Столетний мед слаще любого поцелуя!

— Дождик говорит: кап-кап… — проговаривала молодая девушка, орудуя ножом на небольшой ухоженной кухне. — Солнце же светит очень-очень ярко… — Солнце уже проснулось! — крикнула ей в след, забежав с громким треском двери в ванную комнату. Выключив электронную плиту и сняв с нее раскаленную кастрюлю, захватив ее ручки поваренными варежками, Микан сосредоточенно глядела в след вытекающей воде. Огурчики с помидорами, с которых медленно стекали капли кранной воды, были безжалостно раскромсаны на мелкие дольки и сложены в край небольшой белой тарелки. Этим же ножом, разбившиеся, яйца уже купались в глубокой сковородке полной оливковым маслом, со временем своеобразно брызгая из-за накала температуры. Яйцеобразная субстанция ловко были захвачены в плен лопатки, что в последствии перевернула их, поджарив тем самым до сочной корочки. Все творения, Микан разложила по двум тарелкам, отложив на третьей с другого края варенные яйца. — Мы, вроде, не бедны, — спокойно начала разговор представительница дальнего рода, — но почему снова одни яйца? — Я не в состоянии покупать продукты. Из-за этих дождей уж часто случаются аварии. — ответила Микан, подарив любимой утренний поцелуй в щечку, — Прости, как ты сама милая? Я на слыхана, что тебе приходится работать вне дома… Вместо ответа Сония подарила ей свою фирменную улыбку, которой было вполне достаточно, чтобы успокоить даже такого человека, как Микан со своей вечной тревожностью. Это утро намечалось быть самым лучшим, ибо впервые за месяц девушки проведут его за общим столом, обсуждая свои накопившиеся мысли с глазу на глаз, проведя друг друга ласковым поцелуем. Завтрак Микан утоптала быстро, отчасти, из-за на всю квартиру заоравшей сирены скорой помощи, после чего та, давясь огурцами и варенным яйцом, пыталась выбежать на улицу, напялив на себя свой белый медицинский халат. Слава Богу, ее остановила Сония, указав на включенный канал новостей. — Когда тебе уже дадут отпуск? Ты вся на иголках! — указала молодая девушка, заключая любимую в крепкие объятия, чтобы та могла вытереть свои поступившие слезы об домашнюю пижаму Сонии. На мгновении эти объятия показались Микан болящими, что кололи ее с каждым миллиметром вместе с любимой. Ее горячие слезы продолжали течь с уже мокрых глаз, котясь по пухленьким щечкам прямиком на пол, где спокойно вылеживался дорогой ей человек. Просто смотря на тело чувствовался жар, что душил лучше любых рук. Тихое сопение было громче всех звуков, затуманив, оставив за собой продолжительный писк. Она поняла слишком поздно. Ей действительно было плохо. — Я не дам тебе умереть!