Осенний берег лунной полночи

А в осени этой лишь то, что за гранью, Лишь берег безвременья вечной реки. Мы жизнь, не подумав, сыграли случайно, А может - иначе сыграть не могли. К ладони ладонь, и кровь станет рекою, А Лотоса Пристань тропой в небеса. Не клятва связала нас - что-то иное, И раненых рук не разнять никогда.

Шли годы. И много раз неизменный круг возвращался снова к осени. Когда поднималась дымка чистейшего воздуха в её пронзительных днях, листья укрывали берега великой реки, а она катила свои воды, как делала это всегда. Что бы ни происходило вокруг, река никогда не менялась, лишь чередуя наряд из ярких лотосов с цветами янтаря и старого золота. Далеко и спокойно несла свои воды Янцзы, уходя далеко, к морю, бесконечно и… в самые Небеса. Всё, что успел сделать Вэй Усянь, когда к нему ввалился невменяемый брат, это крепко перехватить того за запястья, сжав их до синяков, почти приказом призывая успокоиться, пока дело не закончилось искажением ци. Цзян Ваньинь, несмотря на сдавшие нервы, каким-то образом сумел подчиниться хотя бы отчасти. Много лет назад они случайно встретились на ночной дороге. Тогда разговор вышел сложным. Тяжело подбирать слова, когда не можешь. Посмотреть в глаза тому, от чьей щедрости, за которую не расплатиться, впору волком завыть, а в груди жжётся огонь, ставший своим, но и о прежнем помнящий. Сделать шаг за границу собственной неискупленной вины, себя простить, сколько бы ни прощали другие. Час, день, неделю назад могли уйти каждый своим путём, и ничего, кроме свободы. Но шанс был упущен. С тех пор и стал Вэй Усянь бывать в Пристани Лотоса. Нечасто, не всеми желанным гостем, но так или иначе. Много воды утекло с тех пор. Не одна осень миновала. Разное бывало, хорошо и дурно, между собой легче, с другими тяжко. В какой-то момент глава ордена Цзян женился, обзавёлся, наконец, наследниками. «Тёмного» родственника к ним допускал изредка, с оглядкой. Боялся не брата – огласки. …уже опускались сумерки, когда Цзян Ваньинь, наконец сказал, что его супруга и мать его детей кровная Вэнь. Дочь главы клана Оуян оказалась приёмной, а Цзян Ваньинь об этом узнал только сегодня. Старший ребёнок вытащил утром откуда-то старое, пожелтевшее от времени письмо. Цзян Ваньинь подумал, что из его архивов. Отобрал. Пробежал глазами. Рукой покойного главы строки, обращённые к дочери: «Только не открывай ему правду». Вошла жена… Должно быть, взгляд супруга был страшен, она даже не попыталась изобразить невинность, только побелела и зажгла в ладонях пламя, подтверждая кровную силу: «Да, я Вэнь. Можешь выгнать меня из ордена». - Куда я её выгоню. Я привык. Она мать моих детей. Я… люблю её, - голос Цзян Ваньиня звучал бесцветно. Вэй Усянь подумал, что впервые, пожалуй, слышит от него простое признание о любви простыми же словами. - Зато кровь хорошая, сильная, - попытался утешить Вэй Усянь. Цзян Ваньинь вздохнул. Огонь и молния в крови… разбегайся, всё живое. А так да, хорошая. - Завтра поведу со своими заново знакомить. Так, чтобы по-семейному. Пущу тебя к ним теперь. Хорошо, что ты был в Пристани. …Рвано, о разном, говорил он ещё долго. Слова, опоздавшие на годы, Вэй Усянь слушал, не перебивая. А когда наконец наступила пауза, потянул за рукав: - Давай к реке подойдём. Луна уже взошла над чёрной водой, осыпав волны призрачными бликами. Сбросить бы в неё груз боли, долгов, прошедших лет, всего того, что всегда напоминало о себе, стоило им остаться вдвоём. Неожиданно подкрался ночной холод: коварный, изворотливый, проник под одежду, вызывая невольную дрожь. Верили предки и верят порой современники, что земли, куда уходят оставившие мир, лежат за Великой рекой. Они остановились не у самого берега, а где-то у склона, где ещё росли деревья. - Знаешь, я не поминаю родителей в храме предков. То есть, формально – да, но то, что от сердца – я вино в реку лью, - вдруг признался Цзян Ваньинь. Вэй Усянь украдкой бросил осторожный взгляд. Стоящего рядом не то трясло, не то шатало. Вэй Усянь осторожно протянул руку, чтобы поддержать. - Они Цзян, они слились с Великой рекой. Я тоже однажды войду в неё. И мои дети. И… я хочу забрать тебя в нашу реку, Вэй Усянь, - он обернулся к брату. – Я больше не хочу отпускать тебя. Удивление и непонимание во взгляде Вэй Усяня скрыл только ночной сумрак. Он поискал подходящие для ответа слова, как всегда не нашёл. Мысли в голове роились какие-то вроде и уместные, а вроде и глупые… Цзяны жили на реке испокон веков. А Вэи? Они – кто? …Порой Вэй Усянь видел сны о смерти. Чаще всего, собственно, смерти в них не было. Была сгустившаяся темнота, тянущиеся из неё костлявые руки, затем ощущение бездны. Он просыпался с криком. Но были и другие сны, не страшные, даже спокойные. В них смерть уже случилась, а в посмертии нельзя было остаться в дне вчерашнем. Нужно было сделать шаг вперёд, и тогда тело рассыпалось на тысячи песчинок, а сознание, душа наконец освобождались, сливаясь - с ветром. Вэй Усянь хотел сказать про ветер над рекой, но уже прозвучало «не отпущу». Перед мысленным взором плыли образы. Лица. Родители, сестра, Лань Ванцзи. "Над" - показалось слишком далеко. А "ветер в реке" вышел течением. - Значит, будешь течением, - Цзян Ваньинь был готов согласиться уже на что угодно. Лишь бы не терять. Он слишком чётко понял в эту ночь, что не будь Вэй Усяня рядом, главу ордена догнало бы безумие. Так может, хватит тянуть с очевидным. Они не живут друг без друга, хоть вместе и получается ад. - Я вам житья не дам, ты меня ещё проклянёшь, - пошутил Вэй Усянь вслух. - Зато не уснем со скуки, - в тон отозвался Цзян Ваньинь. - Ты думаешь, мы прожили бы иначе? – Вэй Усянь обернулся к брату, глядя в лицо. Полупрозрачные лунные лучи посеребрили тонкие пряди в его волосах, как когда-то давно раннюю седину старейшины Илина. - Нет, мы сделали бы то же самое, - устало подтвердил Цзян Ваньинь. Все, все ошибки они повторили бы точно так же. Чтобы сейчас, держась друг за друга, опоздав везде, где только могли, стоять на берегу чёрных вод. Словно в 8 лет они забыли сказать друг другу что-то очень важное. Или в 18, когда Вэй Усянь вернулся из небытия. А в 28 было некому, он был мёртв. А в 38 так вышло, что столкнулись с сильной и древней тварью, золотым полузмеем, что обитал в старой заброшенной резиденции Цзянов, которые оттуда в какой-то момент и перебрались в Пристань Лотоса. Тогда Цзян Ваньинь и Вэй Усянь вдвоём провалились во владения яо, тот поднялся из воды навстречу, переливаясь всеми оттенками золота. - Ц-цзяна я отпущ-щу, - шипел змей, поведав о том, что сотни лет назад дал обещание не трогать никого, принадлежащего к семье и ордену этой фамилии, в обмен на право существовать на их земле вместе со своим потомством. – Но всё прочее, ч-что попало ко мне – моё-ё… Тогда Цзян Ваньинь постановил, что выйдут от змея оба. Другой ценой, предложенной змеем за жизнь Вэй Усяня, было предоставление ему второй резиденции, собственно, Пристани. Глава Цзян разрезал руку и назвал Вэй Усяня кровным братом. Это сработало, яо отпустил двоих. Вот только клятва та, фактически вырванная насильно, не там, не тогда и не такая, какой ей стоило быть, значила слишком мало. А ведь когда-то хотели по-настоящему. Только отложили на потом. Навсегда… - Я больше тебя не отпущу. - Я всегда… - начал Вэй Усянь. - Не говори «всегда», - тихо перебил его Цзян Ваньинь. – Это слишком долгое слово для людей, длиннее только «никогда». - Я всегда был рядом, как будто кусок души отдал и не забрал назад, - упрямо продолжил Вэй Усянь. - Ты и отдал, - Цзян Ваньинь украдкой прижал ладонь над ребрами, где горело своё-чужое золотое ядро. – Больше, чем душу. Порой они плохо понимали друг друга по словам, а иногда больше правды было по наитию. Небольшой нож нашёлся у Вэй Усяня. Цзян Ваньинь успел подумать, что завтра поймёт, что совершил чудовищную ошибку, а ещё, что больше не хочет иначе. Пусть всё так. Пусть всё неправильно. Он устал ждать ответа от себя и от другого, что между ними происходит. Сжечь мосты – иногда выход. Сегодня слишком много концов оборвалось, посыпались скелеты из шкафов. Плюнуть, наконец, и жить дальше, не оглядываясь. Он пожалеет об этом завтра. И – никогда. Он протянул руку и чуть сдавленно зашипел, когда лезвие медленно рассекло кожу. А когда оно отнялось от ладони, почувствовал, что на глаза навернулись слёзы, не от слабой боли, конечно, от невысказанного. Вэй Усянь отдал нож и замешкался, запутавшись в собственных руках. Ритуал проводился на парных, но Вэй Усяню от волнения левая показалась правой… - Суйбянь, - едва заметно улыбнулся Цзян Ваньинь. Кожа поддавалась неохотно, Вэй Усянь не то зашипел, не то всхлипнул, качнувшись лбом к руке, как и брат за минуту до того. Цзян Ваньинь резал медленно, осознанно вникая, «что» делает. Ему вскрыли ладонь от пальцев к запястью, он вёл наоборот по неправильной правой руке. Но ритуалистом из двоих всё же был Вэй Усянь, а он не возражал. С кровоточащей руки закапало чёрным. Вэй Усянь неловко попытался протянуть ладонь. Нет, хватит. Теперь Цзян Ваньинь первый. - Ты отдал мне свою жизнь. Окажи мне честь, прими мою кровь, - Цзян поднял располосованную руку. Вообще-то здесь должна была быть долгая, красивая взаимная клятва, только она-то прозвучала ещё в логове змея, а сейчас вместо соединения рук - рану к губам. Когда-то старейшина Илина, почти заключивший договор с демоном, пьянел от запаха и вкуса крови не хуже, чем от вина. Сейчас всё, что он чувствовал, осторожно и бережно собирая кровь с ладони, было лишь пониманием, что тот, кому она принадлежит, дорог бесконечно. То, что берёг его всегда и ничего не изменилось - тоже. Просто наяву сбывалось то, о чём думал и представлял столько раз, с радостью ли, с надеждой или обречённостью, не веря во всё ещё возможность подобного. Следом за ним и Цзян Ваньинь уткнулся носом в жилку на запястье Вэй Усяня, приник губами к тёплой ладони, собирая отдающую железом жидкость в несколько касаний-поцелуев. Сглотнул, впрочем, один раз сразу. Оторвался и поднял мутный взгляд. Его повело. Но он не чувствовал ничего. Совсем. Ни добра, ни зла. Братание на крови… оно делалось всё же иначе, а вот такого ритуала Вэй Усянь не знал. Это что-то их собственное. И всё-таки он схватил руку теперь-совсем-брата и с силой сжал порезы, как и было положено в завершение. В каком-то порыве дёрнул к себе, вцепился свободной рукой в чужое плечо, зашептал, что хотел этого много-много лет. Кажется, они сделали всё правильно? Теперь уж точно не развяжутся… наконец братья навек. ...Вэй Усянь как-то так удачно соединил руки, что прильнув друг к другу накрепко, они точно срослись. И разорвать их не стало ни сил, ни возможности, ни желания. Даже нож обратно в небольшие кожаные ножны пришлось убирать совместными силами – одной рукой Вэй Усяня и одной Цзян Ваньиня. Так и пошли, держась за руки, по листьям, побуревшим и жёлтым. Цзян Ваньинь запрокинул голову к небу, синему и звёздному, где яркая и далёкая луна цеплялась за ветки дерева. - Смотри, какое небо. Как в детстве. - Оно не меняется. Как и Великая река, - эхом отозвался Вэй Усянь и потянул брата за собой по склону, чтобы наконец спуститься к реке. Из-под ног покатились крошечные камешки. …Цзян Ваньинь в кои-то веки не чувствовал груз лет на плечах. Не грызла привычная тяжесть от невозможности выдохнуть и вспомнить, как улыбаться небу, потому что его вечно ждут люди и какие-то неприятности вкупе с долгами ордену. Сколько Цзян Чэну было лет в те мгновения, 10, 30 или его законные далеко за 40? Он не знал и не хотел считать. Вэй Усянь смотрел на него исподтишка: слишком давно не было такой лёгкой и открытой улыбки на тонких губах главы ордена Цзян. Была ли вообще когда-нибудь?.. - Знаешь, а что до слов, что мы всё не можем нормально сказать… Вспомнилось… - Я ненавижу извинения, знаешь? – ломкое, треснувшее признание факта, на него смотрит старейшина Илина глазами брата. Взгляд больной и нападающий, режущий одновременно. - Это просто форма, - расписывается в бездушном бытовом практицизме глава Цзян. Они сидели на причале. - Иногда по-другому не сказать, слов нет. А эти слова хоть привычные. Они двое искали слова слишком много раз. Не находили. Находили не те. Подбирали ранящие. Находили верные, точные, но ранились об них еще больше. Возвращались к протокольным формулам, ругались за их бездушие. Искали снова. Потом устали. Перестали говорить «прости». Всё равно ведь ни один не простит. Между ними – не про прощение. А как назвать – чёрт знает. - Мы и не скажем, - отмахнулся теперешний Цзян Ваньинь, в кои-то веки с насмешкой, а не горечью в голосе по этому поводу. - Мы оба те ещё ораторы… нам просто лучше не словами. Вэй Усянь вёл его, как когда-то в горах, не давая споткнуться, говорил что-то о том, что всегда будет держать и не даст упасть, а у Цзян Ваньиня было севшее зрение, тоже как тогда, без ядра, и оставалось только доверять. Только тогда это было больно, а сейчас не страшно. Главное – не разнимать руки, там, где их соединяет кровь. - Я ошибся, что тогда ушёл. Думал, спасаю тебя и орден, а вышло только хуже. - Зря я тебя отпустил. Разрыв на Луанцзан. Выход, обернувшийся падением в бездну, точка невозврата. Если бы Цзян Ваньинь мог изменить одно-единственное решение в своей жизни, он изменил бы только тот день. - Я всю жизнь сбегал. Хотел этим помочь, - признался Вэй Усянь, и впервые в жизни рассказал, как сбежал из приютившего его дома искать родителей, когда те не вернулись. Поэтому дядя Цзян подобрал его на улице только через несколько лет. А ещё про собак, и про то, как до сих пор не изъять того неуправляемого внутри, от которого вид любой из них означает: «смерть пришла». - Больше не уйдёшь. Не отпущу, - не то пригрозил, не то пообещал Цзян Ваньинь в который раз. - Больше не хочу уходить, - Вэй Усянь сжал руку до боли, притягивая её к своей груди. Стук его сердца Цзян Ваньинь ощутил тыльной стороной руки и через кожу, и через одежду. …Между крепко сжатых пальцев, сплетенных в замок, капала кровь и не желала останавливаться. Связал, как связал – не развяжутся теперь и в посмертии. А дорога по берегу вела в непонятно откуда взявшиеся тут туманные холмы. - Где больно, так и будет болеть, не вытаскивается это из старых ран, - рассуждал Цзян Ваньинь. - Тогда я буду тебя отвлекать, чтоб не всегда болело, - весело мотнул высоким хвостом семнадцатилетний Вэй Усянь, таща его за руку вдоль огромной – когда такая успела разлиться? куда они зашли? - Великой реки. Трепаться и творить чушь, чтобы Цзян Ваньинь забывал. А тот знал, что умеет. Не гордится этим, если не сказать жёстче, грубее. Когда гулей ловили, когда друг друга утопить пытались, когда Вэй Усянь порол всякую ерунду и тащил приключаться, забывал глава великого ордена Юньмэн Цзян свой возраст, место, время и прошлое. Впрочем, последнее – почти. Зато потом всё возвращалось скопом и наваливалось на плечи, усугублённое чувством вины перед долгом, происхождением и статусом. Жить мгновением – не имел права. Только сейчас, на берегу очень тихой реки, всё было немного иначе. Немного, как в детстве. И вдруг мысленно данное себе разрешение, упавшее под ноги вместе с осенней листвой (на небесных часах пробило полночь, час крысы, самое двойственное время) – пусть Вэй Усянь делает то, что пообещал. Это не будет предательством, ни долга, ни памяти предков. Дышать стало легче. «Плюнь на это и выйди вообще из реки…»(с)? Да только как он выйдет из реки, если он Цзян. От себя не уйдёшь, Цзян «река» и есть. Только сейчас они брели по берегу другой. Считается ли, что здесь можно выйти из своей? На уровне груди Вэй Усяня от каждого шага подпрыгивала болтающаяся алая кисточка. За пояс была заткнута верная Чэнцин. Она с ними третья? Тоже ушла за Великую реку? …Да кто ж её пустит –демона, мо в виде флейты. Видимо, Цзян Ваньинь просто привык видеть брата с ней. А Вэй Усянь со смехом в этот самый момент рассказывал про свою мо что-то весёлое, точно про знакомую девчонку. Дурной и смешной. И понятный, вообще-то: она для него такая же живая. И тоже без ядра. Потеряла там, на Луанцзан, почему и нашли два несчастья друг друга, демон и человек. Старший брат тащил младшего куда-то, пока они не упёрлись в развалины монастыря посреди дороги. Судя по виду, им можно было дать не меньше сотни лет. Кто и кому построил его? Что они с Вэй Усянем уже давно не в Юньмэне, Цзян Ваньинь уже если не понял, то ощутил. Здесь не было ветра, звуков, никого, только они двое, уходящая в горизонт огромная река и забравшая их осенняя полночь. Их клятва была невозможна, невыполнима, невыносима в Пристани Лотоса и в Поднебесной. Слабость, социальный просчёт, которому нельзя дать ход, иначе какой он, к чертям, глава ордена. Место «посреди нигде» - самое подходящее для них обоих. Вот они и ушли в никуда. Только он не мог понять, в какой момент. А из развалин самое время было бы показаться гулям и устроить им веселую ночную охоту, раз уж оба такие «везучие» сегодня, но ничего такого не произошло. Вместо этого они нырнули под сень деревьев, где низкие ветви чуть не содрали «взрослую» заколку с волос Цзян Ваньиня, залезли на крышу чего-то, смеялись, что не нашли выхода. - Кажется, мы свернули влево, - озадаченно поскрёб затылок Вэй Усянь. - Это вполне в твоей манере, пойти налево, - поддразнил брата Цзян Ваньинь. – Только свернули мы вправо. Вэй Усянь решительно потащил его за руку в холмы, но вскоре снова остановился, ещё более озадаченный. - Мы столько уже прошли, где же эта река? - Она у нас за спиной, - фыркнул Цзян Ваньинь, с трудом сдерживая смех. - Что, правда, что ли? – кажется, Вэй Усянь реально искал реку в направлении гор. Уж где река, особенно «эта», Цзян Ваньинь всегда знал точно, спиной её чувствовал. Куда ведут мелкие тропы и как выйти из «посреди нигде, никогда и всегда», не знал, а вот где Великая река и направление к Пристани – да. Дойдут ли? А надо ли. *** На причале Пристани сидят двое юньмэнцев, прислонившись к лодочным опорам. Глава Цзян спит на плече брата. Жуткая в своей молчаливой откровенности картина доверия. Старейшина Илина, кажется, тоже спит: голова опущена, чёрные с проседью волосы занавесили лицо. В лунном свете незаметно, насколько бледные у обоих лица и руки – те, что не сцеплены меж собой. На правой одного уснуло потускневшее кольцо, второй по привычке перекинул кисть за флейту за поясом, как воин за гарду меча. Руки юньмэнцев сцеплены намертво, и на чёрных и тёмно-синих одеждах не видно, как всё шире расползается чёрное в свете ночи пятно. А в чёрной реке не видно, как плывёт из-под причала, где сидят глава и его непутёвый гость, пятно не-воды. Они не чувствуют ничего, руки сцеплены в последней и поздней клятве, братья идут по берегу Великой реки где-то там, куда не дотянется ни порыв ветра, ни крик козодоя с Луанцзан.. Никто не хотел такого исхода, просто они уснули на плече друг друга, а клятвенный порез не смыкается, пока руки соединены. Кровь течёт меж пальцами в реку, человечна, спокойна и красна. Возможно, их найдут на рассвете, почти мёртвых от кровопотери. Тогда снова трещать Цзыдяню, опережая злость хозяина, а Цзян Ваньиню браниться и защищать непутёвого брата от обвинения в покушении на главу Юньмэна. А когда-нибудь потом понять, что Вэй Усянь в эту ночь навсегда забрал его страх смерти. То, что не смогла забрать вся невесёлая жизнь. «Стремиться к невозможному», - да, брат? Теперь он точно знает, на каком осеннем берегу один дождётся другого, чтобы дальше пойти навсегда вместе. Конечно, у Вэй Усяня великая любовь с его Лань Ванцзи, а у потомка Цзянов тысячелетний обвес долга перед ликом предков, но – пойдём вдвоём, брат? Я прошу тебя. Да, мы понесём с собой сожаления о том, что не с другими, но мы не можем порознь. Мы проверяли столько раз… …А возможно, пришедшие утром адепты опоздают. «Кровь течёт меж пальцами в траву, Человечна, смертна и красна. Покидает сердце клеть свою, Чтобы им наелась их весна…» (с) Как будет объяснять супруга, новоявленная Вэнь (о чём уже знает и по какому поводу после того, как днём глава вышел из себя, цепенеет вся Пристань), это двойное самоубийство. Можно только опустить завесу жалости над теми, кому придётся.