляд через левое плечо, что теперь было трудновыполнимо), Гонард добрался до двери уборной, так никого и не встретив, и толкнул её вперёд, слегка не рассчитав силы — она ударилась об стену со грохотом, от которого, казалось, проснётся и мёртвый.       Пройдя в просторное светлое помещение мужской уборной, Гонард остановился перед зеркалом и с интересом принялся изучать результат сегодняшних съёмок. Отведя со лба непослушные волосы, он отметил, что грим смывать долго не придётся — он и так за день заметно пострадал, и под слоями фиолетовой косметики во многих местах проглядывала его собственная кожа, казавшаяся из-за контраста нездорово бледной. Первым делом Гонард вытащил из кармана контейнер для контактных линз, в котором уже плавала одна из них — врач извлёк её из повреждённого глаза во время осмотра — и ловким движением пальцев выудил из правого глаза оставшуюся линзу, необычайно широкую, яркую и не имевшую каких-либо коррекционных свойств (помыть перед этим руки он, как обычно, не удосужился). Немного поморгав, он снова оглядел своё лицо, которое начало выглядеть куда менее устрашающим, стоило лишь диковатому красному глазу с подёрнутым желтизной белком стать естественного зелёного цвета. Теперь настала очередь грима — тот легко смывался прохладной водой, и Гонард, включив кран, зачерпнул полные ладони воды и с наслаждением уткнул в них лицо. Вода отрезвляла, успокаивала, и, главное, приглушала своим холодом боль, которая всё никак не проходила.       Закончив с умыванием, Гонард потянулся к бумажным полотенцам и только сейчас обнаружил, что их нет — негромко выругавшись, актёр потряс руками над раковиной. Брызги разлетелись во все стороны, как маленький водяной фейерверк, что его несколько позабавило. Лицо он решил оставить, как есть, мокрым — не велика беда, само высохнет. Уже собираясь уходить, Гонард снова оглядел себя в зеркале — обрамлявшие лицо неоново-синие пряди намокли, прилипнув ко лбу и щекам, острые уши, казалось, торчали в стороны ещё заметнее, чем обычно, а из-под белой прямоугольной медицинской повязки, которой врач заклеил ему левый глаз, выглядывали фиолетовые пятна — не смытые до конца остатки грима. Возможно, если бы не эти пятна, Гонард и не стал бы трогать повязку — ему, конечно, было очень любопытно, что стало с его глазом, но на это он мог бы взглянуть и вечером. Грим, однако, словно призывал закончить начатое и смыть себя до конца, и Гонард, никогда особо не умевший удерживать себя от импульсивных поступков, поддел пальцами правой руки один из углов повязки, державшийся на кусочке пластыря.       Пластырь поддался легко, было даже не больно — повязка будто сама была готова спрыгнуть с лица при первом же удобном случае. К покрытой мазью коже вдруг будто бы приложили лёд — так отреагировала она на соприкосновение с прохладным воздухом. Это ощущение было даже приятным. Положив повязку рядом с раковиной, клейкой стороной вверх, Гонард вновь поднял взгляд к зеркалу и медленно, словно не решаясь, приоткрыл левый глаз, до этого плотно закрытый. Посреди фиолетового пятна (ни дать ни взять — фингал) расцвела, как фантасмагорический цветок, воспалённая мясисто-красная плоть с окаймлённой зелёной радужкой дырой-зрачком посередине. В белке глаза практически не осталось белого, да и на глаз это теперь мало походило — в глазницу словно бы вставили ярко-алый бильярдный шар с наспех намалёванными деталями. Ни о чём определённом не думая (открывшееся зрелище словно опустошило ему голову), Гонард поднял руку к лицу и машинально зачесал свою длинную чёлку так, чтобы она полностью закрывала левый глаз.       Вот так, почти ничего не видно.       Вот так, и мама ничего не заметит.       В тот день, много лет назад, он последним вышел из школы, позорно, со страхом оглядываясь по сторонам, как будто не имел права находиться на территории заведения, в котором учился. Он не хотел попасться на глаза даже уборщику или сторожу — ни то что учителям или, тем более, одноклассникам. Ноги его едва несли, рюкзак постоянно сползал, а он думал лишь о том, как бы ветер не скинул с лица чёлку — под ней всё горело и жгло, левый глаз пульсировал, как головёшка, ну и ладно, лишь бы добраться до дома и запереться в комнате, пока мама на кухне. Серое небо нависло над ним плотным ватным одеялом, под которым трудно дышать — дома он с головой укроется таким же одеялом и будет сидеть, вслушиваясь в дождь, долго-долго, пока не схлынет боль, пока не станет полегче. Если мама ничего не заметит, то всё будет хорошо. Он что-нибудь придумает. Скажет, что бегал по комнате, споткнулся и ударился о дверную ручку. Мама поверит, обязательно поверит. Поверит и не будет плакать.       Всё было против него. Слишком сильно скрипела дверь. У соседей залаяла собака. Ветер ударил его в спину, заставив споткнуться при входе, задеть стойку для зонтов, наделать шуму. Какой же он неуклюжий, чёрт побери. Безмозглая громадина на слоновьих ногах. Так они сказали. Они правы.       Безмозглая громадина. Не уберёг маму. Она вышла с кухни, всё ещё с прихваткой, надетой на руку, она что-то готовила, по дому разносился сладкий аромат, а он стоял в дверях, и ветер сбил его чёлку, и она увидела, и она, кажется, закричала, как кричала Мицуки — может, и нет, может, она просто открыла рот, а он додумал себе крик, потому что сам внутри кричал, кричал, чтобы она ушла и не смотрела, ушла и не смотрела.       А она подбежала к нему, опустилась перед ним на колени, обняла руками лицо, осмотрела, нежно провела пальцами по будто обнажённым нервам кожи, утёрла щипавшие глаза слёзы. Она всё поняла, она догадалась. Это уже не первый раз. Она не будет спрашивать, кто это сделал, и злиться уже тоже не будет, она устала, она так устала, ей самой хочется плакать, но она держится, и Гонард тоже изо всех сил подавляет всхлипы и остервенело моргает, не давая слезам сорваться — он будет сильным для мамы, это меньшее, что он может сделать.       — Подожди минутку, Гон-тян, — шепчет мама, встаёт и поворачивается к нему спиной, мягкая ткань её халата касается его лица, а она бежит в ванную и возвращается с аптечкой. Она действует по заученной схеме — просит его закрыть глаз, накладывает мазь, приятно холодящую кожу, потом кладёт на закрытое веко мягкую ватку и прижимает её бинтом — слой за слоем. Она аккуратна, а руки у неё очень мягкие, и Гонарду почти хорошо, почти приятно, но потом он смотрит на её лицо, и сжатые в кулаки руки подрагивают. Мама заканчивает с бинтом, разгибается и отходит на шаг назад, посмотреть на свою работу, она заставляет себя улыбаться, и он через силу улыбается ей в ответ.       — У тебя ещё где-нибудь болит? — ласково спрашивает мама, и голос у неё тихий, спокойный, но в нём словно спряталось что-то, что другой бы не понял, а он, Гонард, слышит.       — Н-нет, — отвечает он, чуть заикаясь, и ему становится так за себя стыдно, что он жалеет, что не забинтован от макушки до шеи, чтобы ни видеть, ни говорить нельзя было.       — Вот и славно, — мама улыбается нежно, и тут в ней словно что-то хрустнуло и сломалось — она вновь падает на колени, и прижимает сына к себе, и плачет, плачет, зарывшись лицом в его кофту. Он высокий и сильный для своих лет, но сейчас, рядом с мамой, чувствует себя беспомощным и никчёмным. Неловкой рукой он гладит её по волосам, а она шепчет ему слова, в которые сама не верит.       — Мы уедем отсюда, Гон-тян… Далеко-далеко уедем… Там нас никто не будет знать, и там тебя никто не тронет… Будешь ходить в хорошую школу, у тебя будут друзья — сможешь их к нам приглашать, я вам сладостей наготовлю… Всё будет хорошо, миленький, вот увидишь… Верь маме, Гон-тян…       Он не верил, и она не верила. Это был не первый город, а до них были и деревни тоже, и история всё повторялась. Он не мог обрезать себе уши и выдрать клыки, не мог он и дать сдачи, как порой мучительно хотелось — у мамы будут из-за него проблемы, а этого допускать нельзя. Ничего, пускай бьют, побьют и перестанут, ему уже и не больно почти — только бы не говорили при этом ничего. Раны заживают, а слова вертятся в голове, отскакивают от стен черепа, словно эхо. Чудовище. Выродок. Животное.       Лучше об этом не думать. Лучше вообще ни о чём не думать, чтобы в голове свистел ветер, а мир превратился в калейдоскоп ярких, ничем не связанных между собой кусочков и пятен. Знать то, что он знает, и понимать то, что он слишком рано для себя понял, было невыносимо. Этого всего нет. Есть еда, есть мама, есть комиксы и соседский пёс, с которым можно поиграть, а этого всего нет, это ветер, дымка, ну и что, что больно, если о боли не думать — её и не будет. Когда-нибудь он научится не помнить и не думать. Когда-нибудь он будет жить так, словно ничего этого не было.       Мама уже не плачет, но всё никак не отпускает его, её руки намертво вцепились в его спину — от её ногтей становится больно. Он не хочет смотреть ей в глаза, и рад, что она прячет лицо. Он не хочет больше уезжать, но и оставаться в этом тёмном старом доме тоже не хочет. Он не хочет, чтобы мать обнимала его так крепко — он оттолкнул бы её, не будь она такой хрупкой в его исполинских руках. Из сдавленной спазмом трахеи не вырывается даже хрипа, правый глаз он зажмурил намертво, словно не собираясь больше никогда открывать. Он и не хочет. Его руки, чуть дрожащие, бережно перебирают локоны маминых волос. Она ведь улыбалась, выйдя встречать его. Она ведь улыбалась. Всё, чего он хочет сейчас — вцепиться кому-нибудь в горло.       Незнакомый человек в зеркале ухмыльнулся, обнажив свои чудовищные клыки.       Потом, кажется, кто-то кричал.

***

По полу вновь процокали коготки, а потом Гонарда окликнули — знакомый взволнованный голос.       — Эй, Гонард, что случилось?! Почему ты на полу?!       И правда, почему? Он не был уверен, с чего вдруг оказался полулежащим на грязной кафельной плитке, опираясь спиной на стену. Затылок саднило нещадно — похоже, он неплохо приложился головой. Сфокусировав взгляд сначала на пятне грязи у противоположной стены, потом на стыках кафельных плит, он прошёл глазами путь от писсуаров и раковин до стоящего в дверном проёме Гуано, а потом обратно к пятну грязи. В голове не было ни одной мысли, только монотонно вибрирующий гул. Его тошнило, невыносимо хотелось пить.       — Гонард, ты в порядке? Я не хочу заходить внутрь, ты знаешь, как я отношусь к общественным туалетам, но ты заставляешь меня волноваться!       — А? — Гонард с явным трудом повернул голову в сторону режиссёра, от чего волосы упали на глаза, загораживая ему обзор. — Гуано, я в порядке. У меня… Это… Голова закружилась.       Актёр выдавил из себя улыбку, надеясь, что Гуано это удовлетворит. Он постепенно приходил в чувство, но ощущения были всё ещё неважнецкие.       — Так, это плохо! Ты никаких больше травм не получал сегодня? Может, тебя недостаточно хорошо осмотрели? Я вызову врача! — зверёк тут же завертелся на месте, дрожащими лапками выуживая из потаённых уголков своего меха телефон. Его голос резал по ушам, как наждачкой — если бы Гонард мог, он бы сейчас же заперся в кабинке, спасаясь от источника этого адского шума.       — Говорю же, всё хорошо. Это… Это от голода, — Гонард вновь улыбнулся, уже увереннее, параллельно пытаясь потихоньку встать, опираясь о стену. — Я с самого утра не ел.       — Ты два сэндвича перед съёмками слопал, — уже спокойнее парировал Гуано. Гонард, говорящий о еде, вписывался в его видение мира куда гармоничнее, чем Гонард, лежащий в полуобмороке на полу, и эта перемена заставила режиссёра в кой-то веки перестать суетиться. Актёр был ему за это искренне благодарен.       — Ну, то было перед съёмками! Столько времени прошло, пора подкрепиться, тебе не кажется? Вы с девочками как, уже закончили?       — Почти, — Гуано почесал лапкой за ухом. — Я, на самом деле, думал, что ты уже ушёл.       — Как раз собирался, — уже относительно твёрдо стоя на ногах, Гонард откинул с глаз волосы и теперь старался глубокими вдохами унять тошноту, раньше это помогало. — Предлагаю по якисобе и домой. Мне ещё переодеться надо будет, но это быстро.       — Как скажешь, — улыбнулся Гуано и слегка отодвинулся, освобождая Гонарду проход, — Ты точно хорошо себя чувствуешь?       — Как огурчик, — теперь уже Гонарду не трудно было улыбаться. — Умираю от голода, только и всего.       Гуано кивнул, удовлетворённый ответом, и первый потрусил вперёд по коридору, помахивая хвостом. Гонард хотел было двинуться за ним, но в последний момент зацепил краем глаза повязку — та всё ещё лежала на раковине, клейкой стороной вверх. Подцепив повязку двумя пальцами, Гонард осторожно приклеил её назад, стараясь не смотреть при этом лишний раз в зеркало. Только когда она плотно и надёжно закрыла левый глаз, парень осмелился окинуть взглядом своё отражение — побледневшее и очень растрёпанное, но определённо его собственное. Оно улыбалось ему по-доброму, наивно и глуповато — как раз так, как все привыкли, как он привык.       Как хорошо, когда можно отшутиться, сказать глупость, и никто ничего не заподозрит.       Как хорошо жить и работать с теми, кто ничего о тебе не знает.       Как хорошо было бы самому о себе ничего не знать.       Ободряюще кивнув зеркальному двойнику и получив в ответ такой же кивок, Гонард пошагал вслед за Гуано, напоследок очищая голову ото всего, что могло помешать насладиться обедом — мысли послушно выстраивались в знакомые славные рядки, в которых не было ничего лишнего. Кто-то играет свою роль на съёмочной площадке, кто-то перед друзьями и близкими, а кто-то — перед собственным отражением. Что-то подсказывало Гонарду, что, если бы вдруг понадобилось, он мог бы год не выходить из своего сценического образа, и это не доставило бы ему никаких неудобств.       Видимо, он и впрямь был неплохим актёром.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.