Я убью тебя сто тысяч раз

      Он просто не знал с кем связался.       Счётчик, отсчитывающий дыхание, почти не слышен — он и не нужен, потому что мертвым незачем дышать. Маленькие частицы, растворенные в воздухе, значат слишком много, порождают зависимость в разы сильнее героиновой, подчиняют себе тело, управляя им, как марионеткой. Без кислорода лёгкие стонут, а мозг умирает, угасая также быстро, как солнце, предавшее землю сто тысяч лет назад — ничего не останется от прежнего, живого, только твари, сотворённые самой тьмой.       И кучка людей с мутацией, позволяющей дышать их смрадом. — Боишься?       На его бледной коже страх виден особенно чётко: он ползёт синими змеями, обвивающими горло, руки, внутренние органы — искусно расписанное природой полотно, в котором почти не осталось красок. Кровь, испорченная, чёрная, всё льётся и льётся, а он пьёт и смотрит, прожигая насквозь горящими глазами. Раньше Джейдену казалось, что это сама жизнь, но теперь он знает, что только смерть пылает жёлтым.       Теплым золотом, когда-то испепелившим его человеческую сущность. — Ну, же, не бойся. — Движение обманчиво-ласковое, будто его хотят погладить. — Я только попробую.       От укуса в сердце поджимаются кончики пальцев на ногах — будто иглы впиваются в мышцы, хотя клыки больше их в несколько раз. Холод, гуляющий по лёгким, дарит облегчение ненадолго: за ребрами жжёт и саднит, и если бы его руки могли двигаться, он наверняка попытался бы что-то изменить. Не стал бы садиться в ту машину, не стал бы смеяться остротам, и не стал бы и кончать от сильных рук на своей шее, почти передавивших позвонки.       Хотя, последнее он наверняка повторил бы опять. — Нежнее, чем печень. — На окровавленных губах расплывается пугающая в своей красоте улыбка. — Очень вкусно, Джей.       Страшнее боли только настойчивое гудение внутри — в сосудах, в раздвинутых рёбрах, в расеченных мышцах, срастающихся с почти невыносимой быстротой. Ретрактор прочно удерживает грудную клетку, но мысли удержать не может ничто — и они скачут, захлебываются друг другом, сводят с ума себя и Джейдена, неподвижно застывшего на секционном столе.       Он ведь не мёртв? — Испуг тебе к лицу. — Красное поверх синего чертит волны, расплывающиеся на побелевшей коже потеками неумело нанесенной краски. — Но, кажется, я увлёкся.       Из его горла не донесётся ни одного звука — иначе Джейден кричал бы так громко, как только мог. «Увлёкся» — так этот ублюдок называет то, что сейчас в его желудке покоится половина органов Джейдена?       И плевать, что он отрастит себе новые. — Ну-ну, малыш. — Новый раствор бежит по вене и от него искусанным лёгким становится легче дышать. — Знаешь, из всех монстров ты самый милый. Пожалуй, пока не буду убивать тебя.       Он шлёт его одними губами — шепчет, с трудом растягивая пересохшую, испачканную кровью кожу, вкладывая в едва различимое шипение всю ненависть, что когда-либо будет в нём. О, Джейден не так слаб, как думает этот ублюдок, но ему нужно время, ещё немного времени, чтобы вырваться отсюда и…       Оказывается, стекло очень больно ранит кожу.       Боль от выдернутого инструмента ничтожна — удивление в глазах человека напротив стоит дороже двух сломанных рёбер и раскуроченной грудины, из-за которой опасливо выглядывает сердце. Адреналин для химеры всё равно что кусок мяса для хищника: Джейдена трясет от силы, бурлящей в сосудах, и даже капающая на пол кровь не способна остановить его сейчас.       Ровно как и запертое окно.       Земля под обнаженными ступнями кажется родной после глади металла, намертво врезавшегося под лопатки ледяным прикосновением. По игле, торчащей из вены, больше не идёт препарат, но он и не нужен: химера внутри ожила окончательно и синеватая чешуя на коже — всего лишь побочный продукт её желания защитить Джейдена. Возвращается слух — правильный, а не тот, где слышен один лишь голос, и зрение, ведущее его прочь от больницы, через переулки и крыши давно уснувших домов. Его ждут: слабый вой разносится над городом, ищет ответный среди каменных джунглей, облетая тёмные окна тихой песнью, в созвучие которой за стеклами загораются красные огни. Она ведёт его как проводник: туда, где безопасно, где младший брат скучает по нему, прижимая к себе игрушечный кораблик, и мать сидит рядом с ним, беспокойно смотря на улицу. Голос отца всё ближе, и хотя оглядываться назад опасно, Джейден оборачивается перед границей, бросая взгляд на потерявшийся в сумерках город.       Он больше не сядет в чёрную импалу шестьдесят девятого года.       И никогда не поверит человеку по имени Билл Грей.