Мы с тобою два берега, знаешь, у одной прекрасной реки

Тридцать первое декабря, Россия, Казань. Город давно был накрыт ночным небом. Звёзд не было видно, из-за очень сильной бури. Снежники-балерины кружились в воздухе и танцевали. Они словно радовались чудесному празднику. На улице толпилось много народу. Все они смеялись, распевали песни, распивали напитки, танцевали. Галдёж не стихал, и так будет до самого утра. Белый пушистый ковёр уже сиял от блёсток хлопушек, по воздуху плыл аромат пиротехники и чего-то сладкого. Какие-то мальчишки кинули петарду и отбежали. Она разорвалась с вполне ожидаемым хлопком, создав вокруг себя дым. Однако, никто не злился: каждый горожанин Казани увлечённо проводил время с друзьями, второй половинкой, коллегами или семьёй. Скоро, уже совсем скоро пробьёт двенадцатый час, открыв новую главу в истории человечества! Этот год выдался трудным, пожалуй, для каждого россиянина, однако, вместе с этим он принёс ещё и много чего хорошего! Она прошла мимо станции метро «Суконная слобода». Здесь уже было чуть меньше людей, однако, те, которые были стремительно шли в сторону Кремля. Конечно, всем хотелось провести этот праздник именно там. В ушах неприятно гудел ветер, а на ресницы и брови цеплялся снег. Иногда в лицо попадали острые снежинки, из-за чего становилось неприятно. Щёки стали румяными из-за холода, который словно заставлял не самых смелых и терпеливых людей остаться дома и праздновать Новый год там, вместе с родными. Под тяжёлыми, медленными шагами скрипел снег, а ноги проваливались в лёгкий сугроб. Боковым зрением можно было увидеть множество окошек, в которых горел свет: где-то даже переливались яркие цвета гирлянды. Смех детей, шум музыки доносился из окошек. И в каждом из них радостные семьи, которые встречали Новый Год, водили хороводы у ёлки, звали Снегурочку и ели конфеты. Весь этот праздник пролетал мимо Клавдии Васильевной. Старушка шла в сторону кладбища, иногда шмыгая носом от холода и вздыхая. Это расстояние от своего дома до пункта назначения она могла бы с лёгкостью пройти за каких-то десять минут, но старость давала о себе знать: бабушка плелась по улочкам столицы Татарстана в течении сорока минут, охая по дороге. Наконец, она дошла. Её глухо приветствовало место вечного упокоения. И все люди с фотографий на могильных камнях тоже смотрели на Клаву. Как все знакомо. Сюда она ходит каждый день. В свете фонарей можно было увидеть каменное надгробие. В середине бездушного мёртвого камня была маленькая, но такая живая и искренняя фотография — мужчина смотрел прямо и улыбался. Это лицо Клавдия знала наизусть, запомнила каждую морщинку, веснушку, родинку. Улыбался так ласково и нежно. И так по доброму. Родная улыбка, которую женщина видела каждый день на протяжении десятилетий, встречая мужа с работы, приготовив ему любимый маковый пирог. Этот человек любил радоваться мелочам. И каждый камушек радостного мгновения постепенно сливался с другими такими же, образовывая целую стену счастливой жизни. Непробиваемую. И каждый день Григорий делился кусочком со всеми, с кем только можно — внучками, дочурками, соседями, даже кассирам оставить не забывал! В ажурную вазочку поставлены свежие ромашки — бабушка Клава меняет их очень часто. Медьянков всю жизнь любил цветы, за что некоторые дразнили его, называя девочкой, что было особенно часто в юношестве. Но он не обращал внимания — цветы для него были частью чего-то прекрасного, кусочком бесконечной красоты вселенной. Той вселенной, что всегда хотелось изучать. Могилка была огорожена чёрным заборчиком, калитка которого свисала с петель — уж сколько раз Клавдия просила своего зятя Антона починить ее, а у него все никак руки не доходят. Как только у того появлялось свободное время, так сразу кто-то заболевал, женился, кому-то нужна была помощь! И Клавдия терпеливо ждала. И сейчас он калитку не починит — у всех же праздник и веселье, отдыхать надо. А после этого как-то нужно отходить от похмелья. А потом развлекать ребёнка на каникулах: в кино водить, в музеи, на различные детские спектакли. А затем придётся готовить его к школе — к сожалению, каникулярная неделя не вечна. И Антон будет придумывать отговорки ещё долгое время. Наверное, даже если приставить к его виску дуло пистолета, он отмахнётся, сказав: «Калитка никуда не денется, а у нас сейчас нехватка кадров, как-нибудь потом». Бабушка вошла через неё, что было проблематично из-за высокого сугроба. Оглядевшись, она села на синюю лавочку рядом с надгробным камнем. Ей было очень холодно — курточка, купленная на последнюю пенсию не спасала от суровых казанских морозов. Не спасала от них и шапка десятилетней давности, и разбитые старые сапоги.       «Медьянков Григорий Валерьевич 04.04.1923 — 01. 07.2019 В наших сердцах навсегда» — гласила надпись на надгробии. Женщина приблизилась к могилке, стряхнула с неё снег перчаткой, а потом обняла. Нежно, с любовью. Будто обнимала человека. Словно заключила в объятья Гришу, живого и радостного. Ей казалось, что так она обнимает мужа, пришедшего с пакетом майонеза для салата из магазина в канун Нового года. Такая ситуация происходила настолько часто, что стала их своеобразной праздничной традицией. Вот, казалось бы, сейчас Клавдия услышит от мужа какую-нибудь шутку, анекдот, забавную историю — он так много их знал! — но нет. Не услышит никогда. Конечно, она прекрасно осознавала тогда, что они с супругом — очень старые люди, и времени им осталось мало. Но никогда ещё это осознание не спасало пожилых людей, живших друг с другом пятьдесят лет от острого чувства одиночества, тоски и безысходных страданий при потере близкого. И она так надеялась услышать ответ. От ее любимого Гриши. Это был первый Новый год, который она празднует без него. Так невыносимо тоскливо. Это такая боль, которую не сравнишь ни с ударом ножом в сердце, ни с падением с километровой высоты. Слёзы потекли по морщинистым щёкам старушки. Она всхлипнула, и из с возрастом обесцвеченных глаз полилось ещё больше слёз. Бабушка Клава вела своей грубой ладонью по портрету своего мужа, который скончался в результате операции по вырезанию злокачественной опухоли головного мозга летом. Тот день Клавдия не могла вспоминать без слёз — до сих пор она помнила тот момент, когда она готовилась ехать в больницу к Григорию вместе с внучкой Алисой. Она набрала в авоську персиков и надушилась самыми своими лучшими духами. Но тут раздался телефонный звонок от неизвестного номера. Клавдия подняла трубку, и с каждой секундой разговора ее ноги медленно подкашивались к низу, пока она не упала: врач сообщил, что Григорий Медьянков умер прямо во время операции. Ее любимый муж. Ее любимый Гришенька. С которым она прожила пятьдесят лет. Умер. Бабушка наклонилась к своей чёрной потрёпанной сумке и достала оттуда авоську с мандаринами и вазочку. Она насыпала фрукты в сосуд и поставила на могилку. Затем она вставила в свечку в подсвечник и зажгла её, расположив рядом с вазочкой. Тусклый свет, исходящий из крохотного рыжего огонька еле-еле освещал каплю пространства вокруг. — Давай, Гришань, отпразднуем. Она взяла один мандарин и начала медленно его очищать от кожуры. Гриша обожал мандарины. — Наташеньку, дочку нашу, повысили на работе. Она же у нас врач. Очень много людей вылечила, пока тебя не было. — Клавдия словно пыталась напомнить мужу, находившемуся где-то там, в тайном, засекреченном ото всех месте, что у него здесь остались дети, внуки, которые смогли после смерти любимого отца и дедушки жить. И Клавдия знала, что Медьянков гордился бы ими. Она внезапно прервалась, всхлипнула, а потом продолжила: — А Машенька какая умница — я смотрела балет, в котором она танцевала. Как снежинка. Видишь, каких замечательных девочек мы с тобой вырастили… Старушка чувствовала определённую вину за то, что муж всегда велел ей находить радость во всём даже после его смерти, а она не смогла этого делать. Не получалось у неё зажечь фонарь улыбки, когда проходила она дорогу жизни без своего солнца. Многие люди жалели её, приговаривая «это забрало у неё часть сердца», но они были неправы. Эта потеря забрала с собою всё сердце, и оно сейчас находилось где-то там, в нескольких метрах под землёй. И она снова задыхалась в новом приступе рыданий. По телу пробежала дрожь. Ей так хотелось обнять своего человека. Ну сейчас же Новый год, праздник, день чудес! Пусть чудо случиться и с ними, ну пожалуйста… Не случится. Никакой такой Дед Мороз не подарит новую жизнь уснувшему навсегда человеку. Сколько бы люди не пели об исполнении всех желаний, некоторые всё-таки никогда не воплотятся в реальность. И эта мысль больно резала и без того истерзанную душу. Внезапно небо озарилось светом и на чёрном полотне разлетелись разноцветные брызги, громко грохоча при этом. Отсюда, из города мёртвых было слышно, как радостно завизжал народ и громче заиграла музыка. Со всех сторон взрывались фейерверки. Наступил новый год. И от этого радостней не становилось. — С Новым годом, — пробормотала бабушка оледеневшими губами. Она закрыла серые глаза.       И сейчас она чувствовала себя ещё более одинокой, чем вчера, чем месяц назад, два. Она поняла, насколько в этом мире она теперь никому не нужна. Чувствовала себя обузой для семьи — старая, неуклюжая пенсионерка. В ней зажигал свечу жизни только Гриша, который был лучом света в темноте, спасательным кругом в бушующем море. Григорий. Любящий дедушка и отец. Клава вспоминала, к он с любовью читал внучке Аннушке сказку на ночь, улыбаясь ей ласково, как ласково улыбается солнышко птичкам и кронам молоденьких деревьев. Он с интересом выслушивал её небылицы, и целовал светлую как одуванчик макушку перед сном, заботливо подоткнув одеяло. Он так любил всех. Так его изменили жестокие годы войны, когда что-то в его голове перемкнуло и он понял, что в любой момент ближний может погибнуть, поэтому для Григория важно было ценить всех и беречь. Стало ещё холоднее. Уже невыносимо. Горели конечности, щёки. Громыхали салюты вдалеке. Вдоль длинного поля лаванды, над которым садилось солнце, сжигая макушки сосен, бежал зеленоглазый высокий парень. Он смеялся, жадно вдыхая нежный аромат поразительных фиолетовых цветов, будто он был ему как воздух необходим. Он бежал, разворачиваясь, взмахивая руками, смотря в розовое небо, здороваясь с ним и с полем, с деревьями и солнцем. Было тепло. Очень тепло. Даже не смотря на то, что вечерело. Навстречу робко вышла девушка с выразительными голубыми глазами. Мягко подул ветер, колыша её лёгкую юбку в горошек. — Клава! — радостно воскликнул парень, как стрела мчавшийся на встречу к девушке. Она стояла, поджидая Григория. И не верила своим глазам. Тот прибежал и обнял её крепко-крепко, вдыхая аромат русых волос, что пахли свежим хлебом. — Смотри, как здесь хорошо! Я ждал тебя! Пойдём! Давай играть в прятки здесь! Мне так тут нравится! Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. — Люблю тебя, Клава! Побежали! Где-то прозвучала мелодия гитары, вместе с которой он любит петь свою песню. Любит, не любил. — И я тебя люблю, — прошептала Клавдия, забыв о всякой казанской стуже, и побежала за Гришей. Они бросались друг в друга лепестками душистых цветов, из которых вылетала светящаяся пыльца цвета синего моря. Они смеялись как дети, и на душе было очень спокойно. Гриша на радостях приподнял Клаву кверху, и она смогла увидеть кудрявых барашков сиреневого цвета чуть поодаль от них. Она могла видеть целый мир, полный бушующих водопадов, тёплых морей и сказочных дюн. И она рада, что теперь этот мир будет всегда ей открыт. Потому что Гриша был её глазами, которые замечали всё самое прекрасное.

***

      В небе Луна белее жемчуга,       Пела, смеясь от тоски.       Знаешь, мы с тобою два берега       У одной прекрасной реки.       Я улыбался чудесной ипомее,       Она смеялась мне в ответ.       И я увидел, не поверишь,       Твои глаза - такой в них цвет.       Мне хотелось цветы всей планеты       Все сорвать и тебе подарить!       Если всё о любви мною спето,       Я готов и ещё сочинить!       И о нежности светлой и ровной       Не закончится наша баллада.       Утопаем в любви покорной,       В лепестках ароматной лаванды.       Ты как ангел пред мною порхаешь,       Все тревоги мне вновь далеки.       Мы с тобою два берега, знаешь,       У одной прекрасной реки.