***
— Я слышала, что на нашем болоте живёт ведьма! Мне это дочь кузнеца рассказала! А она таких шуток не шутит… — Да брехня! Никаких ведьм в округе не осталось! Пусть эта девчонка лучше учится врать. — А как же пропажа ткачихи? Ушла на болото и не вернулась! Весь город искал, а ничего не слышно! — Тц, любой может пропасть в болоте, если его плохо знает. А она его знала? Полезла на обум и вот результат, зашла в топь и засосало, а тело где-нибудь в толще этой жижи. — Нет, всё же правду говорят, что болото злее стало за последние несколько десятилетий. Раньше мало кто умирал, если туда шёл, а теперь каждый второй там гибнет… Да и ты посмотри! Несколько больших древних семей как выкашивает! Словно кто порчу навёл или!.. или!.. — Да прекрати поднимать суматоху! И такое случается, я слышала, что у них там что-то с родством страшное, не удивительно, что их так Господь покарал. — И всё же что-то с этим болотом не так! Хотя бы то озеро! Нормальное с одной стороны, а с другой такое заросшее, покрытое травами болотными, злаками, кустами, а земля уже превращается в топь! Это нормально?! И мне кажется, что с каждым годом озеро всё более заросшее… — У тебя просто паранойя. Сходи в церковь и отпустит, дьявол смущает и наводит страх. Да и… если какая ведьма и живёт в наших краях, то наш священник, святейший отец Дрим, наверняка скоро избавит нас от её. А теперь уходи и не мешай мне торговать! Мне скоро идти в это болото и я тебе даю слово, что вернусь для того, чтобы доказать тебе, трусихе и смутьянке, что это обычное болото без твоей призрачной ведьмы! Вернулось… только тело, которое нашёл опытный лесничий на самой границе болота, около того самого озера, лежала в клюкве, скрытая багульником, ситником и словно украшенная ядовитым лютиком. Достать тело было проблематично по этой причине. Лютик жёгся, стоило только повредить это растение, сразу пускало едкий сок, а багульник пускал дурманящие пары, после которых у всех болела голова, кто помогал принести это тело, так как лесник не рискнул шевелить его, наполовину опущенное в воду, боясь потревожить жителей этого места. Ну, он так себя оправдал. Эта находка подняла ропот. Тело не было найдено в глубокой топи, среди вязкой ловушки. Нет. Это их родное озеро, которое никогда не прославлялось такой страшной новостью. Запереживали все. Кажется, дочь старой знахарки сразу упала в обморок, когда увидела тело. — Вроде были подругами… Хотя слушок ходил… ну, мол, девичья любовь… Не уверена… прогневала ведьму болота… Да не лгу! Не верила в неё — вот и показалась… — заговорил суеверный народ. И имели на это полное право. Тут действительно была ведьма несколько десятилетий, прославилась своими тёмными искусствами. Проклятия, порча, черная магия самых страшных форм и размеров. Поговаривают, что смогла навлечь такую беду, что весь скот вымер в один год. Все думали, что померу пойдут, многие не пережили то время, а кто выжил — молятся в церкви в надежде, что это их спасёт. Несколько семей начали быстро вымирать. Дети мрут, девушки не могу выйти замуж, а если и получается — долго не живут или не могут понести. Это подняло страх. А сейчас он вновь был взволнован, словно та зловонная вода, когда неудачная жертва начинает в отчаянии барахтаться, шевеля всю эту гадкую жижу. Пошли перешёптывания. А на теле девушки всё не отсыхали отрубленные пробеги лютика, они обвили тело, ноги, руки, шею, словно пытались поникнуть под кожу. Весь сарафан изодран и пропитался зловонием болота. Хоронили быстро и в закрытом гробу, так как пары вызывали головные боли, а без страха на жертву болота никто не мог смотреть. Её даже не смогли переодеть, пускай на это настаивали. В этот день колокола в церкви звучали особенно громко, будто давая понять всем, не только тем, кто жил в стенах города, что это шаг к новой стычке и это всё не будет оставлено на самотёк. — Уже оставили однажды, — звучит раздраженно-взволнованно, бледные руки крутят в руке золотый крестик, пока взгляд направлен в пол. Перед ним — икона почти во всю стену, свет проникает через боковые окна. Этот день был тяжёлый, отпевать тело было тяжело, люди никак не могут перестать шушукаться и сплетничать, они взволнованы и напуганы. Остальные смерти пропускали сквозь пальцы, думая о том, что это нормально для болота, — убивать людей — но на самом деле всё пошло явно не в то русло. Это был откровенный вызов неверию в то, что живет в этих землях. «Хочешь покоя? Не дождёшься. Мы найдём способ найти тебя и наконец-то очистить эти места с божьей помощью», — строго думает Дрим, целуя крест и глубоко вздыхая. Фантомный запах преследовал его. Запах смерти, жестокой кончины, зловоние болота, мертвая вода, гниение, начавшееся разложение человеческого тела. Воспоминание об этом заставили желудок скрутиться в желании избавиться от всего скудного завтрака, хотя уже глубокий вечер. Люди всё приходили и приходили за успокоением. Всех пока просят не ходить на болото, а если есть такая нужда — брать с собой ещё несколько человек народу, и чтобы один из них точно знал местность болота достаточно, чтобы никто не утоп по чистой случайности. А пока у него была работа. Садится за стол доставая чернильницу и бумаги. Нужно разослать письма, может, кто из охотников сможет справиться с тем, что поселилось так близко к их городу. Прошлый охотник не справился, а один до него выжил чистым чудом, вернувшись взбудораженным и словно немного другим, отличающимся от того, к каким был до начала своей провальной миссии. Видимо, надо искать неместных. Он знает нескольких. Сумма вознаграждения высока, но и риски слишком высоки. Всех предупреждают, что будут иметь дело с сильной ведьмой, которая уже успела за время бездействия пустит корни в землю, увеличивая площадь необходимых ей владений. И все знали, что всякий, кто до этого шёл, умер. Про исключение не стал даже упоминать. Это именно исключение, нечего давать ложной надежды на выживание. Перо скользит по бумаге, рисуя красивым почерком буквы с просьбой помочь избавиться от этой нависшей угрозы. У них нет никого близкого по рангу с ведьмой, чтобы ей противостоять. Ни другой ведьмы, ни подходящего охотника, ни прекрасной знахарки. Ничего. Им необходима помощь. Несколько почти идентичных писем было отправлено по городам, рука устала выписывать одни и те же фразы, но это всё было необходимо было отправить как можно быстрее, кто знает, что начнётся в ближайшем будущем, раз ведьма дала понять, что её трогать нельзя и лучше вообще никак не беспокоить. Даже дурным словом беспокоить её покой. Дрим сейчас ощущал всю тяжесть ответственности и страха за горожан, когда думал о том, скольких людей они похоронили за короткий срок за последнее время. Гораздо больше привычной нормы. Ведьма словно активизировалась в последние пять лет. И не было особых причин для этого. Лишь какие-то подозрения грызли душу. Этот выживший охотник, его состояние, запугивание от ведьмы… Прикусывает кончик пера, не понимая связи, но чувствуя её присутствие. Мысли не могут собраться в кучу, сколько бы он не пытался. Возможно, так сказывается голод и усталость, которую поддерживала бессонница, напавшая так неожиданно после какого-то смутного сна, связанного с болотом. Какой-то ребёнок, огонь, мешанина из каких-то жестоких образов, после которой просто не хотелось спать, а теперь не было даже возможности. «Видимо, мне пора приготовить себе отвар для хорошего сна. Надеюсь, у меня есть все ингредиенты, не хочется лезть в болото и «случайно» там пропасть, когда город только потрясла одна смерть», — достаточно сухая мысль посетила его, когда он встал со своего места, собирая все послания, собираясь отдать их гонцам, которые должны были их в кротчайшие сроки развести по нужным селениям. «Надеюсь, хоть кто-то спасёт наш город. И нам не придётся приходить к другим мерам», — тяжёлая мысль ворочалась в голове, прибавляя к начавшейся головной боли ещё больше дискомфорта. — Дрим, тебе пора отдохнуть, — тихий строгий голос звучит неожиданно, почти оглушающе в тишине церкви, которую разбавлял лишь гудящий где-то наверху ветер. Пламя свечи задрожало после прихода постороннего, но не потухло, продолжая освещать маленький клочок стола с почти полностью опустошённой чернильницей и кучей огрызков бумаги, скомканных в непонятные фигуры. — Я уже заканчиваю, Кросс, — выдыхает, убирая длинную прядь золотых волос с лица за ухо. — Мне нужно лишь отнести эти письма до гонцов, чтобы они уже сейчас отправлялись в путь. Лучше скажи мне, как там Старкросс? Мужчина вздыхает тяжело, отворачивая голову от Дрима к окну, которое всё это время было открыт нараспашку. Теплый воздух подул из него. Эта ночь будет тоже хорошей, не такой душной, но всё ещё приятной своей температурой. Небо было чистым и полным ярких звёзд, словно кто-то порвал жемчужное ожерелье, уронив бусины на небо. Молчание напрягало, не давая насладиться таким днём. Дрим хмурит брови, наблюдая за напряжённым лицом супруга, который явно старался подобрать слова, чтобы описать ситуацию. Ему тяжело говорить, понятно по губам, сжатым в нитку. У сына начались серьёзные проблемы со здоровьем. Очень серьёзные. Мальчик плачет от боли, не может спать, криком поднимает периодически дом. На его счёт тоже перешёптываются, говорят, что это проклятье, заговор. «Предпочёл, чтобы это было именно оно», — отчаянная мысль, пока Дрим тушит свет и забирает все то, что нужно отдать. Они могут поговорить за пределами пропахшей ладаном и смирной помещения. Увы, проблемы со здоровьем скорее были наследственными, чем взятыми с потолка. Кросс говорил, что у него было подобное, но в другой форме. Сейчас они мучаются с иной формой этого недуга, и Дрим правда не знает, что ему делать. Сегодня постарается дать отвар, который должен снять боль. Ещё бы понять в полной мере, что именно болит. А мальчик лишь показывает на грудь и плачет, что ему больно. Все эти проблемы навалились на плечи Кросса и Дрима. Они не могут нормально спать, оставить сына одного тоже нет возможности, с ним надо почти постоянно сидеть. — С кем остался Старкросс? — резко звучит такой вопрос от Дрима, пока он отдаёт письма гонцам, которые почти сразу же ускакивают прочь с поручением. — Со знахаркой, она обещала попытаться помочь и посидеть с ним, пока я до тебя схожу, — звучит достаточно сухо от Кросса, который идет рядом с Дримом, шаг в шаг, стараясь не обгонять его, держаться ровно по правую сторону от него. — За мной было необязательно заходить. Я бы сам пришёл домой, — отмахивается Дрим, строго смотря боковым зрением на Кросса, вынужденный немного задрать голову из-за разницы в росте. — Ты… очень часто задерживаешься на работе до ночи почти. Сын хочет побыть с тобой, спрашивает о тебе. Я не хотел, чтобы ты вернулся заполночь. Мы переживаем, — звучит отрывисто, немного резко, Кросс словно прячет глаза, говоря это, старается не смотреть на лицо своего мужа. Но и без этого понятно, что он очень переживает за своего партнёра, который весь ушёл в работу, в людей, старается поддерживать, успокаивать, настраивать на путь истинный. Делает всё ради них, впахивает, как проклятый, особенно после раскрывшегося недуга сына. Кажется, его это очень сильно подкосило. Попытки лечить чередуются с временами, когда почти не появляется дома, фактически ночуя в стенах церкви, от которых уже просто рябит в глазах. Рисунки, иконы, витражи, узоры, множество запахов от приятных, до не самых, вызывающих отвращение и дискомфорт своей омерзительностью. Вечные проблемы, заботы, работы непочатый край. И ситуация из-за этой ведьмы лишь усугубляется, давая ещё больше людских страхов и бед на головы живущих здесь. Тяжелая обычно рука с лаской легла на плечо, мягко сжав. Дрим тяжело вздохнул, положив свою руку поверх, поглаживая немного грубую кожу, но от которой сейчас необходимо тянуло теплом. Он очень устал так жить. Вечная суматоха. Может, стоит сбежать в этот лес? Плевать на ведьму, поселиться в своём старом доме, забрать сына с дочерью и жить счастливо там, в отдалении от этих людей. Сладкая мечта, которая сейчас лишь травила своей несбыточностью. Дрим хочет, но не может этого сделать, не сейчас, не после произошедшего. Он должен помочь эти людям, пускай они сами себя хоронят, сами лезут, распространяют слухи, посягаются на покой того, кто пожелал скрыться в глубине болота. Правда ли стоят все труды Дрима такой человеческой глупости, которая всех их губит на корню, сводя на «нет» все старания?.. — Прости, Кросс. Я постараюсь не пропадать сутками в стенах церкви. Спасибо, что помогаешь мне и даже согласился сидеть с сыном, пока я пропадаю так на работе, — прижимается своим боком к чужому, чувствуя, как рука перестала сжимать плечо, начав просто поглаживать спину сквозь плотную выбеленную ткань рубашки. — Думаю, пришла пора действовать более масштабно и грубо, раз пошёл такой резонанс. — А ты хочешь тревожить болото? — звучит в ответ от Кросса, который теперь перевёл взгляд на светлое лицо, частично прикрытое длинными волосами цвета пшеницы на их плодородных полях. — Нет… Я не хотел бы этого. Что-то мне подсказывает, что это не лучшее решение и вообще никак нас не спасёт. Всё закончится провалом и ещё большим градом бедствий, — нервным жестом убирает за ухо прядь волос, чувствуя внутри разлад. То, что он делает и то, что говорит, сильно отличается, но ничего не может поделать с этим. Он должен успокоить людей. — Я не хочу обрекать охотников на смерть, но только это ждёт их в этих местах. Тяжелый разговор прервался приходом до их двора и слышным даже с улицы криком и хныканьем. Сердце сжалось в комок из боли и чувства какой-то вины за то, что ничего не может сделать. Не может облегчить боль своего сына, солнца, которое сейчас страдает у себя в комнате, заливаясь слезами боли. Дрим шепчет что-то только ему понятное и движется быстрее к дому, открывая надёжные двери, впуская в помещение лёгкий теплый воздух ночного лета с ароматом трав и цветения. Слышны даже с сеней причитания старой здешней знахарки и детский плач. Старается ступать тише, оставляя Кросса позади, ведомый беспокойством за сына. — Я вернулся, моё солнце, — звучит максимально ласково. Удивительно, как сохраняется в таком работающем на износ сердце что-то светлое, нежное, чтобы хватило ещё и на сына? Кивок знахарке и та прекращает всё, уходя из детской спальни в залу, оставляя ребёнка и родителя. — Как ты? Всё ещё сильно болит? — Да! Болит весь день! Я ждал тебя, папа! Просил, чтобы отец тебя позвал домой! — мальчик хватается за нежную бледную руку, держа её своими маленькими ладошками, заглядывая в глаза отца с любовью и обожанием, свойственным всем детям. — Я-я слышал, что… что на болоте… Мальчик которого, как казалось, только отпустило от боли, ломающей хрупкие рёбра, резко скрутило вновь с плачем и хныканьем. Сжимает родительскую руку слишком сильно, смаргивая крупные слезы в попытках не показывать, как вновь стало больно. Но Дрим видит это и всё внутри словно облили болотной водой, настолько противно и гадко стало на душе от собственного беспомощного положения. Судорожно кладёт руку на мягкую детскую щёку, стараясь успокоить своего мальчика это нежной лаской. Утирает слезы, чувствуя то, как внутри всё сжимается тёмным комком. Хочется сделать хоть что-то, хоть что-то… Лишь бы сыну стало легче. Но он ничего не может, кроме того, чтобы вновь сварить обезболивающее со снотворным, чтобы дать рёбенку поспать несколько часов без боли и страданий. Дрим сжимает зубы. Ему нельзя впадать в отчаяние. Нет права давать слабину перед сыном. Надо делать всё возможное. Никто не должен видеть то, насколько сильно это всё выбивает из колеи. Нужно держаться, но всё внутри хрустит хрусталём, на который наступает чья-то нога. Дрим встаёт со своего места в желании дойти до кухни и приготовить отвар для сына, раз ничего другого нет возможности сделать. Но стоило только попытаться встать, как его сразу же хватает детская рука за подол с таким жалостливым плачущим «не уходи!» Комок застревает где-то в горле, не давая сделать вдоха. Почему всё это выпало на ребёнка? Совсем ещё мальчишку. — Я быстро, мой дорогой, мне необходимо сделать лекарство для тебя, чтобы боль прошла, — садится вновь на край кровати, поглаживая влажную щёку Старкросса, который продолжал шмыгать носом и хныкать, но словно старался быть сильным и не давать себе показать, насколько болью сковывает сердце. — Останься со мной! Не уходи от меня! Я честно-честно смогу так заснуть, только не уходи! — звучит почти панически, а пальцы сильнее сжимают ткань. Дрим сдерживает внутри тяжёлый вдох, лишь кивая с улыбкой, но ставит условие, что через полчаса, если сын не уснёт, придётся идти делать лекарство, ведь они не хотят, чтобы мальчик не выспался. Старкросс активно кивает, отодвигается немного в сторону на своей кровати, а после неуверенно просит лечь около себя, всё не отпуская чужой подол, немного тянет на себя. Дрим отрицательно кивает головой, но чуть ближе подсаживается к Старкроссу, укрывая тонким одеялом, игнорируя недовольное детское ворчание на то, чо так жарко, лишь улыбаясь на него. Это было необходимо, почти как ритуал, когда он укладывал его спать. Ребенок улёгся, хмуря светлые брови, держась за грудь, которую пронзало режущей болью, когда он думал о том, что слышал сегодня днём, о том, что папа мог вновь уйти от него, пускай и ненадолго. Дрим распустил низкий хвост, давая волосам полноценно распасться вуалью на часть лица и спину. Своими нежными руками касается макушки, мягко перебирая короткие светлые пряди. Вздох. Заводит очень старую песню, понижая своё голос до такого тихого и убаюкивающего своим спокойствием. Поёт о силе леса, о том, как жизнь светла, как солнце светит в час дневной. Та часть песни, которую он помнил всегда. Единственное, что принёс из своего прошлого, скрытого туманами здешнего леса. — Тише, лес. Уснули детки. Ведьмин шабаш за горой. Я спою сыночку песни, Чтобы сон был золотой. Лес уснул. Уснули феи. Ждут рассвета и зари, Чтобы новые идеи Людям в сердце принести. Ты не бойся старых сказок. Ведьма бросит ремесло. В её жизни столько красок, Что обиды замело. Ночью сказку детям шепчет О прекрасных тех краях, Где любовь вражды покрепче, Где всё зло давно в цепях. Род людской в миру со всеми. Песни льются, смех и гам. Приглашают гостя в сени: «Выпей с нами! Сядь вон там!» Войны кончились отныне, Люди приняли завет: «Коли хочешь жить поныне — Ты держи теперь ответ: Нет теперь врагов на свете. Только дружба да любовь. Ты не верь дурной примете — Пусть добро волнует кровь» Ведьма добрую улыбку Не жалеет для детей. Совершить не даст ошибку: «Пожалейте вы людей…»— Сердце их давно прогнило, Все печали сохранило, И не помнит ведь оно Песню добрую давно. Слухи, сплетни — всё одно. Сказ про то веретено Не пугает их давно. Не боятся ничего. Той иглы в помине нет, Всё прикраса то и бред. Только вот один секрет — За дела идёт ответ. Не боятся люди силы, Той, которая в земле. Не страшат их те могилы, Что по их стоят вине. Только помнит ведьмин род Все упавшие к ним беды, Что принёс с собой народ, Не ценивший их обеты. Пламя рыжего костра Убивает навсегда. Не осталось ни одной Мне сестрицы луговой. Духи все в печали страшной, Холод льётся по полям. Удивлён кончине мрачной? Ведьмин клич по всем краям. Силы темного проклятья Им не сбросить никогда. Больше всех у них несчастья. Ведьмам в радость их беда.
— Папа… У тебя такие теплые руки, — тихий детский шёпот, пока глаза начинают уже слипаться под действием колыбельной, которая словно по магическому щелчку убаюкала боль и тревоги. Стало так тепло и мягко, словно вновь у старой печки зимой в теплом одеяле, а родители сидят сзади, читая сказки после ужина. Много приятных воспоминаний наполнили мысли, вытеснили кошмары, страхи, дурные россказни и сплетни. Стало так легко. Старкросс уснул, медленно отпустив подол родительской одежды. Дрим продолжал мычать одному ему знакомый мотив, не уходя сразу от только успокоившегося сына. Нельзя оставить одного так скоро, надо немного подождать, уже знает по опыту. Скрип половиц отвлекает от монотонного напева без слов. Поворачивает голову в сторону двери, улыбаясь бледными губами. Кросс, переодевшийся в домашнее, с чашкой ароматного травяного чая в руке, стоял в проходе, подзывая к себе. Дрим не слышал, не читал по губам, но почему-то чувствовал то, как тот произносит «тебе нужно отдохнуть», ощущая все эмоции. Странный наплыв, к которым уже привык. Улыбается уже благодарно, поправляет напоследок одеяло сына, с щемящей нежностью целуя лоб, убирая пряди светлых волос. Встаёт с кровати максимально аккуратно, лишь в этот момент чувствуя себя почему-то ещё более измотанным и уставшим, чем раньше, словно из него забрали ещё болье энергии, чем раньше. Лёгкая головная боль начала скрестись у висков. Сейчас успокаивающий чай был бы как раз. Подходит к мужу, благодарно принимая чашку в руки, еле касаясь губами щеки. Но Кросс всё понимает. Он сам выбрал остаться навсегда с ним, вечно занятым, часто уставшим и измотанным, но таким искренним и светлым, полным надежды и не лишенного здравого смысла. Далеко не наивный, но хранящий крупицы веры и надежды. Большое сердце, которое охотно приняло его, измученного странника, тянущего за собой чувство вины. Встреча с Дримом — искупление, которого не заслужил ни тогда, ни сейчас. Выбросил всё, чтобы остаться. И раз вышло так, то будет поддерживать во всём, в чём сможет. Лишь бы держать его руку. — Поужинаем и ложись. Уже поздно, а ты рано встаёшь, — убирает пряди с лица, придерживает за плечи, ведя до горницы. — Я бы хотел… — Нет. Тебе нужно поспать. Это не обсуждается. Тебе нужен отдых, иначе тебя это сломает. — Хорошо, думаю, ты прав. Мне нужен отдых.***
— Если бы я знала! Если бы я знала, что всё будет именно так! — звучат слова на грани истерики, пока девушка перепрыгивает очередную кость, завязшую в трясине. Она бежит по этому болоту не один час и уходит всё глубже и глубже. Хотела вернуться назад, но каждый раз ей преграждают дорогу, либо водят кругами. Ноги уже промерзли. Пускай и лето, но вся эта трясина была ледяной, словно совсем не впитывала солнечного тепла. Бежать было уже тяжело. И очень страшно. Она глубоко в болоте, не видно даже выхода из него. Нет уверенности даже в том, откуда именно пришла. Это место путает следы, словно меняется, заставляя заблудиться несчастного путника, который сам полез в это гиблое место. — Мне говорили, что тут сильная ведьма… Но я честно не знала, что настолько! Господи, что же мне делать?! Девушка мечется по устойчивой кочке, оглядываясь вокруг. Паника наступала и связывала своими склизкими цепями. Преследователей не было видно, но всё естество ощущало нависшую угрозу и безвыходность. Словно мышь в мышеловке. Конец. И никак не выбраться. Словно в какой-то момент всё же была преодолена точка невозврата. Сжимает в дрожащей руке нательный крестик, вспоминая все молитвы, которые знала. Может, всё же выведет сила божья? Чавканье за спиной. Сердце стучит где-то под горлом. Дрожь проходит по телу. Звук ближе. Звук громче. Чавк-чавк. Размеренно. Холод пронизывает каждый участок кожи. Чавк-чавк-чавк. Быстрее и чаще. Ветер дует в спину, принося с собой невыносимый запах гнили и разложения. Сладко-омерзительный, невыносимо яркий и свежий. Трупное разложение и гниение растений. Запах смерти. Чавк-чавк-чавк-чавк. Что-то сзади переходит на бег. Крик застревает в горле. Бежать! Бежать без оглядки! Ноги сами несут по вязкой земле. А звуки нарастают и их становится больше. Множество шлепков по зловонной жиже. С разных сторон. Запах заполняет грудь вместо воздуха. Невыносимое чувство тошноты, словно сейчас вывернет наизнанку. Прыжки по кочкам по памяти, пока что-то стремительно догоняет. Что-то не бежит, стремительно, неестественно быстро ползёт, перебирая рукам по топи. Охота. Чавкающий звук не прекращается ни на секунду. Пока в какой-то момент не повисает мёртвая тишина. Не слышно даже насекомых. Только истерическое дыхание девушки, которая не может остановится, перестать бежать. Всё внутри вопит спасаться, бежать из этого места, сопротивляясь мысли, что выхода уже нет. Дорога вновь словно меняется, заклятье на внутренний компас сбоит. Шаги становятся нечёткими. Голова раскалывается, пронзает невыносимой болью в затылке. Неверное движение. Громкий в тишине болота визг. Почти падает в трясину, но хватается за ветки иссохшегося дерева. Равновесие лишь образное, кочка шаткая, ненадёжная. Но главное сейчас отдышаться и понять, что делать дальше. Платье изодрано в клочья колючими кустарниками, ноги в кровь от нескончаемого бега, спасает от боли лишь зелье, обезболивающее все физические повреждения. От головной боли, увы, не спасает. На поясе ещё несколько ярких бутыльков. Выпивает залпом два подряд. Горло медленно, но верно перестаёт жечь от обезвоживания. А после вливалось зелье на пополнение потенциала заклятья, но от этого голова начинает болеть лишь сильнее. Словно кто-то пустил помехи по внутреннему радару, единственному и так ранее сбивавшемуся ориентиру в этом богом проклятом месте. — Я лишь хотела обойти Микайло, показать, что я не слабачка, что могу быть полезной, а в итоге… — отчаяние подступало волнами в таком положении. — А в итоге оказалась здесь! Где же ты, Микайло, когда так нужен! Я честно больше никогда не буду ослушиваться тебя… По щекам бегут слёзы. Хотелось просто сжаться в комок и плакать, прося кого-нибудь помочь и спасти. Но тут никто не придет, не поможет, не исправит роковой ошибки. Одна в этом богом забытом месте. Шмыгает носом, нервно оглядываясь по сторонам. Никого и ничего. И это ещё страшнее, чем погоня. Страшнее, чем ощущение того, что что-то сзади. Теперь ощущение, что это повсюду. Окружает со всех сторон. Если бы слышала хотя бы шаги, можно было понять куда именно бежать. Но лишь молчание в ответ. Что-то точно произойдёт. Затишье бывает лишь перед бурей. Медленно спускается вниз по кочке. Надо двигаться… — Попалась! С брызгами и чавканьем из болота вылезла рука, хватая за щиколотку охотницу. Крик отчаяния и всплески, много криков, переходящие в истерические визги, а существо не отступает. Тянет и тянет к себе. Ближе, глубже. Точка невозврата была уже на входе. Это конец. Ледяные руки держали за ноги и не отпускали. Было слышно как под хваткой трещало всё от напряжения, даже кости. Ещё секунда и переломятся все, превратясь в битый хрусталь. Бесполезный, но красивый, если вывалить его на обозрение всем. Точно не убежать. Глубже в трясину, которая засасывает и лишает последних надежд. Хватка мертвеца. Не отпустит, не даст сбежать своему будущему обеду. Это право. Закон, который не нарушается. — Ты так долго бегала… — Но мы поймали тебя! — Глупая слабая девушка. — Не пахнет даже магией. — Лишь совсем чуть-чуть. — Слабо и пресно. — Но у нас давно никого не было. Из трясины начали одна за одной вылезать девушки. Да вот только найдётся ли у кого сила их так назвать. Одно слово, которое им уже не подходит. Духи, монстры, ожившие трупы. Как угодно их называет испуганный народ. Духи болот. Вечно голодные, жаждающие поглотить что-либо, хотя бы что-нибудь. Платье уже увязло в болотной трясине, так глубоко затащили. Природа замолкла. Это её похоронный гимн бедняжке, которая ещё пытается вырваться, как-то отпихнуть духов, что жутко улыбаются сквозь грязные слипшиеся волосы, почерневшие и спутавшиеся со временем в этом месте. Губы синие, словно от холода. Острые зубы пугают слишком живо, чтобы смириться со судьбой. — Нет! Остановитесь! Умоляю, я сделаю всё! Отпустите меня! — попытки, увы, тщетные вымолить свою жизнь. А духи лишь ближе наступают, притягиваясь на острый страх и отчаяние. Впитывают их, насыщаясь до прямого поглощения. Они потянут, высосут все соки, чтобы сгрызть потом плоть, успокоив на время свой вечный голод. Магии очень мало, даже сил не восполнить, потраченных на поимку шустрой девицы. Бледные, чуть отливающие голубым руки тянутся к лицу, к рукам, шее. Касаются, оставляя грязные разводы, царапают ногтями до кровоточащих ран. Держат, не дают вырваться из своих силков, доводят до полного эмоционального кипения. Выпить до дна, до последней капли, последней крупицы все эмоции, оставить пустоту, апатию. Изодранные платья не шуршат от любого движения, лишь влажно волочатся по топи. Некогда красивые лица искорёженный, изуродованы. Они хотели бы быть вновь такими, как раньше, как лесные сестры. Но у них отняли эти шансы. И им остается пугать всех своим видом и служить. Мерный звук шагов по болоту. Все духи обернулись отступая чуть в сторону от пойманной девушки, но ещё удерживая, не давай броситься бежать. По топи, как по твердой земле, шёл юноша. Сапоги не вязли в трясине, уверенный шаг. Длинные, темнее мрака волосы шли до самых пят и волочились следом. Или всё же нет? Молчание нависло нагнетающее. Духи не переговаривались, не издевались, не смеялись. Молча смотрели на юношу, не отрывали взглядов, выказывая всевозможную покорность. Склоняли головы, но не смели отвести сверкающих холодным бирюзовым глаз. А теплом глаза идущего не отличались также. Фиолетовые, смотрящие с чувством превосходства и презрения на девушку, что не могла и слова вымолвить. — Ведьма… — шёпот срывается с губ. — Верно, — смотрит в глаза, пока в голосе скользит сталь. — И что же ты забыла здесь? Медленно подходит ближе. Остроконечная шляпа с множеством мелких цветов отодвинута чуть назад, отрывая вид на бледную кожу, но без мертвецкой голубизны. Взгляд того, кто главенствует над всем. Взгляд хозяина болота. Та самая ведьма, которая контролирует и защищает эти земли, пугает здешний народ. Длинные волосы зашевелились, уходя вглубь болота, проникая в трясину. Секундное промедление и охотница уже в кандалах из этой болотной жидкости. Духи отходят дальше, обступая кругом своего господина и жертву. Вынуждены отложить свой голод, раз таков негласный приказ. — Ах, да, на меня же объявили охоту, — искусственно выглядит эта попытка вспомнить. Взгляд становится злым в одно мгновение, раздражение скользит в каждом действии. — Но я не верю, что за тобой послали. Ты слабая, ещё ученица. Не верю, что меня настолько недооценивают. Ты же, считай, не лучше какого-нибудь дикого животного, магии в тебе почти не чувствую. А ничего другого у тебя почти нет. — Я-я… С-сама… вместо… — заикается на каждом слове. — Пришла вместо кого-то? Глупая девчонка. Впрочем, мне откровенно наплевать. Лишь больше эмоций будет от того, кто будет тебя искать. Ты не стоила потраченных сил, но тот, кто должен был приехать — вполне, — на бледных губах расцветает ухмылка, пока духи начинают медленно смыкать круг. — Прощай, слабая ученица. Ты позволишь им немного утолить голод. Болотные цепи пали с рук, а десятки духов бросились к девушке под оглушительный крик, пронесшийся по округе. Тонкое платье летит бесполезными грязными тряпками. Кровь. Много крови. Она струится от ран по телу, впитывается в ткань и утекает в болото. Когти разрывают мягкую нежную плоть. Небрежные куски мяса, висящие на одной тонкой коже, и жадные укусы. Кровь марает почти выбеленную кожу, пока глаза наливаются темнотой. Их голод невозможно обуздать в полной мере, но пока у них есть шанс, они продолжат так питаться, чтобы облегчить его на время. Крики и рыдания продолжаются, пока зубы не смыкаются на сонной артерии. Фонтан свежей крови заливает всё, метя проклятую землю. Выпить до дна, довести, чтобы теперь сжирать живьём, наблюдая за страданиями и страхом в чистых глазах. И шепот. Шепчут о том, как подставила своего учителя, о том, как облажалась. Уничтожить, сломать, довести до пика и сбросить вниз, в свои жаждущие пасти. Умирает мучительно под треск своих костей. Рвут кожу, рвут мышцы, добираясь до тёплых внутренних органов. Они не брезгуют, нет такой возможности. Лишь бы чем-то наполнить себя. И магии мало, крупицы, её не хватает в полной мере, чтобы даже половина сумела её коснуться. Так что все вгрызаются в мясо, свежее, горячее. Сухожилия разрываются вместе с волокнами мышц, оседая в желудках. Внутренние органы ещё из последних сил работают, остатки крови ещё греют содержимое груди и живота. Выедают всё. Каннибалы едят не всё, а у них нет выбора. Лезут между ребёр за сердцем, в брюхо за печенью, почками, выедают даже желудок, лёгкие, плевать, что лишь тонкая, в большинстве своём, пленка. Кровь стекает по лицам и рукам. Им не в первый раз их марать. Всё могло быть иначе, но люди не любят места эти, так что теперь лишь так. Жестоко, кроваво. Разрывать всё, ломать кости и вырывать их из тела, дополняя коллекцию болота. Новые останки, обглоданные так сильно, как только могу духи. Не оставить ничего, что можно съесть. А Найтмер смотрит на эту трапезу безучастно. Ему всё равно. Он привык к этой жестокой картине. Такой способ питания, раз нет тех, кто посещал бы эти места и кормил эмоциями. Ничего другого не осталось им, лишь перейти на такую еду. Небольшой флакон с кроваво-красной жидкостью был неожиданно выужен из сумки на поясе. Духи не обращают внимания, продолжая обгладывать кости, мешая кровь с трясиной. Но лишь до того момента, пока острые ногти не поддевают пробку. Все девы резко обернулись на умопомрачительный запах, медленно подползая ближе, бросая то, что осталось. Они вернутся позже и потом доедят милое лицо с большими глазами и мягкие ноги. Пахло сильным магическим потенциалом, концентрированная сила, которой бы хватило на жизнь без голода на месяц или два. Сила, которой бы хватило на то, чтобы повысить свой уровень, поднять себя в иерархии. Кровь Найтмера. Кровь ведьмы. Один из немногих, кто дожил до этих времён и не оставил своё ремесло. Вкус и запах его крови духи не смогут забыть вовек. Напоминает яд, но итог того стоит. Для них это самая высшая награда. — Благодарю за службу. Надеюсь, — содержимое флакона выливают в трясину под крики духов, сразу ринувшихся на кровь, — что мы продолжим в том же духе. Вы заслужили небольшое вознаграждение. Ещё клинком по ладони, давая новую порцию, к которой сразу тянутся, как за высшим даром. Чистая магическая энергия всегда сильно ценилась, тем более ведьмина, которая может накапливаться и в общем повышать и силу, и ранг. Духи вьются вокруг своего хозяина, не замечая маленького мальчика, который смотрел за всем этим, прижимая к себе книгу по травам. — Отец, а почему мы должны это делать? — Это похвала. Они питаются ведьминой кровью, это делает их сильнее, да и вкус у неё лучше, чем у обычной человеческой. Придёт время, когда ты тоже будешь этим заниматься. Учи и запоминай. Мне нужен хороший наследник. — Да, отец, — покорность в голосе, но в голове бьется мысль, что не так оно должно выглядеть, не должно мешаться с криками, но нельзя сказать слова против. Он ведь хороший ребенок, верно? Потому лишь смотрит за тем, как духи поглощают кровь до последней капли, а потом заканчивают свою трапезу девушкой, исчезая в болотной трясине. Вечно голодные, они пугают даже его. Ему страшно даже подглядывать за тем, что делает отец и духи с теми, кто им мешает. Слышит лишь крики и хруст. Его это устраивает, большего он видеть или слышать не хочет. Лишь смотрит в направлении, где начинается город. Возможно, у других всё иначе, чем у него. Вот бы когда-нибудь узнать…***
— Простите, святой отец, к Вам не приезжала моя нерадивая невестка? Она пока ещё отмечена, как моя ученица.