Cinerario

У Иери Сёко усталый взгляд и пачка Winston в кармане. Пустая квартира — нет даже кошки, к чему, она чаще в Школе бывает, чем дома, — блестящие скальпели, на ночь — холодное молоко. Чат с Утахиме, в котором недели ни слова, только картинки: птицы, цветы, узоры-татуировки. Жвачка в столе — обязательно Black&Black, с энергетиком, чтобы всегда быть бодрой (кофе нельзя, запретили, да и не хочется — горько), зимой — с имбирём и лимоном, для настроения. У Иери Сёко каждый день облака окровавленной ваты, жгучие нити проклятой техники на кончиках пальцев. Звенящее «к чёрту» вместо «всё в порядке», дети и взрослые, раны и переломы, стопка отчётов и кружка Сатору на подоконнике, пять-шесть фотографий на стенке вместо календаря. У Иери Сёко, на самом деле, всё нормально. У неё семья разношёрстная, странная, где директор Яга вместо отца, а ученики — непутёвые младшие, и где-то куролесит непоседливый братец Сатору. Мэй-Мэй, как заботливая старшая, присылает открытки и нерабочие талисманы — обычные, человеческие, сувенирные, — а вечно занятая Утахиме отмечается короткими «вам новое сообщение». Раз в месяц, словно по расписанию, приходит Нанами, приносит булочки, виски и лимонад, и они долго вместе молчат. Забегает нервный Ино, обычно с расспросами, кто и где, живы, не знаете, Иери-семпай?.. Ино оставляет ветер, домашнее бенто и пару-тройку цветочных лепестков. Годжо залезает в окно под чирканье ручки, гордо вручает коробку конфет — горький шоколад и ликёр, Сёко, попробуй — и растягивается по диванчику ленивым котом. Заглядывают мелкие: тихий Инумаки Тоге изучает медицинские книги и таскает горячий чай, Панда и Маки шуршат атласами в сторонке, передавая стопки карт по первой просьбе; прячется от шумных сокомандников Мегуми, неизменно находящие его Кугисаки и Итадори заворожённо разглядывают инструменты, слушая краткую лекцию на тему «что есть что». Иери Сёко редко бывает одна. Кабинет Иери Сёко — ворота, обойти которые невозможно. К ней приходят после миссий и отчётов, лечиться и показывать — живы; к ней приходят поговорить и помолчать, вспомнить — живы. Иери — врач. Доктор. Та, с кем знакомы все шаманы Школы Токио. Почти сердце. Иери Сёко выбивает привычным движением сигарету из блока и щёлкает зажигалкой. У Иери Сёко взгляд усталый, потухший, как потерянные жизни. У Иери Сёко большая семья, да только не все живы. Стеклянные струны, сажа хлопьями и кашель от пепла — память. Те, кто сгорели, разбились, опали, те, кто с ней останется навсегда. Ю Хайбара, Гето Сугуру, три тысячи фотографий и имена без счёта. Иери не забывает, Иери и не смогла бы: железом раскалённым по сетчатке каждый из них отпечатался. Пеплом голоса осыпаются — береги тех, кто пока ещё горит, Иери, а нас помни, нас в себе сохрани, Иери. Иери хранит: копии медицинских карт, старые-старые фото, анкеты с опросом «Что любит твоя команда», щемящее светлое — взгляды и улыбки. Иери не больно, не страшно, не грустно. Иери знает: пока она жива, они ещё есть. Серой золой, призраками сонными, воспоминаниями — они живы, пока есть она, Сатору, директор Яга, Нанами… Пока помнят. В клубах тёмного дыма — фигуры и лица, и память горчит на языке привкусом табака, режет глаза едким, стягивает кашлем горло. Иери дышит на счёт, вдыхает-выдыхает, выпускает с дымом незримую пыль обратившихся в прах душ. Иери, вообще-то, не курит; у Иери вечная стадия «бросаю» и пепел остывших звёзд внутри, который нужно куда-то девать, и Иери берётся за сигареты — раз в полгода, год, пару месяцев, и чувствует себя драконом: невыпущенное пламя сожжёт её, память выкоптит сердце изнутри, и надо просто дышать, выбрасывать пепельные горы с заёмным смогом, не забывать, но отпускать. Иери Сёко смотрит на огонёк зажигалки и, может быть, на закат. На крыше прохладно — вечер, всё же. За спиной шаги, значит, время тушить сигарету. — Ие-ери, тебя все обыскались. Идём уже. Там Нанами принёс печенье и отказывается открывать, пока ты не придёшь. Детки готовы устраивать ритуальные пляски ради лакомства, а тебя всё нет и нет. — Пляски и без тебя? Шутишь, Сатору? Оно что, несладкое? — Именно! Солёное. С жареными водорослями и кунжутом. — Какая прелесть. Уже бегу. — Бе-е. Гадость же, как ты его ешь вообще? — Не оскорблять моё печенье! Ветер уносит остатки дыма. Скрадываются в шуме листвы слова. Иери Сёко возвращается к семье, повидав тех, кто мёртв. Раз-два-три — выдыхай разбитые звёзды, чьи души тлеют внутри.