Распадаться, застывать

Прикосновения его близких пробуждают его тело; погружают в сон разум. Стикс растворяется между ними — единение тел едва ли возможно в достаточной мере в человеческой форме. Человеческой форме присуща самозамкнутость — от этого происходит и человеческое одиночество. Но Стикс течет в своих родных также, как они — в нем, с током крови, с движением дающей жизнь темноты. Он хочет быть близким к истинной их сути — так нежно целует его раскрытую пасть Коцит, не раня его самого острыми зубами. Так медленно, неторопливо — вкушая прикосновения кожи к коже. Этот поцелуй — тот, что заменяет слова. Флегетон скользит клыками по белой шее — недостаточно, чтобы прокусить, но достаточно, чтобы обозначить — нет слаще яда, чем чужая кровь; он наполнит её огнем. Сердце отбивает ровный ритм. Стикс вдыхает не ради кислорода — они дышат все вместе, как единый организм, не воздухом; тьма, из которой они вышли, живет в цикле дыхания, забирает и отдает. Желание для зверя едва ли отличимо от голода, и подобно голоду, утоляется жертвой; но Ахерон — чудовище более тонкой природы. Его руки разводят бедра Стикса, пальцы впиваются в мягкую плоть подобно когтям, именно в той манере, что нравится Стиксу — ему нужно, чтобы держали слишком крепко. Флегетон тут же подхватывает его рукой под колено — его ладонь скользит по животу вниз, медленно, только намекая на настоящую ласку. — Хочешь нас обоих сразу? — спрашивает Коцит, проводя большим пальцем по его нижней губе. Стикс медлит с ответом — глядя в глаза, втягивает палец внутрь, нежно обводит подушечку языком — отпускает. Кивает. Ахерон поднимает его вверх — приходится обхватить его рукой за шею — опускает на их члены вниз, мучительно медленно. У Стикса трясутся ноги — напряжение туго поднимается от низа живота к легким, расходится гортанным стоном. Он утыкается носом в густые, пахнущие дымом волосы, сдерживает дрожащее шипение — этого уже слишком много, но Стиксу не хватает последнего толчка за грань, чтобы утонуть. Флегетон с хитрой, тонкой улыбкой, опускает голову к его животу. Целует выступающие ребра, трется щекой — ждет, пока размеренные движения внутри превратят стоны Стикса во всхлипы. Его дыхание обжигает головку члена каждый раз, когда руки Ахерона вскидывают Стикса вверх — когда, наконец, его касается заостренный язык — Он не видит. Он только чувствует чистое удовольствие вибрацию голоса впившиеся в тело когти внутри его груди трепещущее пламя, но от занимающегося пожара тени станут только глубже. Стикс блаженно покоряется направляющим его рукам — уже неважно, как именно тонуть. Его всё еще спрашивают — хочешь ли ты сверху, хочешь пальцами, хочешь, чтобы я тебя укусил — но в этом нет смысла, потому что вопрос появляется в их головах одновременно с ответом. Он хочет. Резонанс возникает во всем — эхе пульса, дрожи удовольствия, едином ритме дыхания — и когда Коцит проводит языком между его лопаток, слизывая тонкую струйку темной крови, собственный крик Стикса звенит у него в ушах. В этом выкристаллизованном моменте единения они остаются чуть ли не вечность, пренебрегая законами человеческого времени — когда они вместе, времени не существует. Больше ничего не существует.