Последний упущенный шанс

— Феликс… — тихо сказав это, дотронулся до плеча червового Зонтик, оглядывая комнату, где кроме них уже не было бодрствующих людей. Все остальные спали после празднования четвёртой годовщины выхода из карточного мира — уставшие, пьяные или всё сразу, кто как. В конце концов, для некоторых этот день был настоящим праздником, а праздновать что-то практически всегда утомительно. — Да? — с улыбкой четвёртый оглянулся на него. Зонтик присел на мягкий ковёр, максимально аккуратно отодвинув в сторону пиджак Ромео, и беззвучно похлопал ладонью по месту рядом с собой, предлагая Феликсу сесть. Тот сразу же сделал это. На лице трефового валета было заметно некоторое беспокойство, которое отчасти передалось и червовому. Тот поднял глаза на Зонтика, ожидая его слов. — Знаешь, я всё ещё вижу между Куромаку и Пиком некоторую… неприязнь? Сегодня они опять не разговаривали друг с другом. Нет, они уж точно не ругаются часто, и даже не проявляют свою взаимную нелюбовь, разумеется. Но Куромаку и Пик — они… ну, даже не смотрят друг на друга обычно, а когда смотрят, сразу как будто напрягаются, перекидываясь холодными и острыми взглядами, мне самому не по себе становится. Ну, и грустно от того, что они не ладят… Они быстро отводят глаза, так что подобное можно не заметить, да. Я знаю, что это, скорее всего, не моё дело, да и не у них одних не лучшие отношения, но… Мне очень хотелось бы, чтобы они хорошо относились друг к другу. Наверное, ты меня понимаешь… Феликс ненадолго опешил, поражённый проницательностью товарища и тем, что сам он раньше не замечал подобное. Однако уже через несколько мгновений ответил: — Конечно, понимаю. Мы должны их помирить! — Разве мы можем сделать это сами? — в недоумении вздёрнул брови шестой. — Разумеется. Я давно позаботился о том, чтобы наша лоджия была очень уютной, там есть небольшой диванчик и кресло. Мы можем закрыть Куромаку и Пика там ненадолго, они проснутся, мило поболтают в такой обстановке и помирятся. Там просто невозможно не помириться, а так как в любом человеке есть что-то хорошее, они обязательно помирятся! — Ты правда думаешь, что это хороший план? — Разве нет? Зонтик на секунду задумался. Он отвёл взгляд в сторону и убрал со лба прядь бирюзовых волос. — Ну, наверное, действительно хороший… — трефовый не хотел как-либо осуждать Феликса или переубеждать его, так что вздохнул и, кивнув, снова посмотрел на четвёртого и слабо улыбнулся. — О, значит, ты поможешь мне? — Да, чем я могу помочь?.. — Они оба достаточно тяжёлые, я один могу не дотащить. — А, хорошо. Ну, тем более, нужно всё-таки постараться быть аккуратными, а то они проснутся, и тогда у нас с тобой точно будут проблемы. — Ага, ну, и это тоже. Вдвоём Феликс и Зонтик по очереди перенесли спящих Куромаку и Пика на лоджию и осторожно уложили одного на диванчик, а другого на кресло. Зонтик на секунду задержался, взглянув на лицо короля своей масти, имевшее, как ни странно, обыкновенное спокойно-осуждающее выражение даже во сне. Тут же шестой отвёл взгляд и вновь тихо вздохнул, осознавая вероятную провальность этой идеи, но понимая, что иначе ему сейчас придётся спорить с Феликсом, а занятие это уж точно не из плодотворных и спокойных. — Постой, нам нужно сделать ещё одну вещь. У тебя ведь тут есть какие-нибудь листочек и ручка? Я думаю, мы должны написать им записку с объяснением ситуации, — оглянулся на друга валет треф. — Конечно, сейчас так и сделаем! — червовый тут же ринулся в комнату, и быстро вернулся с тетрадью и ручкой. Он открыл тетрадь, загнув под низ обложку, и положил её на пол, тут же лёгши рядом. Феликс взял ручку, по привычке немного повертел её в пальцах и начал писать. За этим внимательно наблюдал Зонтик. — Пожалуйста, пиши повежливее, чтобы они не были особо злы на нас из-за этого. — Хорошо. Так, а можно всё-таки назвать их «ребятами»? — Ну, наверное, можно. Четвёртый писал достаточно быстро. Его почерк был округлым, и это компенсировало его кривоватость, если та даже и присутствовала. Скоро он вывел на листке бумаги последнюю букву и зачитал вслух текст записки: — «Дорогие ребята! Мы, Феликс и Зонтик, очень хотим, чтобы вы жили дружно! Поэтому мы решили дать вам побыть вдвоём здесь, на этой уютной лоджии, чтобы вы спокойно поговорили и помирились! Надеюсь, вы выйдете отсюда в хороших отношениях!» — Тут что, в конце смайлик?.. — Агась, именно он. Тут ведь нет никакого повода для обиды? — Вроде бы нет... В голосе шестого чувствовалось некоторое сомнение, однако перечить он всё ещё не стал. Феликс, в свою же очередь, просто не замечал таких полутонов. Довольный сделанным, он наконец аккуратно положил листок на подоконник, и оба ушли с лоджии, закрыв дверь на ключ.

***

Куромаку проснулся первым. Из изменений в созданной более чем наполовину им самим обстановке он заметил сначала присутствие на диванчике напротив ещё спавшего короля другой чёрной масти, а затем и листок, лежавший на подоконнике. Второй встал с кресла и взял его в руки. Достал и надел пенсне, которое вечером, как и всегда, положил в карман пиджака, прочёл записку, тихо фыркнув наивности валетов. Совершенно бессмысленно. Как будто может пребывание в одном закрытом помещении в течение максимум нескольких часов просто так переубедить его, столько лет уже недолюбливавшего обоих пиковых. Что ж, спасибо этим недоумкам, что не заперли с двумя сразу. Куромаку положил листок назад на подоконник и подошёл к столу за креслом, занимавшему четверть, а то и треть пространства лоджии. Где-то здесь должны были быть ещё нерешённые кроссворды со сканвордами и красный карандаш. Стоило бы разобрать здесь всю эту кучу бумаг и разложить аккуратно по стопкам, чтобы потом проще было ориентироваться. Этим и занялся второй. Когда он только привёл в порядок бумаги на столе и отложил в сторону то, что выбросит позже, его боковое зрение уловило некое движение слева. Треф, едва заметно вздрогнув, тут же обернулся, а его лицо приобрело ещё более холодное выражение. — Проснулся, — стараясь звучать ещё равнодушнее, констатировал и без того очевидный факт Куромаку. — Именно, — в некоем замешательстве ответил восьмой, садясь на диванчике и оглядывая помещение. — Записка на подоконнике. Пик поднялся на ноги, взял записку и бегло прочёл её. Тихой медленной болью начинала болеть голова. Рукой он взялся за подоконник, опершись о него. — …Чёрт. — Если ты сейчас подумал о двери, то нет, это точно не наш вариант. Я не позволю тебе делать что бы то ни было с замком или дверью, сам их покупал и ставил. С окнами в комнату то же самое, конечно. Из неё нас не видно, всё зашторено снаружи, как видишь. Сейчас можем только сидеть тут и ждать, когда эти наивные идиоты нас выпустят. Душно. Хотелось подойти к двери и хотя бы подёргать ручку, в надежде, что дверь всё же забыли запереть, или же есть какой-то способ открыть её изнутри. Кажется, замочная скважина всё же есть. Взломать, разумеется, нельзя. — Ключа при себе точно нет? — Как будто кто-то в здравом уме будет просто так носить в кармане ключ от лоджии. Разумеется, нет. Просто ручку повернуть я тоже пробовал, не идиот всё же. Мы заперты. — Можно хотя бы окно открыть? Чертовски душно. — Можно, — ответил Куромаку, взяв наконец в левую руку журнал сканвордов, а в правую — карандаш и опустившись в кресло. Пиковый повернул ручку окна на девяносто градусов вправо и потянул на себя. Снаружи повеяло свежестью и прохладой. Это притупило чувство духоты и головную боль, хотя и не избавило от них. В сознании пронеслась глупейшая идея, сразу же поверженная мыслью о том, что квартира эта и год назад, и вчера была расположена на пятом этаже, и навряд ли сегодня могла изменить своё положение. Потому сейчас оставалось только вдыхать свежий воздух снаружи и пытаться сохранять спокойствие. Впрочем, и это мало чем помогало. Восьмой отстранился от распахнутого окна и опустился назад на диванчик. Собрат его по несчастью и по старшинству карты сидел сейчас напротив, удобно расположившись в кресле и с отрешённым видом решая сканворды в журнале. Видимо, для него спокойное ожидание не представлялось таким сложным делом. Чувствовалась явная потребность занять мысли чем-то помимо желания выбраться из этой ситуации. Пришло в голову начало «Песни о Буревестнике», которую он знал наизусть, хотя это и звучало удивительно в отношении белого стиха не самых малых размеров. Как ни странно, пиковый уже считал её чуть ли не собственным гимном. Задумавшись, он даже и не заметил, как произнёс эти строки вслух: — Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем… — …гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный, — неожиданно раздалось в ответ. Второй медленно и слегка удивлённо перевёл взгляд со страниц журнала на сидевшего напротив Пика, явно более удивлённого происходящим. В сознании Куромаку всплыло дежурное и неживое «Горький — певец революции семнадцатого года», благодаря которому он и знал наизусть «Песню о Буревестнике». — То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, — ошеломлённо продолжили оба, — он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. На секунду они затихли, смотря друг на друга с тишайшим восторгом в глазах, но тут же возобновили чтение белого стиха: — В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике. Чайки стонут перед бурей, — стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей. И гагары тоже стонут, — им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем! Всё мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому. Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе на утёсы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады. Буревестник с криком реет, чёрной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает. Вот он носится, как демон — гордый, чёрный демон бури, — и смеётся, и рыдает… Он над тучами смеётся, он от радости рыдает! В гневе грома — чуткий демон, — он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, — нет, не скроют! Ветер воет… Гром грохочет… Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний. — Буря! Скоро грянет буря! Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы: — Пусть сильнее грянет буря!.. Они вновь замолчали. Будто что-то родное виделось им теперь друг в друге. Будто сломилась вечно стоявшая меж ними преграда. Будто встретились их сознания открыто, вне призм предрассудков и даже принципов. И оба боялись говорить в тот момент, хотя и надеялись, что не разочаруются друг в друге снова. Вдруг в комнате, в которую вела дверь из лоджии, тихо, но отвратительно и протяжно заскрипел пол. Послышалось несколько шагов, приближающихся к лоджии. Пик и Куромаку одновременно перевели взгляды друг с друга на дверь, окна в комнату и шторы за ними. Шторы, в свою очередь, колыхнулись, а затем и вовсе отъехали по карнизу, мало сопротивляясь отодвинувшей их руке. Рука же эта принадлежала, как ни странно, Вару, которого и было теперь видно обоим запертым через окна в комнату и прозрачную часть двери. — Так эти придурки реально заперли тебя с ним?.. — окинул взглядом лоджию пятый. Голос его звучал несколько приглушённо из-за двери. — Я, конечно, всегда знал, что во всём виновата Украина, но не настолько ж во всём. И как этим наивным идиотам вообще в их бошки тупые пришло закрыть нормального человека с неуравновешенной коммунистической мразью? Надо будет ещё у них поинтересоваться, ага. Кстати, Курва тебя случаем покусать не успел? Крови вроде не видно, но мало ли чё… Восьмой, слушая это, всё яснее осознавал, в какой двойственной ситуации находится. С одной стороны, он, кажется, едва наладил сейчас отношения с трефовым королём, которого с самого начала хотел видеть на своей стороне. С другой — Вару был его хоть сколько-то постоянным и как минимум не особо мешавшим союзником всё это время, а на данный момент они вообще жили в одной квартире. Впрочем же… — Ты чертовски неуместен. Тебе стоит лучше отзываться о своих собратьях. В частности, к человеку, в доме которого находишься на данный момент, ты должен проявлять хотя бы минимальное уважение, — достаточно громко, чтобы было хорошо слышно снаружи, ответил Пик. — С какой вообще стати я что-то должен Курве, и с какой вообще стати тебе не плевать? Он, значит, таки тебя покусал? Или чё, вы успели невероятно душевно сблизиться за несколько часов в недокомнате меньше десяти квадратных метров? — Не твоего ума дела. Если не собираешься что-либо делать со своим поведением, можешь уйти, здесь тебя никто и не держит. — Отлично. Походу мне теперь нет никакой нужды чё-то делать, чтобы эти идиоты вас выпустили. Тебе же намного приятнее будет просидеть ещё несколько часов взаперти в офигенной компании этой грёбаной мрази, чем выйти отсюда. Что ж, не буду мешать, чё, — с сарказмом ответил Вару, отстраняясь. Валет резким движением задёрнул штору, после чего из комнаты послышались быстрые шаги, удалявшиеся от дверей, а далее и совсем затихшие. Пик так и продолжил смотреть на пространство за дверью лоджии, где только что находился пятый. Пожалуй, это всё же того не стоило. — Как опрометчиво с твоей стороны, — заметил трефовый, до того момента только молчаливо, хоть и с неким презрением, наблюдавший за разговором. Восьмой промолчал ему в ответ. Говорить тут было действительно нечего. — Неужели не было ясно, что произойдёт? Да, твой валет действительно полнейший идиот, но, в конце концов, это стоило сказать позже, уже не здесь. Что ж, ты и раньше не умел использовать какие бы то ни было связи с другими клонами. — Людьми, — только поправил его Пик. — Ты знаешь, что мы не люди. Как минимум, не в полной мере. — Мы морально и физически идентичны остальным восьми миллиардам людей, так что имеем право называть себя ими. — Но у нас совершенно другое происхождение. — Плевать на происхождение. Мы люди. Второй промолчал, видимо, осознавая бессмысленность продолжения спора на эту тему. — Ты знаешь Горького только из-за его биографии, — уверенно, хоть и тихо сказал пиковый король после полуминуты молчания. — И что с того? — громче ответил ему второй. — Ничего. Я только думал сейчас, что мы можем быть хоть в чём-то согласны. Последний раз я так считал, когда нам было пятнадцать. — Пятнадцать? — Да, пятнадцать. Впрочем, и в четырнадцать тоже, хотя четырнадцатилетними мы были не так долго. Звучит смешно, но я всерьёз полагал, что ты мог бы быть моим основным потенциальным союзником. Полагал до тех пор, пока ты не назвал меня «наиболее близким к абсолютному злу». Только потом я постепенно отвык от таких мыслей. — У тебя плохо получается давить на жалость, — в пару секунд до того смерив собеседника осуждающим взглядом, кратко ответил ему треф. Восьмой промолчал. Зря. Зря были сказаны им эти слова. Они ничего не изменили, по крайней мере, в лучшую сторону точно. Всё так же душно, открытое окно тоже ничего не меняет. Голова болит. У Петра I тоже болела. Говорят, он и умер от этого. Так же внезапно, как и в прошлый раз, заскрипел пол в комнате. Шагов было больше, и сами они были несколько быстрее. С ними раздались и голоса: — …не, ну за другого я не ручаюсь, но один тут походу вообще успел с ума сойти за это время, людей-то уж не мучайте. Вы вообще в своём уме были, когда это придумывали? А, ну да, такового у вас нет. Ладно, чё, откройте их там уже, пока никто никого не убил. — Эй, да кто вообще мог подумать, что они не… — Нет, ну я, конечно, понимаю, что ты в принципе думать не можешь, но открыть дверь-то уже можно было, не? Я не удивлюсь, если там сейчас реально будет труп. Или, чего уж тут, даже два. — Да, пожалуйста, Феликс, открой им… Послышался правильный скрежет поворачиваемого в замке ключа. Открылась дверь. Второй поднялся с кресла и закрыл окно, чтобы не создавать сквозняка. Впрочем, воздух из окна и не казался сейчас таким свежим, как воздух из-за закрытой до этого момента двери. Пик, выдохнув, тоже встал и, дождавшись, когда отойдут остальные, вышел в комнату. Куромаку ушёл к себе, за трефом по его же желанию направился и Феликс, видимо, обречённый теперь на выговор. Ромео уже около часа не было здесь. Зонтик также успел тихо и быстро собраться и выйти из квартиры, где некогда жили все они ввосьмером. Из гостей здесь оставались только пиковые, но, впрочем, и они скоро собрались и вышли. — Ну чё, убедился в том, что Курва фиговый человек и вообще мразь полнейшая? — спросил пятый, как только они начали спускаться по лестнице. — Пожалуй, скорее да. — Ну, а я говорил. Вару поправил капюшон куртки, обыкновенным образом вывернувшийся, и запихнул назад в карман этой же куртки перчатку, собиравшуюся из него выпасть. Так же молча они вдвоём спустились и вышли из подъезда. — Спасибо, — сказал Пик только после того, как железная дверь подъезда за их спинами наконец захлопнулась. — За то, что сказал этим идиотам вас выпустить? Не, ну я просто понял, что у тебя уже беды с башкой походу начались какие-то, если ты Курву выгораживаешь, вот и подумал, что душевнобольным всё-таки надо помогать. И помог, чё. — Как ни странно, отчасти ты даже прав, — устало улыбнувшись словам Вару, ответил восьмой. На дорогу падали жёлтые берёзовые листья, а пиковые всё удалялись от подъезда. Проходила вялая ростовская осень.