Сталь

Лаура Альбертовна Лукина — директор Школы Леди. Непреклонная, сильная и властная, она всегда поражает своей выдержкой, стойкостью и непоколебимостью. Её голос заставляет дрожать, а взор почти что испепеляет. Строгая и идущая до конца: такой её считают люди. Лукина — стальная женщина. Стальная женщина, которая ломается под настойчивым, но безразличным взглядом Марии Третьяковой. Шатенка почти никогда не смущается своих эмоций — такова её натура. Её темперамент пылок и горяч. Светловолосая же — полная её противоположность. Сдержанная, холодная, но мягкая. Лукина знала, какой может быть Третьякова. И если к тому, как злится директор все уже привыкли, то к гневу заместителя — нет. Эмоции и чувства менялись мгновенно и отражались во всём: взгляде, движении, мимике. Её забота могла дать ощущение дома, но её холод обжигал. Она такая разная, полна противоречий. Она — загадка. Директор долго мялась около двери своей коллеги, но всё-таки решила постучать. Послышалось негромкое: «Войдите» и Лукина перешагивает порог. Мария Владимировна оборачивается в кресле и вмиг её лицо становится неузнаваемым. Губы поджаты, во взгляде читается надменность. Шатенка смутилась от вида злой Третьяковой, но решила начать разговор. — Мы можем поговорить? — в волнении она заламывала пальцы, пока колкий и холодный взор Марии окидывал её с ног до головы. — Нет, не можем, — она высоко вскидывает голову. — Маша, пожалуйста! — от безысходности Лукина повышает голос. — Покиньте мой кабинет, — тихо проговаривает блондинка, отворачиваясь к стене. Третьякова научилась держаться холодно и обходительно. Обычно, она не вела себя так, но сейчас такая манера поведения стала частью её повседневной жизни. — Моя Маша бы никогда так не сказала... — эта фраза послужила красной тряпкой для быка. Пока директриса не видит, заместитель стряхивает капающие слёзы со своих щёк и пытается восстановить дыхание. — Никакой «твоей Маши» больше нет! — зло чеканит Третьякова, смотря в голубые смятенные глаза собеседницы. — Как же ты не понимаешь? — крик стоит на всем втором этаже, но женщины не боятся, а скорее хотят быть услышанными, желательно друг другом, — я люблю тебя. — Об этом ты думала, когда целовала другую? — шепчет она и тихо усмехается. Лукиной больше нечего сказать и в кабинете воцаряется недоброе молчание. Третьякова задумчиво крутит ручку в руках, пытается сдержать боль, разрывающую её грудь. — Я уже объясняла тебе, — спокойно и немного отчаянно говорит директор, — но ты не хочешь меня слышать, — она опускает голову и трёт переносицу. В глазах начинает щипать. — Это вы меня не слышите, — Мария Владимировна встаёт и указывает рукой на дверь, — покиньте, пожалуйста, мой кабинет. На этот раз Лаура подчиняется и молча выходит. Только дверь закрывается — Третьякова, пошатываясь, подходит к стенке и соскальзывает по ней, захлёбываясь в рыданиях. Никто и не догадывался, как ей тяжело держать маску безразличия в присутствии любимой женщины. Сейчас блондинка задавалась только одним вопросом: «Когда уже станет легче?» и сама себе тут же давала ответ: «Ещё не скоро».